История вторая: Самый маленький офицер

— А фамилия?

— Фамилия — точно. Ну, она вообще русская.

— Ну, не скажи... — о чём-то задумавшись, протянул старший товарищ. Словно неведомый автор наброска под названием "Тиль" снова взял в руки уголь и перерисовал лицо с новым выражением — задумчивым, что-то вспоминающим. — Не скажи, — повторил молодой человек.

— Что она не русская? Тиль, не смешно! "Бородин" на забольскую не тянет.

— Что именно на этом основании она не твоя. Видишь ли... — Тиль прикрыл глаза, как приспускают жалюзи — не до конца, но непонятно, видит человек-набросок что-то или нет.

Сиф нетерпеливо заёрзал на месте, поскольку Тиль замолчал довольно надолго.

— Что я должен видеть? — нетерпеливо переспросил мальчик.

— Когда мы тебя встретили, ты трепался по-русски так же чисто, как и по-забольски, — пояснил Тиль, ероша свои угольные волосы. То, что раньше робко звалось "небрежным хвостиком" теперь вовсе превратилось неизвестно во что рода "Я у мамы вместо швабры".

— Правда, по-русски? — глупо переспросил Сиф.

— И по-русски, и по-выринейски, кстати, тоже... А ты не помнишь? — озадачился в свою очередь художник.

— ПС, — коротко и мрачно пояснил мальчик.

Тиль пожевал свои тонкие белдные губы:

— Но я-то на склероз не жалуюсь... Хотя подожди. Ты бросил ведь?

— Ещё тогда.

— Может, это из-за этого... этих... психологической травмы? Ну, завязал резко, шок, ломка и всё-такое...

— Может, — согласился Сиф и прервал рассуждения на эту тему: — Неважно.

— Неважно, — подтвердил его друг и вздохнул: — То, что ты — русский офицер, так всё осложняет!

Сиф помимо воли бросил взгляд в сторону коробки из-под картриджей. Тиль недовольно завозился и задвинул коробку ещё глубже.

Надо было что-то сказать. Как-то озвучить то, что самопроизвольно зародилось в голове. Это понимали оба товарища... и молчали.

— Мне до выхода осталась четверть часа, — отстранённо, словно это вовсе его не касалось, оповестил Сиф, разглядывая свои часы. Офицерский хронограф, оттягивающий худую мальчишескую руку.

— А я портрет не окончил. И мы так и не попили чаю. А ещё Стефана Сергича на этот чай надо было бы пригласить — он ещё тот старикан, лично мне нравится, — сказал, чтобы просто что-то сказать, Тиль.

— Он ведь бывший сапёр? — уточнил фельдфебель, вспоминая проницательного старика. Ох, и дурак же он, Сиф, чего ему стоило не скрыть, а именно отбросить офицерские привычки, стать просто Сифом-Спецом, как с Растой и Кашей? Вовек бы сдарий Ивельский не догадался... Впрочем, у Сифа не было сейчас соответствующего настроения. Здесь, наоборот, всё напоминало ему о войне и заставляло напрягаться и вытягиваться по струнке.

— В прошлом он подрывник тот ещё, а вообще — знаменитый пианист. Видел его пальцы?

Сиф вспомнил удивительно длинные и тонкие, словно ветви сухого дерева, пальцы пенсионера. Пианист? Вполне возможно. Ведь пальцы могут только выглядеть столь хрупкими, кто знает, какая на самом деле в них заключена сила...

— А его ты тоже заставлял неподвижно позировать для твоих "военных хроник"? — губы маленького офицера помимо воли расползлись в улыбке, стоило такой картине нарисоваться в воображении.

— Не смешно, — на всякий случай обиделся Тиль. Сиф спохватился, что для художника каждая эмоция сейчас звенит во внутреннем оркестре чувств оглушительно. Обижаться и радоваться одновременно для него ничего не стоило. А уж контрастно, попеременно — тем паче.

— Я же не над тобой смеюсь, — на всякий случай объяснил мальчик. Тиль послушно закивал, но обиженное выражение лица человека-наброска никуда не делось. Видимо, на то, чтобы исправить этот портрет, неведомому художнику требовалось порою некоторое время.

— Нет, он сидел и пил чай, а я рисовал. Это от тебя мне нужна была смесь нетерпения, лёгкого раздражения и скуки одновременно, — раскрыл карты Тиль. Сиф поразился, как точно Тиль уловил то, что он чувствовал... и ему стало немножко не по себе.

— А... Да, конечно, — с некоторым трудом выдавил он и по давно укоренившейся привычке спрятал взгляд, переведя его на часы. О, оказывается, четверть часа — это очень короткий промежуток времени. — Тиль, мне уже точно пора.

С этими словами мальчик-офицер встал, одёрнул рубашку и впервые взглянул на Тиля сверху вниз. Уже ставшая родной угольная макушка — как будто Тиль нырял рыбкой в дымоход — вдруг уткнулась в подтянутые вверх колени. Беспокойные пальцы художника пытались ухватить воздух, но у них не удавалось победить газовую стихию. Трагикомичная поза и совершенно потерянный взгляд царапнули изнури грудную клетку Сифа... а он ничего уже не мог поделать. Включился непререкаемый рефлекс "командир велел", и оставалось только послушно надеть куртку и отправиться к трамвайной остановке.

— Пока... Тиль, — неуверенно сказал мальчик и сглотнул. Прощаться не хотелось, энтузиазма не прибавляло и то, что обещал ещё встретиться только разум. Сердце же не знало наверняка, поэтому не торопилось возражать или соглашаться, продолжая размеренно и почти незаметно стучать в ребра и гнать кровь вспять.

Тиль рывком вскочил на ноги и снова сгрёб мальчика в охапку, слегка закружившись на месте, словно не рассчитав движения.

— Эти твои погоны...

— Почему ты надел вчера красную футболку? — вырвалось у Сифа прежде, чем он успел хоть немного подумать.

Тиль медленно ослабил хватку и очень тоскливо вздохнул:

— Контраст — основа композиции.

Впрочем, он, кажется, прекрасно понял, что имел в виду Сиф.

— Ты хочешь знать более точный ответ? — на всякий случай спросил Тиль. Сиф представил себе это и вздрогнул под ставшими уже привычными "беспокойными ручками".

— Знаешь, — он всухую сглотнул, — наверное, нет.

Друзья постояли какое-то время молча, покачиваясь с ноги на ногу, словно баюкая друг друга, на пороге комнаты и коридора, и всё не решались сделать последний шаг прочь. В коридоре пол был выстлан линолеумом, и босые ноги Тиля на мгновенье прилипали к нему, производя характерный "липкий" шорох. Где-то над головами тикали весьма концептуальные часы — висящие против зеркала и идущие наоборот. Время отматывалось назад — тик-так... и Сиф неожиданно обратил внимание, что лицо Тиля стало совсем новым, другим. Таинственный художник-автор словно совершенно заново его перерисовал, потому что таким спокойным лицо раньше просто не могло быть.

— Теперь тебе легче? — спросил мальчик неуверенно.

— Наверное, я всё же смогу попрощаться, — Тиль разжал руки. — ПС — неоценимая вещь.

— Оценить её точно сложно... — Сиф содрогнулся, вспомнив всего лишь неясный отголосок своих ощущений во время голода-ломки.

"Тик-так", — напомнили часы, производя вместе с тиканьем ещё целый набор чуть слышных шорохов и щелчков. Казалось, внутри часов поселился настоящий сверчок.

— До встречи, — немного растерянно произнёс Сиф, вняв часам, и вбил ноги в кроссовки, не удосужившись найти ложечку для обуви.

— Уже? — обречённо, но довольно спокойно вздохнул Тиль и столь же растерянно и неуверенно ответил: — До встречи.

Сиф открыл дверь и шагнул за порог — точно с дерева прыгнул. Хотелось обернуться, но Сиф и так знал, что его друг стоит в коридоре и смотрит вслед. А лицо у него — как у потерявшегося ребёнка, этого не под силу скрыть даже ПС.

Сиф ускорил шаг и через ступеньку бросился вниз по лестнице. Когда почти не успеваешь отдавать команду ногам, куда наступать, и только надеешься, что нога не ошибётся на пять сантиметров, что ты не полетишь из-за этого кубарем, — некогда думать о лице Тиля. Некогда вообще думать, даже ступеньки не успеваешь считать — в конце концов, это просто чуть замедленное падение с лестницы.

Тиль был благодарен другу, что тот исчез решительно, без терзаний и раскачки. Долго провожать Тиль попросту не умел. И не любил — до сих пор с содроганием вспоминал прощание с Крысом. Они ведь думали — круче них нет никого на свете. Они ведь думали, что научились главному в этой жизни — убивать, не видя во враге человека. И вдруг одним махом их выбросило из войны прочь, и оказалось, что жить-то они и не умеют. Особенно — жить вне привычной стаи-семьи, где, пока ты сильный, за тебя порвут любому глотку.

Правда, если ты станешь беспомощным, тебя бросят, стараясь не глядеть в глаза, как оставляют уличного щенка, которого накормили сосисками, с которым поиграли, но взять не хотят или не могут. Но кто об этом думает, пока ты силён и крут, пока ты — названный брат и помощник атамана?!

... Они прощались ночью в "детской комнате" отделения милиции, в котором оказались, не успев уйти от ночной "облавы" на беспризорников. Впервые Стая расставалась, глядя друг другу в глаза, и никто из них не знал, что сказать. Той ночью один из них, Чук, просто и обыденно сошёл с ума. Ещё двоих потом увезли в больницу — по ним ударила ломка от сильных переживаний, а ПС уже давно неоткуда было достать. Крыс рыдал, уткнувшись в плечо Тиля, а Тиль... Тиль не знал, что можно ему ответить. Понёс какую-то чушь, заставил Крыса на себя обидеться. Думал, так легче будет... оказалось — тяжелее. До сих пор тяжело.

Им казалось — так не бывает. Война и жизнь для них были равнозначны.

Наутро им сказали, что война закончилась шесть месяцев назад.

... Скали не умеют прощаться. Хорошо, что Сивый ушёл решительно и быстро. А то было бы, как с Крысом. Навкино болото, а ведь Крысик тоже был белобрысым и маленьким! Случайность, судьба... или просто напомнил, и только поэтому возникла дружба?..

В принципе, Крысу всегда было далеко до своего предшественника. Он казался младше, хотя был, на самом деле, старше Сивого. Он не покорил Капа с первого взгляда, которому доверяли все Скали — знали, что Кап ошибается редко. Он только постепенно вошёл в Стаю, а не так, как Сивый — разом, тут же... и навсегда, несмотря на то, что пропал через два месяца.

Июль 2006 года. Забол, город Рата Пролыньской области. За два месяца до встречи Сивого с Заболотиным

Скальже Стая шла по улице безбоязненно, презрительно разглядывая немногочисленных оставшихся жителей. Характерный шакалий прищур — взгляд слабого хищника-падальщика на ещё более слабую жертву.

На тех, что постарше, — настоящий камуфляж, но цвета всё равно почти не разобрать. У всех оружие, его много, ведь это их единственная гордость.

Мирные жители глядят на них со страхом, не замечают даже, что самому старшему среди Скалей едва сравнялось шестнадцать.

У почти вдребезги разнесённого дома Скали вдруг останавливаются, показное презрение во взгляде сменяется любопытством: у дома стоит ребёнок, смотрит на Стаю исподлобья, даже не на Стаю, а в упор на Капа.

— Вы пришли отомстить гадам, разрушившим мой дом? — звонко спрашивает ребёнок.

Тиль, тринадцатилетний помощник атамана, невольно залюбовался смело выпрямленной спиной и такими знакомыми, злыми глазами. Глазами осиротевшего зверька, уже начинающего смутно осознавать, что он хищник.

Стая ждёт ответа своего атамана. Кап медлит, затем встряхивает головой и хохочет — зло, но весело:

— Мы пришли помочь тебе отомстить!

Скали по-звериному подхватывают смех, но пацанёнок их не боится. Стоит и очень по-взрослому думает над сказанным. Затем вскидывает голову, зеркально повторяя движение Капа, и смело отвечает:

— Ну, давайте, помогайте!

Тут Тиль не выдерживает и, взглядом испросив разрешение у Капа, подходит, берёт лицо мальчишки руками и долго глядит в смелые, хотя и покрасневшие от прошлых слёз, глаза. Потом снимает с плеча ремень и протягивает мальчику свой пистолет-пулемёт — у него их два, вполне можно поделиться. И говорит, кривя губы в улыбке:

— Это помощь раз.

К ним подходит Кап, бесцеремонно отодвигает Тиля и протягивает пацану ладонь, на которой лежат две молочно-белые капсулы:

— А это помощь два.

— И не смей больше плакать! — усмехнувшись, велит напоследок Тиль, и оба уходят. Стая уходит прочь от взорванного дома.

— Подождите! — кричит им мальчишка и бросается следом, сжимая в кулаке ещё незнакомые ему капсулы ПС, а подмышкой новое оружие.

Скали не оборачиваются, только Тиль на секунду бросает назад взгляд и вновь отворачивается, но этот жест выглядит... приглашающе.

— Разве вы не останетесь? — неуверенно спрашивает мальчик, нагнав Стаю.

Кап снова смеётся, и опять его смех подхватывают остальные. Тиль с улыбкой поясняет:

— Здесь тебе мстить некому. Но если хочешь, я тебе покажу, где и кому можно.

Мальчик колеблется — новые знакомые его пугают, но потом он откидывает русую чёлку ото лба и заявляет:

— Хочу, — коротко и просто.

Скали поглядывают на происходящее с любопытством, но шага не замедляют, а Тиль крепко берёт нового знакомого за руку.

— Тебя как зовут? — спрашивает мальчишка, для которого обмен именами — обязательный ритуал начала любой дружбы.

— Тиль.

— А меня...

Тиль мягко зажимает ему рот ладонью, слегка морщась, когда мальчишка его кусает, и поясняет, наклонившись, вполголоса:

— Неважно, как тебя раньше звали. А я тебя буду звать... — он окидывает оценивающим взглядом чумазую мордашку, — Сивым. Ты не против? — и отпускает.

Мальчик поднимает непонимающий взгляд на Тиля, и тот замечает, что серые глаза шальные, лихорадочные. Из них вот-вот выплеснется истерика — и, наверняка, не первая уже.

— У тебя в кулаке две белые горошины. Положи обе под язык, — приказывает Тиль нетерпящим возражений тоном. Когда гранулы исчезают во рту, он кивает удовлетворённо: — А теперь молчи и жди.

Ну, вот и всё. Действительно, остаётся только молчать и ждать. В конце концов, из Сивого выйдет отличный Скаль, дай только время. Ему будет некогда с ужасом думать, что родителей больше нет, некогда тосковать.

А уж отомстит он войне с лихвой, Тиль очень надеялся. Уж больно выделялся этот мальчишка и среди развалин, и среди обретённой Стаи: маленький, беленький, в бежевой, уже, правда, изрядно запачканной гарью курточке. А Тиль на контраст был падок и ничего не мог с собой поделать. Хотелось иметь этот "выделяющийся кусочек" у себя под боком...

7 мая 2013 год. Забол, Горье

Дверь в номер тихонько приоткрылась и вновь закрылась. Зашуршал опускаемый на пол пакет, негромкие шаги пересекли прихожую. Заболотин-Забольский погасил экран компьютера, повернул голову и хмуро вывел:

— Надо же, явился. Я уж думал, ты там ночевать остался.

Его ординарец вытянулся и прищёлкнул воображаемыми каблуками:

— Виноват, ваше высокородие. Опоздал на, — он мельком поглядел на свои часы, — четыре минуты.

— И всё же вернулся, что не может не радовать, — по-прежнему не очень радушным тоном отозвался Заболотин, встал, подошёл к мальчику. Тот, смущённый таким приёмом, лишь сильнее вытянулся, так что офицеру пришлось кивнуть: — Вольно, не на параде.

Сиф слегка расслабился и опустил плечи. Во всей позе сквозила неуверенность пополам с обидой: "За что вы так?" — ведь он же пришёл, и вообще, как можно думать, что он мог не прейти?!

— И не ври мне, что этот твой Тиль ничего подобного не предлагал, — с досадой продолжил свой монолог Заболотин. — По нему же ещё там это было видно.