— Это уже не стратегия, — возразил инженер. — Стратегия подразумевает определенный план в развитии событий, целесообразность и четкую последовательность. Филимон Кондратьич, ты представляешь, к чему приведет дальнейший полет по этому нашему пулеметному курсу?
— В данном конкретном случае, наше движение приведет к тому, что мы поможем очистить мост для Красной гвардии.
— Пусть так. Мост наш будет. Но его еще удержать нужно. Надо думать, закрепят его усиленным караулом. Каков следующий шаг ВРК? Наша группа отлично вооружена и Центр нас выводит на цели с просто удивительной точностью. Но рано или поздно у правительства созреет идея создать подобный центр, вооружить решительных бойцов и...
— Кишка у них тонка. Отжило свое Временное.
Андрей кивнул:
— Здесь тоже соглашусь. Но куда денутся отцы и братья юнкеров, которых мы сегодня положим? Ты же понимаешь, пока мы застаем врага врасплох, удача нам благоволит. Напоремся на взвод обстрелянных фронтовиков — они нас в минуту на штыки поднимут. Не хуже меня знаешь — умелых бойцов хватает.
— Эге, тут я соглашусь, — Филимон вздохнул. — Хваткие солдатики из фронтовых траншей подойдут, и офицеры у них с башкой, и ног у каждого вояки пока по полному комплекту. Надо сделать, что успеем. Или есть у тебя иные предложения?
— Нет у меня предложений. Сомнения есть, и не поделиться ими я никак не могу. Ты верно сказал — Бориски они в большей мере касаются. Если смотреть с точки зрения моего ремесла, так мы уже в полете, — карандаш Андрея горизонтально поплыл над столом. — Горючее в баке еще есть, следовательно, и время чуть-чуть имеем. Но где-то здесь, — инженер подвинул блокнот на середину стола, — здесь точка невозврата. Конечно, воздействующих факторов слишком много и точно просчитать эту точку сложно. Но она ведь сущствует! Вы люди далекие от воздухоплаванья, но отнюдь не глупые и вполне осознаете. Мы еще летим, наблюдаем землю, восход-закат, дышим и рассуждаем, но вернуться на взлетное поле уже не можем.
— Случается такая ситуация, понятное дело. Ну, призимлимся где-нибудь, пусть и без особой мягкости, — заверил Гаолян. — Главное, в лужу натурального дерьма не вляпаться. Борька, возьми тряпку, протри, что ли стол. Насвинячили щами, смотреть противно.
— Мы-то сядем, — пробормотал Андрей, наблюдая за тряпкой размазывающей остатки ужина. — А другие группы? Я не только про наших, а про те, что по иную сторону. Они ведь есть? Мы их легкими пулеметами и точными подрывами. Они нас орудиями и бомбами с самолетов? Так ведь элементарная логика подсказывает? Мы конечно, ответим. Броневиками и фугасами под мостовыми? И где выход из этого пике? Просчитывает ли Центр точку невозврата?
— Мысль я твою понял. Спросим. И обязаны нам ответить, — дядя Филимон развязал кисет и тут же принялся завязывать. — Вопрос серьезный. Но мост нам определенно нужен. Так? Иначе нас самих товарищи пристрелят за предательство и будут кругом правы. Сначала дело, вопросы и совещания следом. Готовимся, пьем чай и хромаем до места.
* * *
Большая Конюшенная 27, ресторан 'Берлога'
49 часов до часа Х.
Водка показалась отвратительной. Да еще эта рюмка-бальзамка, уродливое детище Сухого закона. Нужно было вина заказать.
Алексей Иванович попытался ощутить послевкусие — нет, омерзительно! Поспешно закурил. Слава богу, хоть пепельница чистейшая, как в былые времена. Впрочем, в прежние времена бывать в 'Берлоге' не приходилось. Не по карману такие загулы были известному литератору, да-с. Кстати, и почитатели именно сюда почему-то не приглашали, разумно экономили. То ли дело сейчас.
Привкус ядовитой водки остался липнуть к языку, на душе тоже было... дрянненько. Но ощущать заткнутый за пояс брюк браунинг и карман, раздутый от купюр, было приятно. Как выяснилось массивность револьвера и тяжесть солидной (даже в пошлейших свеже-наляпанных марках-керенках[1]) суммы неведомым образом взаимозависимы и бодрят вдвойне. Но ведь абсолютно не думал о деньгах, когда... действовал.
Алексей Иванович принялся не спеша нарезать ломтик ветчины — очень гармоничный, здорового цвета, с прожилками равной толщины. Вот только эти крапинки... Что-то в них смутное, конопатое...
Мгновенно замутило. Бывший литератор немедленно наполнил рюмку и влил в себя. Вот теперь лучше. И привкуса практически нет.
Откуда эта гимназическая чувствительность?! Вы, сударь, убийца. Сколько жизней прервали, нажимая на спусковой крючок? Раскаиваетесь? Ни в малейшей степени! Справедливость восторжествовала! И эту... эту женщину даже пальцем не тронул. Трагическая случайность. Ужасно, что прервана жизнь, но в сущность, так ли уж ценно для мироздания это несчастное, потасканное, наверняка зараженное всяческой венерической гадостью, существо?
— Вы, сударь, рассуждаете как жизнерадостный циник Шамонит, — прошептал Алексей Иванович ветчине и подцепил ломтик вилкой. Следующий кусочек показался вкуснее.
'Берлога' в этот вечер на удивление была полупуста. Кущи зелени — пальм и фикусов здесь имелось больше чем в Амазонии, а стеклянная сводчатая крыша, подпертая античными колоннами, превращала джунгли в непомерную оранжерею, приткнутую, по какой-то причуде судьбы, к вершине древнегреческого Олимпа. Небольшие столы, сводчатая стойка с латунным поручнем и многочисленными круглыми табуретами — едва ли не первый бар в России, слегка пришибленный введением Сухого закона. Оркестрик — нынче крошечный, видимо, знававший лучшие дни и порядком 'похудевший', — играл пристойно. В остальном... Остатки столичной кунсткамеры — персонажи, не желающие прислушиваться к апокалипсическому гласу жизни. Опьянены алкоголем, похотью, кокаином, глупейшей верой, что все будет, как было. А физиономии?! Спекулянты, разжиревшие, со многими подбородками, в костюмах словно с чужого плеча. Толстеют быстрее чем портной успевает снимать мерки с распухающих чрев. Многозначительные улыбочки, интимный полушепот, склоненные плеши — р-революционеры от партии Золотого Тельца.
Алексей Иванович машинально тронул свой безукоризненный пробор — несмотря на ночные и иные акции, за собой следил, в цирюльню заходил ежедневно. Стоило ли? Вон: долговязый хлыщ, с неистовым, испитым лицом, в немыслимом зеленом жакете, рядом двое сотоварищей — у всех волосы нарочито растрепаны, одинаковые черные галстуки-бабочки болтаются на худых шеях. Декадентствующие растлители столицы, сообщество осквернителей муз, всенепременно тайное, но алчущее славы! Все еще живы, дичайшие мерзавцы. Вынуть бы браунинг, прислонить зеленого урода спиной к стенке: не вы ли, любезный, сочиняли окаянные скачущие стишата? Вы?! Извольте получить гонорар! И пулю прямо в рот, искривленный содомскими и стихоложескими утонченностями...
Алексей Иванович знал, что стрелять не станет. Пустая трата патронов. Да и панели настенные жаль — изгадятся. К тому же, дамы в зале. Настоящие, без вонючих шинелей. Да-да, вот это исхудалое создание, с открытой до крестца спиной, — все же женщина. И в юности, должно быть, была дивно хороша. Видимо, кокаин. Или сифилис? Или то и другое. Но в скулах осталась та — юная, чистая. Куда бы вывело перо Льва Николаевича судьбу своей Ростовой в нынешних сраных декорациях?
Бывший литератор преклонялся перед гением и мудростью старца из Ясной Поляны. Обожал Толстого неистово, почти так же, как ветчину по-пармски. Кстати, нужно заказать еще порцию.
Официант принес 'горячее', наполнил рюмку из заварного чайника, насчет ветчины заверил, что 'сей момент-с!'.
Рассольник оказался недурен. С московским от 'Славянского базара', естественно, не сравнить, но достойно. Москва... там по слухам еще хуже. Практически голод. Жена, должно быть, изнемогает от неизвестности и тревоги. Но нет, обернуться и взглянуть назад невозможно! С той жизнью все кончено. Ушел навсегда, сгинул, прокляните и забудьте. Мстить, стрелять и стрелять, пока дегенераты в крови не утонут.
Но это завтра, Центр скинет очередную дозу. Даст цель. Странно, но дрожащий в руках пулемет — наркотик сильнее кокаина. И чище, черт бы его взял! Но все это подождет до завтра.
Алексей Иванович с чувством разжевал маслинку, покатал на языке косточку. Вкус былого без дум. Российская Империя стала таким же античным мифом что и Троя. Но падение евроазиатского колосса куда длительнее, страшнее и сокрушительнее. И нет здесь Прекрасных Елен, за которых стоило бы...
После очередной рюмки Алексей Иванович обнаружил, что мир еще чего-то стоит. Нет, не Прекрасная Елена, скорее, гм, Диана-Охотница — экая в ней сияет диковатая, нездешняя уверенность. На грани наглости и развязности, но именно уверенность — уж литератору ли эти оттенки путать!? И загар! Позолочена солнцем почти до неприличия. Платье открытое (но не до жопы! Ни в коем случае!) оголены плечи, часть спины, но руки закрыты до кистей. Странный покрой, и цвет — черный шелк — экая игра в траурность. Откуда у образованных женщин начала ХХ века эта непреодолимая тяга к мертвечине? Впрочем, есть ли в этой петербургской Диане игра? Манерность и подобная уверенность в себе трудно сочетаются.
Незнакомка сидела в пол-оборота, пальцы без колец, играют ножкой бокала с красным вином. Скучает. Красива до неприличия. Черный шарф схватывает голову, волосы цвета темного золота резкой линией подчеркивают безупречность шеи. Жаль, что стрижена — манерой держаться и сложением — истинно легконогая охотница с Авентинского холма[2]. Такая, с легкой улыбкой, скормит борзым любого Актеона[3][3]. Остались же такие женщины в издыхающей столице.
Спутник у нее пакостный. Коренаст, квадратен, на крупной голове бобрик черно-серебристой шерсти. Отвратительная физиономия. Вообще так увлеченно погрузиться в газету, игнорируя даму — дурной тон. Вот френч на господине-газетчике удивительный: отличного черного сукна, с какими-то застежками восточного фасона. Торгаш из Харбина? Раздулся и вознесся на удачной торговле чаем и бодрящими настойками, обзавелся шикарной любовницей, заехал покутить в столицу. Таким ушлым спекулянтам никакие революции не указ — выплывут неизменно и с прибылью. Россия конвульсирует, а подобные типчики...
Управившись с рассольником, Алексей Иванович взял салфетку и утирая губы продолжил гадать о ярких посетителях. Нет, едва ли мордатый любитель газет прибыл с Дальнего Востока. Ни малейшего налета провинциальности. Перстень с крупным камнем на мизинце — масон? Бог его знает, кого только не занесла в столицу гнойная волна мятежей, казнокрадств и революций. Но какова линия плеч дамы. Черт его знает что такое, а не петербургская дамочка...
* * *
— Уныло, да и декаданс какой-то линялый, — отметила Катрин, с грустью разглядывая зеркала за барной стойкой — мягкостью и расплывчатостью отражений они напоминали зеркала иного мира.
— Потерпишь, — отозвался л-кавалер, не отрываясь от газеты. — Погоды нынче зябкие, рыба от берега на глубину ушла, немудрено, что сходу не клюет. Продрейфуй вон к стойке, покажи себя со всех этих... рас-курсов.
— Обойдутся без ракурсов. Нет здесь никого многообещающего. И вообще к стойке бессмысленно ходить — джина у них наверняка нет.
— Где им на твой взыскательный вкус напитков напастись? Возьми с собой водяры, я недалече от нашего приюта елку видела — можешь иголок натрясти и в бутыли настоять. Так даже выгоднее получится. Не нравится мне эта 'Берлога' — за дюжину устриц ломят, как за оптом сваренный океанариум. Мироеды и живоглоты! А насчет 'многообещающих'. Трое самцов с тебя взгляд вообще не сводят, остальные этак, неуверенно-вожделенно.
— Гм, что это ты пустышек взялась пересчитывать? — слегка удивилась Катрин.
— Сугубо из научного интереса. В сущности, ты нонсенс: ростом — явный переросток, мастью банальна, номером бюста не особо убедительна. Интуитивно чутких мужчин отпугиваешь. Но ведь пялятся и пялятся. Фокусы ле-блядо.
Катрин глотнула из бокала и глянула на напарницу насмешливо.
— Ладно-ладно, фокусы либидо, — поправилась Лоуд. — Просто у меня свой способ запоминания научной терминологии. В конце концов, самой мне в университетах обучаться не довелось, как самородок из народа имею право на мелкие теоретические ошибки. Вообще-то есть у меня в планах монография 'Сравнительная сексология'. Вот дадите продых с этим ненормированным шпионством, непременно напишу. Укажу тебя консультантом.
— Буду польщена. Что-то ты откровенную хрень несешь. На ком сфокусировалась?
— Джентльмен по левому борту. Тот, что ветчину доедает.
Катрин пожала плечами:
— Вижу. Интеллигентен, воспитания умеренного, в пажеском корпусе явно не обучался. Лицо породистое, кого-то смутно напоминает. Что делает в данном кабаке, не очень понятно — не этого финансового слоя. Впрочем, судя по скорбящему выражению лица — сейчас наберется водочки, пойдет на набережную и пустит пулю в висок. Пистолет у него под пиджаком.
— Вот какая ты черствая стала, Светлоледя, просто слов нет! — ужаснулся л-кавалер. — Никакого сострадания к человеку. Впрочем, ты сгущаешь — он тебя вполне плотоядно рассматривает, следовательно, окончательного интереса к жизни не утерял.
— Не обязательно. Могу припомнить кучу мужчин, пялившихся на меня и непосредственно перед отбытием к богам.
— Чего удивляться. Невзирая на мою справедливую критику, признаем, что на тебя смотреть все ж приятнее, чем упираться носом в истыканную пульками стену. Но сейчас не отвлекайся на гордыню, а подумай — кто он? И почему выбивается из человекообразного ряда посетителей этого буржуйского клоповника.
Поразмыслив, Катрин признала:
— Выделяется. Кто такой понять не могу. Версию о суициде снимаю — ему вторую порцию ветчины принесли и еще что-то на блюде. Есть у человека планы на будущее, большие и холестериновые.
— Вот! Именно так, мелкими скромными шажками, мы выкарабкиваемся из имиджа простосердечной зеленоглазой воительницы и движемся к статусу взрослого мыслящего существа, выполняющего ответственное политическое задание. Так зададимся вопросом: может ли Любитель Ветчины быть нам интересен в силу своей чуждости и загадочности?
— Может. Но едва ли в смысле 'ответственного политического задания'. Я его определенно где-то видела. Теперь буду мучиться и пытаться вспомнить.
— Живого видела? Мертвого? Фото, комиксы, ТВ? Определенно он не из наших, не из революционных. Хотя может троцкист какой, из малоизвестных.
Катрин улыбнулась:
— Что-то близкое. Не в смысле политической платформы, а внешности. Сейчас начало доходить.
Л-кавалер вопросительно приподнял кустистые брови.
— Мне почему-то кажется, что у него усы с бородкой должны быть, — пояснила высокорослая, но слабопамятная шпионка. — И пенсне. Хотя в последнем не уверена.
Лоуд с интересом, уже открыто и прямолинейно глянула на обсуждаемый объект:
— С бородкой и окулярами получается вшивая интеллигенция. В смысле, пока еще не вшивая, но все одно. Гм, приставляем, значится, растительность и окулярчики... Очень похожего я в нашем Гуляйполе видела, он культотделом занимался. Очень идейная светлая личность. Но тот не курил и все время в носу ковырялся. Ответственный был товарищ, кажется, его под Мелитополем убили. Но это определенно не он. В общем, отрывай, Светлоледя, филе от стула, дрейфуй к бару. Объект должен забросить швартовы.
