Валленкур молчал, исподлобья глядя на меня. Я терпеливо ждал, поглаживая пальцем по ободку включённой на запись Линзы.
— ...Да. — наконец произнес Валленкур. — Да, я знаю, о чём вы говорите, господин инспектор. Перед дежурством Хироко пришла необычайно радостная, а когда я спросил её, почему... она показала мне деньги. Пластиковые такие карточки... сто, пятьдесят, двадцать пять... — я кивком велел ему продолжать. — Я спросил у неё, откуда они, но она не ответила... сказала, что это секрет, и я выбросил это из головы. Там было много денег! Больше, чем Хироко получает в месяц. В три месяца! Тогда это было всё, что меня интересовало.
— Почему?
— Потому что это деньги. — безрадостно рассмеялся Валленкур. — Деньги! Господин инспектор, вы знаете, сколько я плачу за аренду этой квартиры?
Я кивнул в знак согласия. Учитывая, во сколько мне обходится аренда моей собственной квартиры, — а цены в Нойштадте немногим ниже ракунанских, — я вполне мог представить себе эту сумму.
— Но это были купюры. — заметила Фудзисаки.
— Даже если купюры. Их, конечно, сложнее было разменять, но это был только вопрос времени. Следующим вечером мы пошли в ресторан. — глаза Валленкура приобрели мечтательный вид. — Вы знаете, "Китч", это на проспекте Единения... Хироко никогда не водила меня в ресторан. Мы не могли себе этого позволить...
— Это были все деньги?
— Хироко сказала, что это был аванс. — пробормотал Валленкур. — Но не сказала, за что. Мы тогда решили, что этого нам хватит, чтобы... не знаю. Жить вместе? Искать новую работу? Она говорила, что уже подыскивала что-то...
— А вы? — спросила Фудзисаки. — Искали работу?
— Я хотел быть скульптором. — признался Валленкур. — Я же рассказывал вам, я и художку закончил... Но безвестному скульптору сложно заработать на жизнь, особенно если ему приходится работать с бытовым мусором... а качественные материалы стоят денег. Больших денег. Я если и работал, то только для себя... — он потупился.
Так вот отчего тут так пахнет принтером, подумал я. Видимо, Валленкур работал прямо сейчас, прежде чем его прервали.
— Госпожа Вишневецкая ничего вам не говорила про "Кафе Хайфиш"? — вслух спросил я, вспомнив про ваучеры в бумажнике Вишневецкой. Валленкур помотал головой:
— Н-нет, — сказал он. — Ни разу не упоминала.
— А куда госпожа Вишневецкая отлучалась утром двенадцатого? — спросил я.
— Не знаю, она мне не сказала... — пробормотал Валленкур, — но она сказала, что сядет на четырнадцатый троллейбус, поэтому... не знаю. — он покачал головой. Мы с Фудзисаки переглянулись: четырнадцатый троллейбус сам по себе ничего нам не дает, но если знать адрес кафе...
— Вы не помните, стыковался ли кто-нибудь к четвёртому стыковочному узлу в ночь с двенадцатого на тринадцатое марта?
— Четвёртому? — заморгал Валленкур. — Не помню. Я был внизу в полночь, а когда поднялся к Хироко... да нет, никто не стыковался, узел был свободен.
— И вы не обратили на это внимания. — уточнил я.
— Я точно помню, что когда я был там, узел был свободен. — повторил Валленкур. — Но я не знаю, какое это имеет значение: прыжковый грузовик так быстро не расстыкуешь...
— А что, если это был не грузовик, господин Валленкур? — спросил я.
— Бред какой-то. — помотал головой Валленкур. — Зачем стыковаться в Порту другим кораблям?
— Вы точно уверены, что не видели раньше этого транспондера? — я постучал пальцем по записке. Валленкур снова поднял её и уставился на написанное. Затем он помотал головой:
— Нет, — сказал он, — раньше я его не видел. Но я видел похожие... TC — это код Тау Кита, вы же знаете, там нейтральное пространство. Такие транспондеры — временные, часто присваиваются вместе с постоянным... ну, чтобы не возникало вопросов, мало ли что. Тау Кита для этого очень удобное место. Кроме того, там штаб-квартира ИКСО... — он умолк. — Но это вам неинтересно, верно?
— Отчего же, господин Валленкур. — возразил я. — Вы очень помогли следствию. — я поднялся с табурета, но выключать запись на Линзе не стал. — Ещё одно. Вы не против, если мы осмотрим ваше рабочее место?
— Принтер? — заморгал Валленкур. — Да, конечно... Он здесь, в комнате... прошу прощения за беспорядок, я...
— Всё в порядке. — заверил его я, заглядывая в комнату.
Принтер обнаружился у стены, на низком столике: деловито работая лазерами и экструдерами, он вырезал из пластика что-то, отдаленно похожее на статуэтку. Судя по размерам, это был определенно не обыкновенный домашний принтер: размер рабочей зоны, в которой полыхали лазеры, был несколько больше. Пахло горячим пластиком. Натужно жужжали вентиляторы в корпусе принтера.
Я поднёс к принтеру Линзу; меню вылетело мне навстречу, и я пролистал список последних выполненных задач. Позади меня нервно переминался с ноги на ногу Валленкур. В другой ситуации его нервозность была бы подозрительной, но не сейчас: художнику позволительно беспокоиться за своё неоконченное творение.
Кроме того, размер рабочей зоны принтера всё равно не позволил бы напечатать здоровенный меч, разве что — большой нож, но не обнаружилось и того. Я пожал плечами и оставил принтер в покое.
— Спасибо за сотрудничество, господин Валленкур. — кивнул я и прошёл в прихожую. — И ещё одно: госпожа Вишневецкая не оставляла вам никаких... личных вещей? Флешек, бижутерии, чего-то подобного?
— Оставляла. — ответил Валленкур. — Флешку. Она вам нужна? — я кивнул. — Подождите секунду, я принесу.
Мы прошли в прихожую и уже успели обуться, когда Валленкур вернулся; в руке он сжимал флешку — длинный тонкий кристалл, по одному концу которого бежала прямоугольная вязь контактов. В старину такие носили вместо ожерелий и украшений: информация настолько важная, что её нельзя было доверить серверу или умной бумаге.
— Пожалуйста. — сказал он; я кивнул, принимая флешку.
— Ещё раз спасибо, господин Валленкур. — ответил я.
— Вам нужна помощь? — спросила его Фудзисаки. — У вас всё в порядке?
— Нет, — грустно проговорил Валленкур. — Но мне не нужна помощь, спасибо, госпожа инспектор. Только... вы же найдете убийцу Хироко, верно?
— Конечно. — серьёзно, и гораздо увереннее, чем на самом деле, сказал я. — Хорошего вам дня, господин Валленкур.
— До свиданья. — пробормотал Валленкур, и входная дверь, только что открывшись, снова закрылась у нас за спиной.
* * *
— Отправляйся в "Хайфиш". — сказал я Фудзисаки, когда мы вышли на посадочную площадку. Приближался вечер; в стремительно темнеющем небе над Инненштадтом светлячками вспыхивали улетающие люфтмобили. — Расспросишь их про Вишневецкую, посещала ли она их кафе, а если посещала — то насколько часто.
— А адрес? — спросила Жюстина. Я вызвал карту:
— Минутку... набережная Швестерзее, 24. — я моргнул. — Погоди-ка, четырнадцатый же идёт прямо туда!
— Значит, Вишневецкая там точно была. — подытожила Фудзисаки.
— Похоже, что так. — кивнул я, забираясь в машину. — Но это упрощает твою задачу, разве нет?
— Ага, как же. — хмыкнула она. — А ты что?
Я скосил глаза на часы.
— Сбрось меня дома. — ответил я. — У меня встреча.
Кварцевые часы в прихожей показывали ровно пять вечера — 16:55, если верить моим внутренним часам, а не верить им причины не было. Часы на стене были забавной и экстравагантной игрушкой, но, увы, не слишком точной: определять время по положению стрелок на циферблате...
Флешка Вишневецкой отправилась в ящик стола; магнитный замок сыто клацнул, и охранная система затребовала образец ДНК. Я отмахнулся от запроса. Следом — Линза и фотографии тела Вишневецкой. От этого малоприятного зрелища меня в очередной раз передёрнуло, и я, стараясь не смотреть на снимки, движением пальцев в воздухе выделил их и отправил на распечатку. Негромко зажужжал принтер.
Снимки я запаковал в блестящую зеленоватую папку, украшенную гербом в виде четырёхлистника — от Алисы у меня осталось несколько штук, как раз под такие случаи. Брать полицейский скоросшиватель было бы как минимум нетактично.
Я остановился. С Алисой мы разошлись уже... два года назад?
Иногда время летело чересчур быстро.
Линза отправилась в другой ящик, точно таким же образом закрывшийся. С этого момента я больше не при исполнении. Это и хорошо: при исполнении я бы в жизни не попёрся к Адатигаве на ковёр — без ордера на арест и взвода СПОР за плечами так точно. И делать этого мне очень и очень не хотелось.
Оставив папку, я пошёл на кухню и наскоро перекусил, разогрев суп. На вечер тут, пожалуй, ещё останется... но придется варить что-то другое. Возможно, что-нибудь посущественнее... борщ?
Поглядев в холодильнике, я сделал заказ недостающих продуктов — придёт как раз когда я вернусь, замечательно — и заказал люфтмобиль, выбрав первый попавшийся. На один вечер мне хватит и распоследнего ведра с гайками. Я снова глянул на часы: времени было более чем достаточно, чтобы я добрался до "Лепестка розы" в срок, а то и раньше срока. Адатигава любит пунктуальность.
Она много чего любит.
Я сходил в душ, вымыл голову и наконец-то избавился от неприятного аромата, оставшегося после сегодняшней космической прогулки. В скафандре, где герметичность поддерживается за счёт механического давления, невообразимо жарко; хорошо ещё, что я пробыл в открытом космосе где-то полчаса, а ведь кому-то приходится ходить в скафандре сутками.
Я высушил голову, расчесал волосы, аккуратно их уложив и немного завив концы, надушился, подкрасил ресницы и подровнял ногти: последнее заняло больше всего времени. Мои ногти, увы, оставляли желать худшего. Но, подумал я, скептически разглядывая плод своих усилий, выглядели они лучше, чем до этого.
Я глянул в зеркало, чтобы оценить плоды остальных своих усилий. На меня смотрели фиалковые глаза, подчёркнутые длинными ресницами; завивающиеся у концов темно-лиловые, почти чёрные, волосы; бледные губы — я не на светский раут собрался, ещё и их красить; худая белая шея, на которой застыли капельки воды. Адатигаве должно было понравиться.
Из шкафа я извлёк кружевную белую рубашку, которую надел вместо своей блузы, и опять вышел к зеркалу. Я не сильно люблю кружева, но пришлось признать, что рубашка шла мне практически идеально. Да, возможно, она была чуть прозрачной... но только чуть.
Кроме того, Адатигава любит мужчин в кружевных рубашках. Не хотелось бы её разочаровывать.
Набросив давнешний тёмно-серый плащ — для контраста тёмного и светлого — я вышел из квартиры, захватив папку. Обедал, мылся и собирался я почти час: на часах было 18:04. Прокатный люфтмобиль уже должен был дожидаться меня. Так и было: на крыше стоял, раскинув посадочные опоры, ярко-оранжевый "МКК Монаро", похожий на расплющенный апельсин с горизонтальным оперением. Не лучшая машина, но, положа руку на сердце, ведром с гайками я бы её не назвал.
Я забрался в салон, запустил турбину, дёрнул шаг-газ и потянул ручку на себя. В отличие от "Муракумо" с центральным расположением штурвала, в "Монаро" ручка располагалась с правой стороны сидения. Рука так действительно уставала меньше, чем когда приходилось тянуться к штурвалу, но я уже привык к ручке спереди.
Оранжевый люфтмобиль взвился в небо, набирая высоту, и развернулся к дальнему концу орбиталища. Маршрут был заложен ещё при оформлении проката, и нужные отметки уже мерцали на лобовом стекле и на дисплее навигатора — при желании, машина могла бы долететь до нужного места сама. Но это было совсем уж неспортивно. Тем более, сегодня я весь день провёл не за штурвалом.
Можно было полетать и самому.
У каждой уважающей себя инспектора уголовного розыска — если, разумеется, она хочет преуспеть в своей работе — неизбежно есть полезные связи, знакомства и источники. Учитывая специфику нашей работы, чаще всего эти полезные связи имеют отношение к преступному миру — который, увы, существует. Некоторые мои преподаватели в Академии МВД любили объяснять это естественным стремлением человечества к саморазрушению. За годы работы в уголовном розыске, расследуя убийства и тяжкие телесные повреждения, я неоднократно мог убедиться в их правоте.
Но преступность, если её нельзя искоренить, нужно купировать и удерживать в тех границах, в которых она не мешает обществу. В этом отношении организованная преступность имеет одно неоспоримое преимущество: она организованная.
Сатурнианская мафия, возможно, и не самые чистоплотные люди по эту сторону орбиты Япета. Но они верны традициям, всегда держат даное слово и стремятся выглядеть уважаемыми членами общества. Кооператив "Монплезир", например, официально занимается сферой досуга — частью которой и есть заведения вроде "Лепестка розы". Культурная жизнь Титана-Орбитального богата и разнообразна: в большом городе находится место всему. С этой точки зрения в деятельности госпожи Адатигавы не было ничего предосудительного.
Но Адатигава занималась и контрабандой, и биржевым мошенничеством, и махинациями с недвижимостью, и сущими мелочами вроде неучтённых наркотиков. За некоторые случаи из этого списка её даже можно было привлечь. Для всего остального существовал дамокловый меч антимафиозного законодательства — ровно на тот случай, если она, или кто-либо из её коллег, перейдут установленные границы.
И госпожа Адатигава была моим полезным источником.
Такое сотрудничество требовало от нас соблюдения множества условностей и едва ли не большего количества церемоний, но на неё можно было положиться. Когда-то меня угораздило оказать Адатигаве одну неоценимую услугу, а она — не из тех, кто забывает оказанные услуги. Это и стало началом наших с ней отношений. Непростых отношений.
И я надеялся, что смогу получить от неё ответы.
Об альтернативе мне не хотелось и думать.
* * *
"Лепесток розы" встретил меня исполинских размеров волюметрической розой, распадавшейся на отдельные лепестки, чтобы тут же воскреснуть заново, подобно трёхмерному цветочному фениксу. Красные отблески "твёрдого света" плясали по зеркальной мостовой Кирхвегерштрассе, окрашивая багровым фасады домов вокруг.
Я оставил оранжевый люфтмобиль на стоянке примерно за квартал отсюда, чтобы пройтись пешком. Как всегда, это напоминало прогулку по дну рукотворного каменного каньона — по обоим сторонам улицы взметались к далёкому небу железобетонные стены домов, скрытые бело-синей облицовкой. Между ними чёрными нитями тянулись провода контактной сети — здесь ходили троллейбусы. Кирхвегерштрассе проходит через весь Среднегорский, начинаясь у Каирской площади в Инненштадте и заканчиваясь на Среднегорской площади, у конечной одиннадцатого трамвая; дом 82-бис находился как раз неподалёку оттуда. Его угловой фасад, напоминающий форштевень морского судна, был занят огромной вывеской "Лепестка розы", как будто этот дамский клуб являл собой весь без остатка raison d'Йtre этого здания. Вполне вероятно, что так оно и есть.
Я перешёл дорогу по сияющим полосам перехода-зебры, оказавшись у массивной колоннады входа: четыре чёрные колонны подпирали балкон с вывеской клуба, а за ними, на вершине коротких ступенек, располагались стеклянные двери из тонированного стекла. Отсутствие очереди на входе могло говорить только о двух вещах: либо клуб уже заполнен, либо, наоборот, он совершенно пуст. Но едва ли Адатигава сделает мне такое одолжение.
