Сокровища рода де Карсо. кн.1

Здесь она тоже сначала устроилась танцовщицей в таверну "Золотая сабля". Хозяин ирландец платил щедро. И работа нравилась. От её зажигательных танцев у здешних мужиков всё рвалось сразу наружу. А восхищённые глаза со всех сторон?! Хорошо было месяца два, пока какой-то пьяный громила не попытался содрать с неё платье и изнасиловать прямо в зале. Корсары, правда, тут же укоротили идиота, ударившего женщину, не желающую с ним спать, на его дурную голову, но синяк в пол лица она носила две недели. Когда хитрая Жозефина, за треть доходов, предложила ей крышу над головой, стол, прислугу и защиту — Антонида согласилась не раздумывая. Союз был выгоден обоим. Корсары валом повалили в заведение, привораживаемые танцами Антониды, обеспечивая хозяйке приличный доход, а девушке безопасность от упившихся напрочь кавалеров. Это в кабак ходят напиться, а сюда приходят с другими целями.

Мадам держала сначала четырёх здоровенных метисов, выбрасывающих без зазрения совести зарвавшихся буянов. Потом, когда разношёрстная публика понемногу схлынула, отпугнутая высокими ценами и твёрдым порядком, а в заведение потянулись достойные клиенты, приток которых обеспечивала неразлучная спутница корсаров Морская Удача, хозяйка оставила в охране только двоих, которых вполне хватало для обеспечения порядка.

Когда же в заведение после удачного набега забредала целая команда, а такое бывало частенько, старая карга выпускала полдюжины своих "фей", чар которых даже самый стойкий мужчина не выдерживал более десяти минут и готов был наброситься на любую женщину. "Взбодрённого" моряка вели на второй этаж к поджидающей в постели куртизанке, и он столь же быстро, как поднимался наверх, возвращался назад. Это новшество, придуманное Жозефиной, увеличивало возможности заведения в полтора раза, и оно нравилось всем: морякам, которые внизу, в ожидании своей очереди, шумно обсуждали тающих от женских ласк друзей, и куртизанкам — принимающим гораздо меньше терзаний от мужчин.

Как только Жозефина передала буканьеров в руки своих "фей", наказав, впрочем, не здорово усердствовать, она шустрой мышкой проскользнула в комнату танцовщицы:

— Антонида! Бриллиант наш лучистый! — пропела хозяйка. — К нам пожаловали два буканьера — храбрецы и красавцы, каких поискать! Говорят, на Сан-Доминго они перебили сотню испанцев. А у того, который поменьше, все ножи золотые,— добавила она наиболее веский, по её мнению, аргумент. — Ты бы уважила гостей, глядишь, какой кавалер и тебе понравится. О том, который поменьше, вся Тортуга уже неделю судачит. Ходят слухи, что он может за двадцать шагов попасть ножом в подброшенную монету. А второй охотник — вылитый Геракл, за притолоку головой цепляет, — вещала старая сводня, пытаясь заинтересовать куртизанку, прекрасно зная, что Антонида предпочитает крупных мужчин.

— А они действительно привлекательны? — попалась на удочку Антонида.

— Что мне не сойти с этого места!

— Хорошо, мадам, я через несколько минут спущусь. ...Сезанна! — позвала она служанку. — Давай быстренько сюда наряд турчанки и помоги мне одеться!

Довольная Жозефина сошла вниз, а служанка из соседней комнаты тут же принесла тюрбан и полупрозрачное одеяние, изукрашенное золотой вышивкой.

Облачалась Антонида недолго.

— Прибери всё здесь, Сезанна, — виновато показала она на разбросанные вещи, и, может быть, я вернусь не одна, — улыбнулась Антонида девушке и нежно коснулась пальчиком её курносого носа, зная, что Сезанна, прислуживающая ей четвёртый месяц, не любит посещений мужчин, мирясь с ними, как с неизбежным злом.

"Не соврала Жозефина", — подумала танцовщица, неслышным шагом спускаясь по лестнице и успев хорошо рассмотреть охотников.

Она вплыла в зал и под звуки бубна начала свой танец, сначала медленно, плавно, а потом убыстряя и убыстряя темп. Через минуту взбудораженное молодое тело уже пело, отдавшись миру звуков и захлёстывающей радости. Танец поглотил её всю, унося в какую-то волшебную страну грёз и необъятного счастья. И её хотелось поделиться этим, переполнявшим её счастьем, выплеснуть его на людей, чтобы и они могли ощутить частичку того восторженного упоения, которое охватило её, неся в бешеном ритме движений.

Она приподняла глаза и тут же, в испуге, закрыла их совсем, не поверив пронзившему её встречному взгляду, боясь, что ошиблась, что ей почудилось, и эти бездонные синие глаза сейчас начнут её безжалостно раздевать. Ох, как она ненавидела эти грязные мужские взгляды!! Взгляды, сдирающие с неё одежду, царапающие бёдра и грудь, липкие, плотоядные и мерзкие.

Она вся тревожно сжалась, танец её потускнел, как будто из него вынули душу, и хотя тело продолжало двигаться в такт звенящему бубну, каждое движение пронизывали страх и растерянность. И все почувствовали это.

Руки девушки, метавшиеся около головы, побледневшее лицо и сломленное в талии тело не звали больше к любви, они кричали: ПОМОГИ! ЗАЩИТИ! СПАСИ! — заставляя сжиматься сердце и холодеть кровь.

Какая-то необъяснимая сила сорвала Ажена с места. Он метнулся к ней и, подхватив, в одно мгновенье укрыл на своей груди, бережно обняв танцовщицу своими большими ласковыми руками.

Антонида, вздрогнув, открыла глаза и опять провалилась в бездонную синеву лучащихся нескрываемой нежностью и любовью глаз, склонившегося над ней человека. Она вся радостно засветилась и, доверчиво прижавшись, уткнулась ему в шею, спрятав счастливое лицо, запылавшее нежданным румянцем.

Г Л А В А 7

От Антониды он ушёл, понимая только одно, что он её любит. Любит и любим! Ночь их сроднила. Ах, как она была коротка эта ночь, растворившаяся ураганом страстей, ласковых объятий и пьянящего шёпота! Всё внутри Малыша пело и рвалось навстречу любимой! Мысли крутились только вокруг Антониды.

Прощались они долго, никак не налюбуясь друг другом в тиши так неожиданно наступившего рассвета. Он, опёршись на локоть, нежно касался пальцами её лица, припухших губ и маленького ушка, норовившего спрятаться среди разметавшихся волос. Антонида, опустив ресницы, тихонько посмеивалась, ловя губами ласкающие пальцы и чувствуя себя самой счастливой женщиной на свете.

— Мне нечего подарить тебе, моя любимая, — сказал Ажен, целуя её у двери, — разве вот это, — повертел он свою трость. — Как память о хромающем буканьере, которого ты сделала счастливейшим из мужчин.

— Так ты не придёшь больше, Поль? — испуганно задрожали её губы.

— Глупышка, — ласково поцеловал он её в наполняющиеся слезами глаза. — Бог нас предназначил друг для друга, куда же я теперь без тебя. Если не прогонишь, вечером я опять приду, хорошо? ...И покажу тебе секрет этой трости. Если пустишь, конечно, — шепнул он, привлекая её к себе.

Антонида прижалась к его груди и обняла крепко-крепко, как смогла, не желая расставаться. Слёзы всё-таки выкатились из её глаз, но это были счастливые слёзы. ...

Домой Ажен летел как на крыльях, не замечая людей и утренней толчеи.

— Жак! — с порога закричал он другу. — Моё сердце дало трещину!

Бенуа ошалело уставился на Малыша, спросонья не очень понимая, о чём тот ведёт речь.

— Постой, постой! Ты о Лауре?

— Причём тут Лаура! Я об Антониде, об Антониде! Лауре я просто обещал свою помощь, когда закончится нападение испанцев, а ты сманил меня на Тортугу.

— М-да! Кругом я в дураках... — огорчённо пробормотал Бенуа, сообразив, что задуманный им план не то, чтобы с треском провалился, но дал абсолютно неожиданный результат. Тот, который предвещала мадам Жозефина. Но главное было сделано: Малыш перестал терзать себя глупыми мыслями, был бодр и кипел энергией.

Ажен, не обращая внимания на его бормотания, плюхнулся на кровать, закинул руки за голову и, уставившись в потолок, восторженно произнёс:

— Жак! Ты просто не представляешь, какая это восхитительная девушка!

Эту фразу он повторил раз десять, меняя лишь хвалебные эпитеты. Причём проделывал это настолько изобретательно, что Бенуа только сокрушённо хмыкал, уставившись на друга, пронзённого счастливой стрелой.

Г Л А В А 8

Жак сидел у стола, терпеливо ожидая, пока безмятежно спящий Ажен соизволит проснуться. Он не хотел будить приятеля, хотя обеденное время уже настало и живот изрядно подвело. Изредка Бенуа посматривал на Малыша, которому, судя по улыбке на губах, снились, безусловно, чудесные сны. Кто был героиней этих снов, догадаться было не трудно.

От нечего делать Бенуа катал ладонью по столу три, сохранившиеся после вчерашнего посещения монеты. Жозефина вытрясла из него приличную сумму. За себя он заплатил пять пиастров, а вот за Малыша, оставшегося в заведении на ночь, пришлось раскошелиться изрядно. В результате кошель Жака был практически пуст, и ничего кроме этих трёх пиастров не отягощало его объёмистого нутра. Монеты катались плохо. Одна оказалась не мадридской, а мексиканской чеканки, и края у неё были не слишком ровные. Но положенный для испанского песо вес в двадцать пять грамм серебра и установленную пробу монета имела.

Эта же монета оказалась меченой. На её ребре отчётливо виднелась крестообразная зарубка, сделанная остриём ножа. У буканьера тоскливо заныло сердце. Пиастр принадлежал их другу Жаверу и выиграл его Жак в кости совсем недавно, недели две назад, когда Стрелок был ещё жив. Тот имел привычку метить свои монеты, попавшие ему в кошель.

— Что-то ты пригорюнился, приятель! — раздался бодрый голос Ажена, открывшего глаза.

— Ещё бы мне не горевать! — повернулся к нему Бенуа. — Глядя на эти жалкие крохи, хочется рыдать в полный голос! Это всё, что осталось,— не желая говорить Малышу о метке Жавера, подкинул он разом своё богатство и ловко поймал, не дав упасть и раскатиться по столу. — Эта старая карга слупила с меня за твою ненаглядную столько, что в пору стоять на паперти и просить милостыню.

— Нашёл о чём жалеть! — поднялся Малыш с кровати. — Ещё моя бабка говорила, что два полных кошелька лучше, чем один!

С этими словами он развязал свой кошель и пересыпал половину денег Жаку.

— Сегодня опять туда пойдём! И извини меня, Жак, ...понимаешь, ... — замялся Малыш, — твою трость я подарил Антониде. Больше нечего было... — развёл он руками.

Бенуа хлопнул друга по плечу и улыбнулся:

— Это не смертельно, Поль. Насколько я понимаю, — поднял он к потолку палец, — трость тебе больше не нужна. Ты доскачешь туда и на одной ноге. Причём, я думаю, гораздо быстрее, чем я дойду на своих двоих!

Он дал Малышу время собраться и повёл его вниз, слыша нетерпеливое урчание в своём животе, предвкушающем хороший обед.

Вечером, принарядившись, буканьеры опять отправились к мадам Жозефине.

— Я к Антониде! — бросил Ажен опешившей старухе и поднялся прямо наверх.

— А мне подбери какую-нибудь курочку попышнее! — потряс Бенуа щедро наполненным кошельком, перед носом сразу повеселевшей хозяйки. — А то вчерашняя была ну уж очень ... стройна, — подобрал он подходящий эпитет для тощей девицы, никак не желая обидеть ту, что доставила ему вчера немало удовольствий.

От "легкокрылых фей", за которых Жозефина не преминула набросить десяток пиастров, Жак вежливо отказался.

— Мадам, для меня их старания явно излишни. От одного запаха этого заведения, мой флаг взлетает под самый клотик! И далеко не всякому кораблю из эскадры ваших "девственниц" под силу сбить его даже до середины мачты! — выпятил он горделиво грудь, весьма довольный удачно вставленными морскими выражениями.

Старуха, любившая сальности, захохотала. Её морщинистая кожа задёргалась, добавив на лице, напоминавшем высохший лимон, несколько новых складок. Сделав приглашающий жест и усмехнувшись, она быстро затопала по ступенькам наверх впереди буканьера.

Куртизанка, расчёсывающая роскошные светлые волосы под пологом кисейного балдахина, приветливо улыбнулась буканьеру и, отложив гребень, поднялась с кровати. Две свечи, освещающие комнату, сразу же выхватили из полумрака изящный изгиб молодой шеи и великолепную грудь, которую никакими стараниями нельзя было запрятать в корсет. Девушка была не очень красива, но привлекательна и свежа.

"Наверное, из нового пополнения мадам", — подумал Жак, галантно целуя ей руку.

— У тебя чудесное имя, сказал он, когда она назвала себя. И видя, что девица не торопится его раздевать, как повелось в заведении Жозефины, он сам усадил её на постель, только тут сообразив, что на куртизанке одето платье, а не привычный для посетителей пеньюар.

"Опять с этой каргой не рассчитаешься", — мелькнула отдававшая скупостью мыслишка. Но губы уже сами потянулись к манящей нежным запахом шее, а рука легла на скрытое пышными складками мягкое бедро, жаркое тепло которого сразу ударило в голову. Он снял с неё и отбросил цепочку с тяжёлым крестом, мешавшую его поцелуям и принялся возбуждённо расстёгивать платье и, приведшую его в неистовство, тугую шнуровку корсета.

Анна еле заметно сопротивлялась, пока он не раздел её всю и не приник к ней, вжавшись всем телом и настигнув, наконец, поцелуем её ускользающие губы.

За этим последовал такой шквал страстей, что Жака мотало как щепку, неосторожно попавшую в водоворот. Его горделивый флаг дважды срывался с мачты, сбитый ураганными порывами, прежде чем побеждённая буря, разразившись напоследок пронизывающим сердце стоном, утихла, сражённая стойкостью француза.

Анна ласково прижала его голову к ещё вздрагивающей груди и, не отпуская его от себя, неподвижно застыла.

— Ты знаешь, Жак, — минутой спустя, тихонько шепнула она, — за последние три месяца, что я здесь, ты первый, кто довёл меня до вершины блаженства, — и мягко поцеловав, легонько отстранила от себя тяжело дышащего охотника.

— Дьявол! — не удержавшись, выругался Бенуа, когда встал с постели. Он закрутился, поджав босую ногу, которой наступил на брошенный около кровати крест. Ругаясь уже про себя, буканьер поднял распятие с пола и, желая рассмотреть, обо что же он укололся, шагнул к горевшей в углу свече.

Он узнал этот массивный, чуть меньше ладони, серебряный крест. Это был крест Лангедока! ... И на терновом венце искусно отлитого Христа алела капелька крови.

— Прости меня, Господи, что принял твою руку за дьявольскую, — трижды осенив себя крестным знамением, прошептал Бенуа.

Он повернулся, взяв подсвечник, и поднеся свечу к изголовью кровати, спросил, глядя прямо в глаза, лежащей девушки:

— Откуда у тебя этот крест, Анна?

— Крест? — чуть дёрнулась куртизанка. — Мне подарил его на днях один кавалер. Весьма противный малый, надо отметить, — коснулась она успокаивающе его руки. — С ужасно колющими усами и дурным запахом изо рта.

— А как его звали?

— Я даже не поинтересовалась, Жак! Но он был из буканьеров и при деньгах. ... Брр, — передёрнула она плечами от омерзения, вспомнив его холодные как у покойника губы.

Бенуа на секунду задумался, перебирая в памяти лица товарищей:

— А он не был похож на крысу? — непроизвольно напрягся охотник, в ожидании ответа на неожиданно мелькнувшую догадку.

— Боже мой! А я, дура, всё не могла понять, кого же он мне напоминает, — прикрыла она рот ладонью, откинувшись на подушку. И вдруг отчаянно начала тереть губы, вспомнившие его гадкие прикосновения и грудь, занывшую, как тогда, нестерпимой болью под его костлявыми пальцами.