Вздрогнул — немецкие пулеметы дали пару длинных очередей над головами бегущих, прижимая с верхотуры советских стрелков, бивших в спину перебежчикам. Лупили недолго, звук стрельбы какой-то странный, вроде бы на немецкие машинки не похожий. Вроде и горка — переплюнуть можно — а вот, поле все держит.

Думать об этом стало некогда, бегуны замедлялись перед немецкой траншеей, в бинокль Попов видел бликующие немецкие каски — комитет по встрече, не иначе.

И чуток позже донеслись глухие хлопки — из немецких окопов пыхнуло жидкими бурыми дымками. Каски исчезли, а бежавшие спрыгнули вниз и их тоже не стало видно. Забабахало часто, вразнобой, потом взвыл заполошно и тут же заткнулся пулемет. Чуть позже затрещал немецкий МГ, этот звук Попов отлично помнил. Сейчас несколько минут — и бой понесется всерьез.

Не ошибся, десяток мин пыхнул разрывами на нейтралке, солидно рявкнули гаубичные снаряды, немцы определенно решили, что русские наступать натеяли, ставят заградительный огонь, ожидаемо и предсказуемо. Потому вовсе не удивился, когда началась ответная пальба — артиллеристы старались нащупать позиции своих немецких коллег.

— Добавилось на нейтралке воронок преизрядно — мелькнула в голове неуместная мысль. А какая была бы уместна? Думать о том, не совершит ли кто из штрафников переход на сторону врага, или — что несколько легче — не останутся ли они там все без вести пропавшими, что тоже чревато — уже не стоило. Проверил всех участников сам дважды, да и другие тоже старались. Три информатора в группе, так что вроде бы все предусмотрел. Но возможно все, что угодно. Чужая душа — потемки, нос туда не сунешь, очень редко — но и из офицерских штрафбатов перебежчики были, не так, как из солдатских штрафрот, но — были.

Это только по самоназванию человек — разумный, а знакомство с изнанкой войны опровергало разумность людскую с жестокой наглядностью. И это не говоря о том, что сама по себе такая штука как война — лютый идиотизм, столько полезного переводится в гниль и мусор, что не воюя, люди бы уже рай на земле построили. Ан нет — та война мировая, что отгремела чуть больше двадцати лет назад, война, которую сгоряча назвали "Великой", в сравнении с этой была куда бледнее.

И не объяснишь, как оно может так получаться, что вроде с виду нормальный человек — а поступает как последний идиот. Но факты — упрямая вещь. Как раз в этой команде, что вела бой на холмике двое штрафников были из злополучного состава, везшего на фронт пополнение. На полустанке призывники на дрова для буржуек в теплушках решили пустить пустые снарядные ящики. Причем ломать их натеял кто-то шибко умный при помощи неразорвавшейся тяжелой мины, что валялась рядом. Ну и жахнуло, убив и перекалечив с десяток недоумков. Уже само по себе хорошо, но сбежавшиеся на взрыв новобранцы, подзуживаемые несознательными личностями из своего состава в придачу еще и офицеров, сопровождавших этот набор гениев, избили.

Результат дела был неприятный — три человека пошли под расстрел, полсотни красноармейцев — в штрафроту, а все офицеры с этого поезда — в штрафбат. За недогляд и потерю руководства. Те двое, что сейчас были в немецких окопах попали вообще как кур в ощип, прямо с фронта — да в такую переделку, только обрадовались, что отдохнут. Трудно подумать нормальному человеку, что найдутся придурки, которые будут лупцевать не сработавшим боеприпасом на манер кувалды. Но недоглядели, виноваты...

— Я теперь ко всем бойцам буду относиться, как к дуракам, чтоб снова не вляпаться — сказал один из этих штрафников товарищам. Информатор доложил резиденту, тот — особисту, который выстраивал эту сеть осведомителей — на каждого резидента по трое — пятеро низовых информаторов. Худо — бедно, но получалось отслеживать настроения. Пришлось записать и этот пассаж, который показал, что штрафованный офицер выводы сделал не до конца.

Отслуживший свою срочную службу сержант-артиллерист Попов мяукнуть не успел, а уже оказался в учительском институте, ускоренно, за два года, выпускавшем шкрабов — школьных работников, преподавателей. Потребность в учителях была чудовищная, безграмотная царская Россия с тонюсеньким слоем образованных людей оставила весьма печальное наследство, надо было учить и взрослых и — тем более детей, которые станут строить новое общество, свободное от всех грязных пятен капитализма.

Сам Попов только потом смог разобраться — как это ему так свезло. На тот момент его соблазняли идти сразу в несколько разных специальностей — и тот же военкомат предлагал весьма соблазнительные условия для службы на сверхсрочке. По зарплате получалось не хуже — работать на заводе, благо обучение на токаря было коротким, а с техникой артиллерист уже научился справляться и понимать ее.

Но пошел демобилизованный в учителя. Возможно, еще и потому, что был институт в родном городке, где папа с мамой, а скорее всего сработало то, что познакомился Попов с тремя симпатичными девчонками, которые как раз учились в этом цветнике, где на одного парня приходилось десяток девушек, а после суровых условий армейской жизни, да и просто по молодому глупому возрасту тянуло бывшего сержанта к женскому полу неудержимо.

Естественно загулял — и быстро женился. По распределению засунули в глухомань, где он вел три предмета, да жена — два. Учителей не хватало адски, преподавали даже вчерашние выпускники школ, а те, кто был формально учителем сам нередко имел 4-6 классов образования. Масса "летунов" — мошенников пускали пыль в глаза и устраивались на работу, получая подъемные деньги. И тут оказывалось, что они вообще непригодны. Поговаривали про одну такую ловкачку, что за два года получила деньги и работу в 11 школах. Правительство пыталось навести порядок, но получалось не очень удачно. А Попов обнаружил, что класс учеников и отделение бойцов — суть одно и то же, принцип руководства одинаков. Комиссию по проверке профпригодности прошел с блеском, а вот заведующий соседней школы ее провалил, получив такую оценку своих знаний: 'О руководителях партии и правительства не имеет понятия. Совершенно не имеет представления о художественной литературе и методах преподавания. Географии не знает. В политических вопросах не разбирается. Программы начальной школы не усвоил'.. И остался на прежнем месте — заменить его было просто некем.

Война началась совсем некстати. Бронью Попов не воспользовался и попал на фронт в конце 1941 года, в самое отступление. Несмотря на то, что среди отступавших было много командиров, именно сержант сумел сколотить боеспособную группу, мало того — подобрал брошенную расчетом полковушку с запасом снарядов, а бывший у него в группе тракторист наладил замерзший трактор. Очень пригодилась пушечка при прорыве к своим, севший за наводчика Попов заткнул прямой наводкой три пулемета — и благодаря этому проскочили, зацепив с собой еще несколько десятков тех, кто прибился по дороге, поверив в талант командира. Один из раненых, посаженных на трактор и передок пушки, рябой нквдшник, старательно выспросил у сержанта кто он, откуда и прочее.

А уже у своих поймал Попов ляжкой немецкий осколок и загремел в госпиталь. Когда выздоравливал — вызвали в первый отдел. Удивился и, как положено любому, стал перебирать свои грешки. Оказалось иначе — предложили пойти по другой специальности, тот рябой раненый серьезно взял его на карандаш и рекомендовал. Надо же, был вроде не в чинах, а вот как получилось. С того и пошло.

Лейтенант Валеев, командир второго взвода второй роты штрафного батальона.

Старательно вопя что-то несуразное на родном языке и стараясь сохранить испуганно-восторженное выражение на лице оглянулся. Физо надо бы подтягивать — растянулись, особенно второй гранатометный расчет отстал, да еще и тянут пулеметчика, скачущего на одной ноге. Рожи немцев уже были видны отчетливо. Веселятся, что-то одобрительное кричат, руками машут. Шестеро, каски грибами торчат. Стараясь, чтобы получилось не по-командному тонким голоском завопил отставшим:

— Елгыр! Елдам!

Бежавшие впереди от звука странного оглянулись, затормозились. Засуетились, но дали возможность догнать отставшим и к окопам уже подбегали вместе, как полагалось по плану почти цепью, на деле — тремя группами. И увидев, что пора — тем же тонким категорически не подходящим для красного командира, голоском завопил условное:

— Салам! Салам!

Оба гранатометных расчета плюхнулись на колени — двое справа, двое слева на краях и понеслось. Четверо в центре прыгнули к немцам и там тут же началась собачья свалка, "языка" надо было взять обязательно, а лучше — двух. оставалось надеяться. что штрафники в драке сумеют удержаться и не приголубят всех. Две пары вправо и влево от мордобоя пальбой из пистолетов, спрятанных до того в рукавах, снесли тех, до кого рукой было не дотянуться.

Глянул мельком на ближних к нему гранатометчиков — лишний раз поразился. как отточено у них получается метать гранаты. Словно механизм! Не зря послушал штрафника, который оказался мастером гранатного боя — и теперь второй номер ловко выхватывал из торбы на боку за железный набалдашник немецкую колотушку, как кот лапой — дергал висящий шнурок и клал шипящей серым дымком рукоятью гранату в лопатоподобную ладонищу первого номера, а тот швырял кувыркающуюся смерть в отрог окопа, отсекая комитет по встрече от тех, кто дернулся на помощь, услышав пальбу и крики.

Как и на учениях вчерашних получалась скорость граната в 4 секунды. И с точностью невиданной.

Определенно у этого штрафника есть чему поучиться. Хоть видом — настоящий обезьян, жуткая морда с тяжелой кувалдой нижней челюсти и покатым узким лбом, нос сливой и длиннющие руки до колен. Орангутанг! Но как кидает! Вчера Валеев удивился, что этот громила — нормальный человек, неглупый, только вот так природа обидела внешностью. Да еще и по странному стечению обстоятельств — тоже считай командир взвода в новосозданном отдельном штурмовом стрелковом батальоне, странное это соединение было как дополнение к штрафбату, только в штрафной попадали офицеры за конкретную вину, а в штурмовой посылали из фильтрационных лагерей для освобожденных пленных и отсидевшихся на оккупированной территории офицеров.

Тех, за которыми не было явной вины кроме той, что сдались в плен или никак не проявили себя, сидя тихо, как мышки. И наказывать не за что вроде — и поощрять, давая под команду бойцов — тоже не интересно. Привилегии офицеров — это награда. А за что награждать тех, кто не воевал как полагается по уставу, хотя должен был, для этого страна сытно кормила — поила, добротно обувала — одевала красных командиров до войны, чтоб они, шайтан их дери — воевали.

Таких для завоевания доверия отправляли в штурмовые батальоны, присваивая звания рядовых, но с добавкой бывшего командирского через дефис, чего не было в штрафном. Получались красноармеец — майор, красноармеец — лейтенант и так далее. Взводом таких красноармейцев — офицеров и должен был командовать гранатометчик.

Человек — орангутанг тяжело шел к первому офицерскому чину, хотя воевал отлично и старательно. Но такой уж кысмет был у этого джигита.

Еще и малопьющий оказался, страхолюдина. Вот на отвальной, обмывая маленькую первую звездочку выпил чуток, а накуралесил с непривычки здоровила от души на месяц штрафбата.

Теперь он словно минометным огнем прижал немцев на удалении метров в тридцать и высунуть носа не давал. Гранаты так и мелькали в воздухе. С этим все было в порядке, на другом фланге — не хуже. Удалось отрезать немцев в передовом отсеке.

Командир взвода спрыгнул в окоп, неожиданно глубокий, стенки досками обшиты, солидно все. Ноги попали на дрябло — мягкое. Мелькнуло перед глазами незнакомое пепельно — бледное лицо, чужая форма, погончики офицерские — отлично! Летчик бывший тряпкой щеку зажимает, кровища льется из-под платка. Странно выглядит — не то, что испуганно, а какой-то растерявшийся этот крепыш.

— Ранен?

— Эта тварь укусила! Оно считается за ранение, а? — с надеждой спросил штрафник.

Валеев кивнул, хотя такого раньше не встречалось, чтоб укусы были. Кровь-то в бою пролита, нет? Ага, второй фриц тоже живой, только у этого вся морда разбита в хлам, словно лошадь лягнула. Оглянулся быстро — есть кусок окопов метров в двадцать с двумя пулеметными площадками, стоят станкачи странные, не видал раньше таких — тренога простенькая, а сам пулемет непривычного вида.

Ствол ребристый, словно на него нанизали через равные промежутки вороненые диски. Нет, так-то понятно любому офицеру, что это радиатор для воздушного охлаждения, но вид непривычный, не попадалось такое лейтенанту раньше, разве что видел в газетах такое у японцев, но вряд ли тут могло оказаться азиатское оружие.

Но сейчас это не важно, важно, что патронов полно — видны ящики и ленты. Ситуация в целом понятна — немцы устроили на холмике типовой опорный пункт, предназначенный для круговой обороны, все, как у них положено: по периметру — окоп в полный профиль, с стрелковой приступкой, как положено — зигзагообразный. Пулеметные полки — как положено, несколько штук пустых для переноса огня. В аккуратно сделанных стенных нишах — гранаты и ракеты сигнальные и осветительные в коробках. Штрафники уже разбирают добро, по плану — надо чистить высотку и продержаться ровно столько, сколько нужно артиллерии, чтобы унять немцев, которые сейчас точно поставят отсечный огонь по нейтральной полосе, как положено.

За спиной пока еще тихо, но точно — сейчас должны начать. На высотке немцев, по наблюдениям судя — самое большее десятка полтора, пара отделений, одно дежурное, другое на подсменку, разбаловались, разнежились на спокойном участке, а тут еще и противник дезертирует и рассказывает, что вся дивизия с удовольствием в плен сдастся... немудрено и зевнуть.

Гранатометчик смотрит, команды ждет, остальные спешно готовятся к броску по зигзагу окопа за поворот, меняют магазины в пистолетах, в том числе и те, кто в рукавах ухитрился притащить пистоли, вот вроде несерьезные машинки и калибр детский — 6,35 мм. но в такой драке накоротке, да внезапно — отлично себя показывают, почти как нож или малая саперная. Не зря придержали затрофееные французские Юники. Хотя сомнения были, у самого Валеева — тоже. Детские игрушки по виду. Но один из штрафников показал достоинства машинок наглядно. Если меньше трех метров дистанция — вполне годны. Как раз для окопа и рукопашки. И спрятать легко. Оставили в роте про запас четыре этих микроба. Вот — пригодились.

— Потери?

— Терпимы — штрафник из саперов тряпку на кисть руки мотает. Кровь капает, но видно, что несерьезно.

— Не понял! Терпимо будет когда повар Мехметдинов подгоревшей кашей накормит, а когда командир требует, доклад должен быть если и не по форме ввиду ситуации, то по сути непременно, а уж там командир сам разберется что кому терпимо а что нет — возмутился неуставным ответом комвзвода.