Гарем от повелителя стужи

Двоякие чувства, терзавшие в тот вечер вдруг заново засиявшую приму провинциального театра, заставили её потратить аж девять из двенадцати положенных ей желаний. Но, в отличие от предыдущего владетеля четвёрки джинири, для тридцатитрёхлетней Майи Белобокина мимолётное знакомство с моими волшебными жёнами, закончилось относительно благополучно. Можно даже сказать, что ей крупно повезло. По крайней мере, и на туманном горизонте её актёрского будущего забрезжили весьма радужные перспективы, и безбедное существование она себе обеспечила, и свою личную жизнь устроила.

Другое дело, если бы госпожа Белобокина ведала об источниках, свалившихся на неё чудес, и о квалификации их воплотитель ниц в жизнь, то, возможно путь к её счастью не был столь эм-м-м... экстраординарным что ли. Да и лимит желаний она, наверняка, исчерпала бы сполна. Впрочем, думаю, обижаться на Лэйлу, Бахиру, Ясмин и Сафиру, актриса сильно не будет.

Итак, опять обо всём по порядку:

"Ой, только бы не провалиться! Как бы я хотела сейчас иметь крылья!" — раскрыв глаза от ужаса, думала Майя на краю разверзшейся на сцене пропасти. Затем встретилась взглядом с главным режиссёром и выругалась: — "Мяскин, засранец! Сколько раз говорила тебе, что пол скрипит, что доски давно менять пора, а ты жмо,т всё идиотскими намёками на мой лишний вес, отшучивался. Шут гороховый! Когда нагло домогался меня, обещая главную роль, так я толстой не казалась. Наоборот, утверждал, что я как раз в твоём вкусе, что идеальная женщина и должна иметь такие пышные формы. Что ж ты, козёл безрогий, не женишься тогда на мне? Сейчас бы тебя сюда на моё место, я бы поглядела, как ты запоёшь"

Естественно, Джины восприняли эту длинную ментальную речь за сигнал к действию.

Шоколадка Лейла исполнила первое желание, наделив Белобокину точно такими же крыльями, как у себя. То есть черными как уголь и кожистыми как у летучей мыши.

Потом силат Сафира подключила силы воздуха и, как и было заказано, доставила взбрыкивающего козлиными копытами и наряженного в скомороха Мяскина на место только что взлетевшей к потолку главной героини спектакля. Автор "чёртовых куличек", тоже, как и было велено, запел какую-то печальную арию из какой-то итальянской оперы. Причём по удивлённому лицу художественного руководителя было видно, что тот и сам от себя не ожидал ни такого красивого голоса, ни знания текста исполняемого произведения, ни тем более владения языком спагеттников. И это ещё ему повезло, что ведьмы забыли "засранца" из него сотворить. А потом мужчина воздел голову к потолку и изрёк:

— Маечка, идеальная моя женщина, умоляю тебя, выходи за меня замуж!

И без того онемевшая от происходящего Белобокина, нервно заикала.

— Это понимать как "да", любимая? — с надеждой промурчал режиссёр.

— Я сплю? Да, это всё сон! — "догадалась" актриса и тут же захрапела (поскольку фраза была засчитана за пятое желание) и рухнула вниз прямо на новоиспечённого жениха.

Такого напора, держащиеся на честном слове, гнилые доски уже не выдержали, и парочка провалилась в подвальное помещение.

Оставшийся на сцене главный герой испуганно оглядел четвёрку джиннов (явившихся на обозрение публики в истинном обличье), затем покосился вниз на коллегу по сцене, превратившуюся в Бэтмена, на торчащие из под её зада конечности раздавленного начальника, и тоже свалился. В обморок.

От испуганного вопля Белобокиной, решившей, что она насмерть расплющила Мяскина и, тем самым, лишилась одновременно шефа, любовника и потенциального мужа, вздрогнул не только казавшийся бездыханным главреж и зрители в зале, но и шайка таксистов, ожидавших окончания представления на стоянке перед театром.

— Жив!!! — раздался ликующий крик из подполья, а спустя секунду актриса выпорхнула из дыры, неся на руках обмякшую тушку смягчившего её падение лысого и некогда крикливого человечка.

Мяскин, тряхнув бубенчиками на шутовском колпаке, застонал и снова потерял сознание. Майю затрясло. Она заорала, обращаясь к окружающим, уже без радостных ноток. — Помогите!!! Скорее!!!

Народ, продолжая считать, что все вокруг отыгрывают роли, зааплодировал её правдоподобной искренности и трагизму в голосе.

Однако нашёлся в зале один комик, который с ехидцей хихикнул:

— Помочь добить что ли?

По залу раздались смешки таких же олухов-весельчаков.

Но именно благодаря этой реплике, джинны решили уточнить.

— В чем именно тебе помочь, о хозяйка? — поинтересовалась Ясмин.

— Извини, просто сделать так, чтобы этот человек перестал быть живым — мы не в состоянии, — добавила Бахира. — Даже то предложение, которое мы заставили его произнести, не гарантирует любовь.

Зло зыркнув на них, но так ничего не ответив, Майя аккуратно уложила незадачливого жениха на край сцены, нежно провела ладонью по его лицу и, сдерживая слёзы, нежно прошептала: — Держись, не умирай! Сейчас вызовем "скорую". Ты только дождись их, пожалуйста. И не волнуйся за спектакль. Мы с тобой ещё по всей стране с ним гастролировать будем. Да что там, по всему миру! Он обязательно будет иметь успех. Вот увидишь! И, если сможешь, прости, прости меня дуру неуклюжую.

— А вот это нам по плечу! — наконец, разобравшись в желаниях новой повелительницы, улыбнулась Лейла и, трижды хлопнув в ладони, пообещала: — И прощения добьёмся! И всемирную славу спектаклю обеспечим! И излечение организуем — будет как новенький!

Фейерверк. Фиолетовый дым. Гром.

Если результат первых двух обещаний мариды увидеть сразу было нельзя, то превращение Мяскина в "как новенького" совершенно здорового... младенца, произвело фурор.

— Агу! — сказал Мяскин.

— Как они это делают?!

— Потрясающие спецэффекты!

— Браво! — вновь зарукоплескали зрители.

Испугавшийся шума малыш заплакал.

— Что за чертовщина? — опешила Майя, но, тем не менее, инстинктивно прикрыла своими широкими кожистыми крыльями ребёнка от ревущей толпы.

— Ой, кажется, перестаралась! — виновато промолвила Лейла и снова хлопнула в ладоши.

Снопы искр. Фиолетовый дым. И главный режиссёр опять взрослый, стройный да кудрявый. А стройный да кудрявый, потому что возраст его — не почти под шестьдесят, а вдвое меньше. Как на чёрно-белой фотографии, что висит в фойе театра.

— А теперь недоделала, — опять ойкнула белокурая джинири, но Сафира её остановила.

— Пускай так. В мечтах хозяйки он как раз таким ей больше всего симпатичен.

— Майя, — улыбнулся склонившейся над ним актрисе режиссёр.

— Андрей Иванович, — назвала она по имени Мяскина и, радостно завибрировала крыльями.

— Просто Андрей, — разрешил мужчина и потянулся устами к её губам. Но, вдруг замер, обратил внимание на новые конечности за спиной главной героини, привстал на локте, заметил топчущихся рядом джиннов и нахмурился: — А мы где находимся? На том свете? В аду?

— "У чёрта на куличках", — подсказала Ясмин.

— А-а, понятно, — печально вздохнул Андрей Иванович, продолжая считать, что находится в царстве мёртвых. — А вы кто? То, что одна из вас чертовка, я вижу. А остальные, что за звери?

— Мы все волшебницы из сундука, — пояснила Лейла.

— Чтобы исполнять желания Майи.

— Правда? — ехидно усмехнулась "виновница торжества", недовольная тем, что прервался поцелуй. — Тогда немедленно сгиньте отсюда вместе со своим сундуком и не мешайте нам!

— Как прикажете, госпожа, — покорно склонилась Сафира. — Только позвольте уточнить, куда именно нам сгинуть?

— Хоть к Кузькиной матери, хоть на деревню к дедушке! — огрызнулась Белобокина.

— Выполняем!

Снова хлопок, и небольшое светопреставление с дымовым шоу, после которых сундук с джинами очутился в селе Мартыновка во дворе доживающих свой век полуслепого семидесятисемилетнего Кузьмы Афанасьевича и его девяностодевятилетней парализованной матери Авдотьи Федотовны Никитиных (Джинири опять умудрились совместить максимум признаков воедино, переместившись и на деревню к старику, и к егойной родительнице).

Как уж там оставшиеся театралы умудрились дальше обыграть события, нам точно не известно. Но по слухам очевидцев кульминационный момент в том спектакле наступил тогда, когда Белобокина и Мяскин пришли-таки в себя и смекнули, что и её крылья и его козлиные копыта — не сумасшедший бред, а самая что ни на есть настоящая реальность.

Глава 4 (13)

Утерянное всегда находишь в последнем кармане.

(Закон Буба)

Кузьма Афанасьевич Никитин привычно возился на пасеке. Уход за пчёлами, почитай, единственная оставшаяся у него радость. Увлечение, начавшееся ещё в босоногом детстве, когда дядя Ваня, Царство ему Небесное, отделил сорванцу Кузьке его первую полосатую семью, так и прошагало с ним через всю долгую жизнь.

Помнится мамка — тогда ещё, молодая красивая и пышущая здоровьем женщина, переплетя руки на груди, иронично покачала головой и сказала брату:

— Иван, ну ты и учудил! Какие пчёлы? Кто там о них будет заботиться? У этого нахалёнка один лишь ветер в башке. Мысли лишь о том, как бы на речку с пацанами улизнуть, где бы штаны погрязней выпачкать, да чего бы пожрать.

— Ну чего ты придумываешь, маменька, — обиженно шмыгал носом Кузя. — Мы же на речке не только купаемся, а ещё же и еду добываем. Рыбу удим, раков ловим. Сама же, давеча, соседке тёте Глаше, уху нахваливала! А штаны — то я не нарочно в лужу свалился. Когда агрономова кобыла взбесилась да понесла телегу — отпрянул неудачно. У ребят спроси, коль не веришь.

— Все удачно отпрянули, а этот добытчик в багно! — с укором восклицала мать, хлопая себя по бёдрам.

Дядя Ваня весело щурил глаза и приговаривал:

— Ничего, Дуняшка, жужуни мои воспитают из парня человека.

— Да, мам, воспитают! — тряс чубом Кузька. — И мёд у нас свой теперь будет!

— Насчёт мёда сильно сомневаюсь, для этого ещё хорошенько потрудиться надо, а вот в то, что за твой любопытный нос, сующийся куда не следует, нещадно жалить будут, в это охотно верю.

— Мам, ну пожалуйста, разреши, — целуя её мозолистые ладони и кладя их себе на макушку, — умолял сын. Кузя не помнил точно, откуда появился этот странный жест, кажется, точно так, ещё о время ухаживаний, делал навернувшийся с фронта отец. Приём почти всегда срабатывал. Всего минуту назад упиравшая руки в боки и неприступная как скала Авдотья Никитична, становилась мягкой, доброй и ласковой. Она прижимала сына к себе, поглаживала вихрастую голову сорванца и всё ему разрешала.

— Дунь, ну правда, позволь мальчишке проявить себя в сурьёзном деле. Под мою ответственность! — упрашивал маму и её старший брат Иван, жену и дочь которого заживо сожгли фашистские оккупанты, и у которого кроме Дуняши и племяша Кузеньки не осталось никого во всём белом свете.

Под натиском двух родных мужчин, Никитина мама сдалась:

— Та, делайте что хотите, Вань! Только сразу предупреждаю: без толку всё это. Малой дитёнок ещё шебутной, для серьёзных дел не созрел.

Но Авдотья Федотовна ошиблась. Пчеловодство, действительно, пошло парню на пользу. Вскоре безответственного Кузьку было не узнать. Тяготы послевоенных лет и так оставляли на ребятне след, однако сын её взрослел не тяжёлым взглядом, а характером. Стал лучше учиться, больше помогал матери в поле и в избе, ну и самостоятельно, по мере сил, пытался тянуть лямку главы семьи. То дров нарубит, то гвоздь приколотит, то покосившийся плетень поправит, то свезёт на рынок молоко, продаст и с покупками нужными по хозяйству вернётся. И никаких леденцов — баловство это. Да и мёд же есть — он вкуснее и полезнее!

Через год, рядом с одинокой липовой колодой появилась и вторая. Затем третья, пятая, восьмая! Потом они с дядей Ваней сострогали первые ульи-лежаки. Их и обслуживать было удобней и пчёлкам просторней. Шутка ли — аж двадцать четыре рамки помещалось!

Спустя десяток лет Кузьма вернулся из армии и развернулся по-настоящему!

Его пасека насчитывала три десятка ульев. А затем и полста! Это был настоящий город. Афанасьевич так его и называл Пчелград. В нём теперь имелись и лежаки, и многокорпусные, и ещё несколько экспериментальных разновидностей "общежитий". Кузьма всё построил сам: с любовью прилаживал каждую досочку, чтобы не было щелей для сквозняка; подгонял каждую крышечку, чтобы под ними не поселились воровки-осы; мастерил крохотные порожки около летков, чтобы насекомым было удобнее "стартовать" и "приземляться"; выкрашивал снаружи в нежные пастельные цвета, а сверху разрисовывал ромашками, васильками, одуванчиками и колокольчиками, чтобы жужуням понравилось, да и своему глазу приятно.

Ещё спустя несколько годков душистый Никитинский мёд стал известен не только в окрестных деревнях. Люди специально приезжали за качественным продуктом из близлежащих городов. А за племенными пчеломатками Кузьмы Афанасьевича выстраивались целые очереди из бортников, живущих далеко за пределами области. Один раз даже из столицы заказывали!

В общем, полосатая семья всегда была верна своему хозяину, и он её тоже никогда не предавал.

— Эхе-хе, насекомое — скотина безмозглая, а и та всё же разумеет быть благодарной. Не то, что человек, — горестно проскрипел старик, вспомнив о единственном сыне, который, за последние двадцать пять лет, по пальцам можно было пересчитать сколько раз навещал отчий дом. Один раз на похороны матери и супруги Афанасьевича, с которой душа в душу почти полвека прожили — месяц до золотой свадьбы не дотянули. Потом через год — на поминках. Ещё через какое-то время — когда внучка Настасьюшка родилась, заезжал показывал. Ну и а посля не дюже баловал. Токма регулярно только звонил: на Новый год, на день рождения, да на День Победы. А вот любимая внучка вспоминала о деде часто. И звонила, и на каникулах приезжала почти каждое лето. Говорила, что для неё Мартыновка — лучше чем лагерь, чем море. "Тут как в Простоквашино!" — говорила.

Кузьма старался быть хорошим отцом. Единственному и позднему своему ребёнку ни в чем не отказывал. Думал: "Сам лишился детства, пусть хоть у сына оно будет беззаботным". Но и не баловал. Растил человека честного, справедливого и умного. Ради него и жил, если разобраться. Помогал птенцу и деньгами и продуктами, пока тот на ноги не встал и не окреп. Но и потом часто в город мотался с гостинцами. А как немощен стал и дальняя дорога в тяготить начала — регулярно посылки отправлял.

Он то серчал на сына, то понимал, что обижаться нельзя. Тот ведь большой человек, в институте учился, начальником стал! Немудрено, что весь в заботах, в хлопотах, в суете. Тем более же предлагал когда-то отцу бросить всё и забрать их с бабкой к себе. Но Афанасьевич не желал быть обузой. Да и на кого он оставит свой Пчёлград? Хоть тот теперь и не напоминает больше заброшенный хутор — такие же покосившиеся от времени хатки с облупившейся краской и редкими жильцами. Но всё равно.

Вчера почтальонка конверт принесла. В нём письмо, открытка и фотография. От Настасьи — совсем девка невестой стала! Поздравляла с праздниками — наступавшими и прошедшими, заодно приглашала любимого дедулю и пробабулю в следующие выходные на венчание. "Обижусь, если не приедете!" — так и написала. Да.