Раздался щелчок и вспышка фотоаппарата. Довольный Куо сохранил кадр для потомков.
— Куо-сан! — девочка вспыхнула со стыда, понимая, что ее всплеск трусости надежно запечатлен. — Мама запретила вам меня фотографировать! И... мы отобрали у вас фотоаппарат!
— А у меня еще есть! — ответил самурай, победно ухмыляясь.
— Но все равно нельзя! Тем более без предупреждения. Я, наверное, очень плохо получилась на этом фото!
— Это не так, Кицунэ-чан, могу заверить! — Куо поспешил успокаивать ее, ведь Кицунэ способна была кому угодно нажаловаться. Шичиро вполне мог и отобрать у него все фотоаппараты, а это рыжему очень не хотелось. — У тебя было просто потрясающе милое лицо!
— Я тебе не верю! — обиженно фыркнула Кицунэ. — Вот если бы меня Кано сфотографировал, тогда все нормально было бы. Он меня никогда не обидит, я уверена! Кано-кун, а ты умеешь фотографировать?
— Э-э-э... нет, не умею, но... — Кано задумался на мгновение и вдруг просиял. — Но зато я умею рисовать! Кицунэ-чан, хочешь я тебя нарисую?
Девочка зарделась, вспоминая множество величественных портретов, что она видела здесь, в замке, во дворце столицы и в доме леди Кадзуми.
— Ты... ты можешь нарисовать мой портрет, Кано-кун? — робея, произнесла она. — Правда?
— Конечно! — мальчишка лучился энтузиазмом, любуясь девочкой перед собой. — Соглашайся, Кицунэ-чан, я уверен, что это станет моей лучшей работой! Может, попробуем?
Кицунэ, смущаясь, опустила голову и коротко кивнула.
Принц Кано, Кицунэ и Макото скрылись в личных покоях принца. Куо остался в коридоре, у дверей, и, вздохнув с облегчением, дал отбой своим людям. Результат не заставил себя ждать. Леди Хикари в сопровождении замученной самурайским интригами бабушки Таки появилась в коридоре через несколько минут.
— Сусуми-сама, — сказала Хикари, кланяясь Куо, — Могу ли я увидеть мою дочь, Кицунэ?
— Конечно, Хикари-сама, но я все же хотел бы попросить вас дать девочке еще немного времени побыть с принцем, — с этими словами Куо поклонился и поднял на руках курительную трубку генерала Шичиро. — Уверяю, что ничего предосудительного или опасного для здоровья ваша дочь вовсе не затевает, а ее последний акт неповиновения лишь следствие недостаточной информированности. Под понятием "курить" она имела в виду лишь благовония. Что такое табак и для чего действительно нужна трубка, она не понимает. Да и не нужно ей пока этого знать. "Курение", как я и предполагал, ограничилось сжиганием в трубке небольшого количества травяного мусора, дымом от которого леди Кицунэ даже и не желала дышать.
— Я нисколько не удивляюсь поведению моей дочери, Сусуми-сама, уговорами очень сложно отнять игрушку у ребенка, но все же вы должны понимать, что некоторые вещи не должны становиться детскими игрушками. Вы взрослый человек, Сусуми-сама, и в отличие от Кано и Кицунэ не можете сетовать на незнание внешнего мира. Ваши действия заставили меня тревожиться и сердиться на дочку. Доставляет ли это вам удовольствие?
Выговор со стороны женщины был сам по себе чем-то необычным для Куо. Даже генерал Шичиро был в некоторой доле "своим" и выговоры с его стороны Куо практически не воспринимал. Но вдруг разнос рыжему беспредельщику решила учинить женщина, человек совершенно незнакомый, но тем не менее глубоко уважаемый.
— Нет, Хикари-сама... — Куо почувствовал вдруг, как к его лицу прилил жар стыда. Молодой самурай прятал взгляд, словно виноватый школьник перед учительницей. — Я прошу прощения. Подобное никогда больше не повторится. Я буду осмотрительнее... и серьезнее. Клянусь честью самурая и... и своей жизнью.
Стремясь спрятать багровеющее лицо, Куо встал на колени и в низком поклоне коснулся пола лбом. Он пытался скрыть внешние проявления стыда, но уши его предательски ярко алели. Видя стыд и смущение самурая, даже Хикари стало не по себе.
— Хорошо. Я верю вам, Сусуми-сама. Поверьте, мне не хочется быть слишком суровой ни к вам, ни к принцу Кано, ни к моей дочери. Уверена, мы все сделаем для себя необходимые выводы из произошедшего. Могу ли я теперь увидеть Кицунэ?
— Да, благородная леди, пожалуйста, — Куо поднялся на ноги и приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы Хикари смогла увидеть девочку, что сидела в кресле, напротив Кано и его мольберта.
Кицунэ, заметив движение, скосила взгляд, улыбнулась и помахала маме ручкой. Хикари сочла за лучшее не мешать и отступила, позволив Куо осторожно закрыть дверь.
— Я поговорю с ней немного позже. Леди Така, побудьте здесь, прошу вас. Уверена, что Кицунэ раскаивается в своем непослушании и больше не будет вести себя неподобающим образом. Оставляю ее вам.
— Да, госпожа. Спасибо вам за содействие и простите меня за то, что побеспокоила вас.
Кицунэ сидела спокойно первые пятнадцать минут, а потом начала выдавать признаки нетерпения.
— Готово? — спросила она.
— Нет пока, — невозмутимо ответил Кано. — Подожди немного.
"Немного" для Кицунэ означало что-то около половины минуты, или даже меньше десяти секунд.
— А теперь готово?
— Нет еще.
— А теперь?
— Подожди пока.
— Но Кано-кун! Я хочу посмотреть!
— Нельзя смотреть на незаконченную картину. Любой комментарий может сбить настрой художника.
— А я молча посмотрю!
— Все равно нельзя.
"Нельзя". Какое слово может звучать привлекательнее? Кицунэ сидела как на иголках, ерзала и сгорала от нетерпения, а Кано как мог ее успокаивал.
— Уже почти все.
— Правда? Ну теперь-то можно посмотреть?
— Потерпи чуть-чуть! — мальчишка сделал еще пару штрихов и довольно ухмыльнулся. — Готово!
Кицунэ метнулась к нему стрелой, обдав волной кружев и сладкого запаха духов, скользнула за спину и обняла за шею.
Пару мгновений Кицунэ смотрела на картину, ничего не понимая, а потом вдруг расцвела, как майская роза.
— Это я? — воскликнула она. — Как здорово!
На белом полотне красовался карандашный набросок симпатичного лисенка, сидящего и обернувшего ноги пушистым хвостом. На голове его красовался небольшой аккуратный бантик, который сразу позволял понять, что этот лисенок — девочка.
— Тебе нравится?
— Просто не представляешь, как! — Кицунэ всплеснула ладонями и подскочила к полотну, указав на его верхнюю часть. — А теперь здесь нарисуй мою маму, сидящую на подушке. А вокруг ее фигуры — золотые лучи, как от солнышка! А вот здесь, справа от меня, — большую кошку... пантеру! Это бабушка. А слева — серого волчонка с грустными глазами! Это Мичиэ-чан. Вот здесь и здесь — двух собачек... худощавые такие и вытянутые, как стрелы...
— Гончие, что ли? — слыша восторженные аханья за дверью, Куо заглянул в комнату и не преминул встрять.
— Да, наверно. Я на картинках видела.
— Деды довольны будут, — Куо загадочно ухмыльнулся, представив пару седых, тощих псов на тонких лапах. Самое что ни на есть точное сравнение. — А меня нарисуете?
Кицунэ уверено кивнула, хотя отдуваться за ее фантазии целиком и полностью предстояло Кано.
— И кто же буду я?
— Волк! — Кицунэ стояла спиной к Куо и не заметила его саркастической усмешки. — Красный волк!
Сарказм сменился выражением довольства.
— Ну, если красный, тогда согласен! У тебя верный глаз, лисенок! А кто у нас Макото?
— Медведь! — не задумываясь, выпалила девчонка. Настала очередь Макото саркастически ухмыляться. — Панда!
— Почему панда? — пробубнил Макото, вздрагивая от неожиданности и удивленно приподнимая одну бровь.
— Большой, сильный, но добрый и... красивый!
Жар смущения прихлынул к лицу великана, и он, пряча взгляд, тихо проворчал:
— Не такие уж панды и добрые...
— Во-во, — Куо, хихикая, сверкал глазами. — Красные волки запросто эту истину подтвердят! Они-то знают, какая у панды тяжелая лапа!
— А я? — осторожно подал голос Кано. — Мне и себя можно нарисовать?
— Конечно! — вот здесь, справа. Бабушка добрая, она подвинется немного правее и отступит чуть-чуть назад, чтобы быть рядом со мной и опекать нас с тобой обоих!
— Я уже взрослый и не нуждаюсь в опеке, — недовольно напомнил Кано. — Ну, хорошо. А кем мне себя нарисовать? — мальчишка гордо расправил плечи, воображая тигра, льва, или могучего водяного дракона.
Кицунэ задумалась на пару секунд, внимательно присматриваясь к Кано.
— Енотик!
— Что?!
— А тебе не нравится? — Кицунэ обиженно надула щечки. — Что, не знаешь, какие еноты пушистые, умные и красивые? А еще они очень чистоплотные и... и добрые!
— Тануки — лучший друг кицунэ! — напомнил Куо. — Разве они не из одних и тех же сказок? Соглашайтесь, Кано-сама! Наша принцесса все верно подмечает!
— Ну хорошо... — Кано все же упрямился, не желая признаваться себе, что он всего лишь енот рядом с волком и медведем. — Если тебе так хочется, я нарисую енота... потом увидишь, как я сражаюсь, и поймешь, кто я на самом деле!
— Ладно. — Кицунэ кивнула и выжидательно уставилась на Кано.
— Что? — не стал томить ее мальчишка.
— А рисовать ты разве не сейчас будешь? Я посмотреть хочу.
— Много времени займет, но я обязательно нарисую. Потом. А сейчас я твой портрет хочу нарисовать. Лисенок, — это же просто шутка была! Сядь снова в кресло, Кицунэ-чан, а я поменяю полотно и начну портрет. Уже настоящий.
— Ладно, только... — Кицунэ схватила вдруг недорисованную картину с мольберта и дернула так, что подставка едва не упала на бок. — Пойду маме покажу!
Не успел Кано даже моргнуть, как Кицунэ выпорхнула из комнаты вместе с картиной.
Маленькая оборотница выскочила в коридор и замерла, увидев леди Таку, сидящую в поданном расторопными слугами кресле. Бабушка даже не посмотрела на выскочившую из комнаты внучку. Обиделась.
Кицунэ поставила полотно к стене и подкралась к Таке.
— Ба-буш-ка-а-а... — виноватым голосом протянула она, погладив ладошкой рукав кимоно старой служанки. — Не сердись на меня... я больше не буду...
Така хотела что-то сказать в ответ, но, понимая, что от этих слов ничего хорошего ждать не приходится, Кицунэ встала перед ней с таким виноватым видом, что даже у суровой бабули дрогнуло сердце.
— Не вздумай плакать, — сказала Така, видя слезы, дрожащие в уголках глаз девчонки. — Иначе действительно сурово накажу тебя, негодная лисица! Я всегда желала тебе только добра, и непослушание с твоей стороны очень обидно для меня.
— Я больше не буду! Бабушка-а-а... ну не ругайся, пожалуйста!
Така вздохнула еще раз, поднялась с кресла и развела руками.
— Хорошо. Я рада слышать в твоих словах честность, Кицунэ, но помни, что один раз обманув — теряешь доверие навсегда!
— Да, бабушка! Я не обманываю и буду тебя слушаться, честное слово! Ты прощаешь меня?
— Я вынуждена это сделать, ведь ты не понимала, почему тебе не надо играть с курительной трубкой. Ох, Кицунэ-чан, ведь я действительно заботилась о тебе. Ты должна больше мне доверять, и помни, что я не помеха в играх, а защита от опасности!
— А какая опасность была в курительной трубке?
— Расскажу чуть позднее, — Така миролюбиво улыбнулась Кицунэ. — Сейчас ведь ты что-то хотела показать леди Хикари? А мне можно посмотреть?
— Конечно! — Кицунэ просияла, уверовав в свое спасение.
Леди Хикари перечитывала и переписывала набело письмо для дайме Торио, когда в комнату вошли Кицунэ и леди Така.
— Мам, мам, посмотри! — Кицунэ с ходу бросилась к ней, держа на руках полотно с карандашным наброском. — Это принц Кано нарисовал!
— Скажи-ка мне лучше, дочка, кто у нас старших не слушается? — борясь с теплыми интонациями в голосе и изо всех сил стараясь быть строгой, спросила Хикари. — Кто убегает и прячется, кто в шалостях меру забывает?
— А мы с бабушкой Такой уже помирились! — Кицунэ поставила картину, подскочила к бабуле, обняла ее за руку и ласково прижалась щечкой к плечу. — Я попросила прощения, и она на меня больше не сердится! Правда, бабушка?
Наивные и доверчивые глазки Кицунэ уставились на старую служанку, которая никогда не смогла бы выдержать такой взгляд достаточно долго, чтобы заметить в глубине девчоночьих глаз, под небесно-синим сиянием, золотистую лисью хитринку.
— Кицунэ обещала подумать над своим поведением, Хикари-сама, — ответила леди Така, слегка краснея под взглядом внучки. — Полагаю, не стоит быть слишком строгой с ней. На первый раз.
— Я буду слушаться, бабушка! — заверила Таку Кицунэ. — Ведь я тебя очень-очень люблю!
"Маленькая подхалимка... — одновременно подумали Хикари, Така и тоже находящийся в комнате Ясуо. — Ничего, подрастет — исправится".
— Хорошо, если так, — Хикари благодушно кивнула и, отложив письма, повернулась к дочери. — Ну же, маленькая моя, показывай, что нарисовал тебе принц Кано. Не томи, я сгораю от любопытства!
Кицунэ показала ей набросок.
— Вот! Это — я!
— Какой милый лисенок! И черты у него твои, дочка. Глаза, носик, улыбка! Очень похоже!
— Да! — Кицунэ сияла от счастья. — А какой бантик, смотри! Правда, мило?
— Очень!
— А мы еще и вас всех нарисуем! И тебя, мама, и бабушку, и дедушек, и Мичиэ! Кано обещал. Только чуть-чуть позже. Сейчас он хочет начать мой настоящий портрет... то есть это тоже настоящий, только теперь он девочкой меня хочет нарисовать!
— Значит, ты сейчас снова к нему побежишь?
— Ага, только...
— Дай угадаю! Только платье поменяешь, да? Есть ли у нас хоть одно, которым ты еще не хвасталась?
— Мам, не смейся! У меня есть прекрасная мысль! На картине ведь я должна быть очень красивой? И платье как раз одно я сохранила! Самое подходящее!
Вернулась к комнате принца Кицунэ почти через час и, скромно пряча личико под капюшоном укутывающего ее плаща, шагнула за дверь.
— Макото, принимай, — шепнул Куо в микрофон передатчика и, отпуская кнопку, вздохнул. — Вот так, под плащами, куноичи бомбы знатным господам и приносят.
Кнопку передатчика заело, и его фразу услышала вся команда.
— Спокойно, командир, — ответил ему ехидный голос стража-сенсора, чей взгляд проходил сквозь объекты не хуже лучей рентгена. — Я на нее уже глянул!
— А ты не хвастай, не хвастай! — засмеялись на разные голоса еще несколько воинов. — Лучше сразу сознайся, что у нее под плащом?
— Угадайте!
— Лисий хвост?
— Нет!
— Два хвоста?!
— Восемнадцать! И все пушистые, да в мой рост длиной!
— А если серьезно? Так просто она закутываться точно не стала бы! Сознавайся, глазастый, не тяни!
— Замолчите уже... — фыркнул Куо. — Враги сигнал перехватят, а вы тут разные тайны нашей золотой богини выбалтываете!
Кицунэ, не подозревая даже, сколько пересмешек вызвало ее появление в плаще, приблизилась к Кано и протянула ему картину с лисенком.
— Что это ты? — с подозрением, уже зная, что девчонки ничего не делают без подвоха, спросил принц, оглядывая фигурку своей подруги. — Замерзла?
Кицунэ покачала головой и вдруг, крутанувшись на месте, одним движением сбросила с себя плащ. Золото волос сверкнуло в тон золотому шитью. Кано и Макото замерли, словно завороженные.
