Последняя песнь Акелы-3

— Да мы-то недолго воевали, — продолжил свой рассказ Мартин, по окончании нехитрой, но обильной трапезы, — под Талан-Хиллом отметились да на Моддер-ривер постреляли. А после того как Пит Кронье под Магерсфонтейном англичанам навалял, папа, — бур почтительно кивнул в сторону невозмутимо попыхивающего трубкой патриарха, — сказал, что дальше и без нас справятся.

— Ой! — Полина, игнорируя шипение Пелевина, восхищенно всплеснула руками. — Расскажите, а как на Моддер-ривер дело было, а? Такой бой! Все о нем только и говорят! — девушка, отмахнувшись от разинувшего было рот Алекса, умильно уставилась на главу большого семейства. — Из газет много не узнаешь, а тут живые свидетели. Ну, пожалуйста-а-а...

— Да ничего там особенного и не было, — Мартин, дождавшись благосклонного кивка родителя, задумчиво почесал бороду. — Мы, значит, холмы, что на нашем, левом, берегу оседлали и сидим себе, ужин готовим. А Пит с Косом... — заметив недоумение в глазах девушки, бур еще раз почесал бороду и пояснил, — ну генерала наши, Кронье с Де Ла Реем, заместо ужина окопы нас копать погнали. Ну, хотели. А без еды — какая работа? Сидим, значит, кушаем. Марк, младший наш, — рассказчик кивнул на развалившегося на мешках подростка лет пятнадцати, — вон, как сейчас, спать завалился. Но тут дядя Хафкеншид, он тогда фельдкорнетом у нас был, его потом под Магерсфонтейном убили, и папа подошли, а они не генералы, с ними не поспоришь... Ну, откопали мы те траншеи, как по колено вырыли — решили хватит. Папа загнал нас в те ямки и давай камнями кидаться.... У-у-у, — вспомнив подробности, Мартин чуть обижено шмыгнул носом и, презабавно скорчившись, продолжил. — Синяков всем понаставил, мне вообще, вон, прям по черепушке зарядил, а весу в том камешке унций пять, а то и все семь... Но камни — оне, не пули, больно, но не смертельно. Мы вновь за заступы и зарылись, чуть не по брови. Соседи наши, кстати тоже.

— Ну нарыли вы этих, — подбирая слово, Полина покрутила в воздухе кистью, — траншей, а дальше? Дальше-то что?

— А ничего, — игнорируя женское нетерпенье, Мартин неторопливо раскурил трубку и аккуратно положил тлеющую головню в костер. — Соорудили окопы и сидели себе них. Три дня сидели. Только на четвертый англичане подошли, двадцать тысяч человек, с этим, как его, с Митуэном во главе.

— Не двадцать, а тридцать, — не отрывая голову от мешка, лениво зевнул Марк, — а еще пушек они с собой приволокли целую уйму. Стволов если не с полсотни, то, сорок пять-то, уж точно...

— Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни, — негромко буркнул патриарх и обвел сыновей укоризненным взглядом. — Отвергни от себя лживость уст, и лукавство языка удали от себя. Глаза твои пусть прямо смотрят... Обдумай стезю для ноги твоей, и все пути твои да будут тверды. Не слушай их, девочка, — старый бур, ласково погладил Полину по волосам. — Не со зла врут дети мои, из гордыни... А то грех! — Старик бросил косой взгляд на притихших сыновей и, словно стараясь вбить слова истины им в головы, тягуче произнес, отбивая ритм пальцем. — Не выдумывай лжи на брата твоего, и не делай того же против друга. Не желай говорить какую бы то ни было ложь; ибо повторение ее не послужит ко благу. Англичан там всего-то десять тысяч было, да пушек шестнадцать...

— А вас? — замерев под тяжелой ладонью патриарха, осторожно поинтересовалась Полина. — Вас, сколько было?

— Немало, — старик с превосходством хмыкнул и степенно огладил бороду. — Три тысячи Кронье привел, еще полторы с Косом пришли, да нас, из Хоомстада почитай пять сотен набралось... Вот и считай. Англичанам еще три раза по столько же надо было людей привести, чтоб нас хотя бы подвинуть, про разбить я уж и не заикаюсь. Ну а чего там было, тебе Мартин расскажет, ему языком трепать сподручней...

— Да там и рассказывать-то особо нечего, — печально вздохнул рыжебородый, не рискуя комментировать заявление отца. — Как англичане на семьсот ярдов подошли, так мы палить и начали. Те в ответ. Почти весь день палили. Да только у нас-то винтовочки-то маузеровские, — Мартин ласково похлопал по цевью составленного в козлы оружия, — бьют далеко и точно. А у них, — бур презрительно поморщился, — дай Бог, чтоб с пяти сотен куда-нить попасть можно было. Ну и наколотили мы их, ага! Я, вон, семерых подстрелил! — Мартин горделиво задрал бороду, но услышав, снисходительное хмыканье отца, опасливо повел глазами, и понизив голос, закончил. — Правда, до смерти — всего двоих. Папа сказал, что даже на войне не стоит со смертоубийством усердствовать, да с ранеными и мороки больше. Однако ж, больше пяти сотен англичан тогда насмерть полегло, да еще сотен шесть, а то и более, пораненными унесли. Наших же всего восемнадцать погибло. Да и то троих снарядом накрыло, а еще пятеро из-за Ольсена, криворукого, Богу души отдали, когда он динамитную шашку зажег, да под ноги себе её и брякнул. А нас с братьями, спасибо папе, ни одна пуля не задела.

— А почему вы из армии ушли? — недоуменно протянула Полина, обводя взглядом бурское семейство. — Побеждали же ведь...

— Кто наблюдает ветер, тому не сеять, и кто смотрит на облака, тому не жать, — назидательно обронил патриарх и приподнялся с лежанки. — Не дозволяй устам твоим вводить в грех плоть твою, и не говори пред ангелом Божьим: "это — ошибка!" для чего тебе делать, чтобы Бог прогневался на слово твое и разрушил дело рук твоих? Ибо во множестве сновидений, как и во множестве слов, много суеты; но ты бойся Бога.

— Поня-я-я-тно-о-о, — многозначительно протянула явно ничего непонимающая девушка. — А чего тогда вновь в Трансвааль возвращаетесь?

— Так англичане ж Блумфонтейн взяли! — тяжело вздохнул Мартин и зябко передернул плечами. — Папа говорит — беда пришла. А свои своих в беде не бросают, помогать надо.

19 мая 1900 года. Южная Африка, окрестности Претории

— Ну и чего мы опять встали? — недовольно проворчала Полина, комментируя очередную, как бы не пятую за утро, остановку.

За завтраком бурские женщины до отвала накормили чрезмерно тощую (по их мнению) девушку кукурузной кашей — футу, щедро приправленной чиллибайтсом* (chilli-bites — острая закуска). Умяв двойную порцию каши, Полина с трудом отговорилась от снятия пробы с машонжа* (mashonzha — гусеницы, живущие на деревьях mopani), но зато, распробовав, какая прелесть настоящий домашний бильтонг* (biltong — кусочки вяленой говядины, дичи или страусиного мяса) и бурворс* (boerwors — пикантные домашние колбаски) жевала их еще часа полтора после отправки в путь. Правда, теперь она маялась от обжорства, и каждая минута, отдаляющая от долгожданного привала, воспринималась как личное оскорбление. А тут еще, как на зло, то у бурского фургона чека с колеса соскочит, то недостаточно прочный настил над ручьем неугомонным бюргерам приспичит укрепить, то Фея, наотрез отказавшись греть переполненный хозяйский живот, удерет к Пелевину на козлы.

— Пейзажами любуюсь, — процедил Алексей, донельзя утомленный дорогой и бесконечными придирками и стонами пассажирки, и, пресекая очередную порцию возмущенного бурчания и жалоб, добавил. — Приехали. Вот она, Земля твоя Обетованная...

С трудом перевалившись через ею же самой созданный из мешков и тюков завал, Полина протаранила головой брезентовый тент и, как была на четвереньках, с любопытством высунулась наружу.

У подножия холма, на вершине которого замер их фургон, полукругом огибая изумрудный, с фиолетовыми вкраплениями цветущей жакаранды, мыс, стелилась желто-серая лента Тсваны. К самому краю мыса прилепились пятнистый от ржавчины, грузно осевший в воду чуть ли не по поручни, дебаркадер и маленькая пристань. Чуть дальше, над длиннющими рядами деревянных пакгаузов возвышалась громада железнодорожного вокзала, напоминающего Лондонский Тауэр, с тянувшимися к небу столбами дыма и пара. В просветах между круглыми, пыльно-коричневыми кронами деревьев виднелись ряды приземистых каменных домиков, среди которых редкими сталактитами возвышались двух и трехэтажные особняки. Где-то посередине скопления невысоких строений вавилонским столпом надменно возвышалась конусообразная башня, прилепленная к длинному, полукруглому, из красного кирпича зданию. Отличаясь формой, и цветом от остального города, она словно подчеркивала коричневым камнем свою исключительность. Чуть правее, окружая псевдоримскими порталами квадратную площадь, выстроились в разорванное каре четыре песочного цвета, сугубо официальных даже на вид, здания. Словно не устояв под натиском возвышающегося над городом монстра, фронтальная линия каре дрогнула и отступила, открывая взору квадратный плац, на котором суетились еле различимые фигурки людей.

— Это что... Претория? — пристально, всматриваясь в раскинувшуюся перед ней картину, с непонятным Алексею разочарованием, спросила Полина. Почему-то шепотом.

— Претория, Претория, — неохотно буркнул Пелевин, поправляя упряжь. — Претористей не бывает... Ты хоть знаешь где твой дядюшка обитает?

— Ага! — девушка, бурча что-то под нос и корча рожицы, закопошилась в бесчисленных карманах своей куртки. — Куда ж я ее засунула-то? В конце концов поисковая операция увенчалась успехом и откуда-то, чуть ли не из-под подкладки, была извлечена мятая, пожелтевшая от пота и пыли бумажка. — Вот! Я ж говорила! — горделиво ухмыльнулась Полина, потрясая запиской в воздухе. — Мы, Кастанеди, славимся точностью, всякие там Тиссо, Февр-Жако и прочие ТАГ Хойеры с Шопарами* (швейцарские фирмы по производству часов и хронометров) и рядом с нами не стояли!

Показав язык скептически фыркнувшему Пелевину, девушка аккуратно расправила заветную бумажку с адресом и пробежалась глазами по выцветшим чернилам. Потом еще раз. После очередного прочтения короткого текста, Полина перевела беспомощный взгляд на траппера.

— Похоже, Chevalier a Marseille* (Шевалье из Марселя. Шевалье — известная марка французских часов 19 века.) дал сбой? — язвительно прищурился Пелевин, глядя на обескураженную девушку. — Чего хоть пишут-то? Опосля третьего баобаба направо и три версты посолонь солнцу?

— Что-то вроде этого, — удрученно протянула Полина, в очередной раз покосившись на записку. — Цване. Воортриккер. Угол Буковой Рощи и Старой Башни напротив пекарни Паулуса Наактеборгена. Спросить Матеуса ЧернОффа...

— Угу, — озадачено почесал подбородок Пелевин. — Ситуация прям по Антону Палычу — на деревню дедушке... Не адрес, а карта пиратского клада. Но ты не боись, в буше не заплутали, авось и в каменных джунглях не сожрут. А попробуют, так подавятся.

Алексей ободряюще подмигнул примостившейся на козлы Полине и, выводя лошадей из сонного транса, зычно щелкнул языком.

Примерно чрез час тряски по ухабам, фургон выкатился с проселочной дороги на приличный, даже по европейским меркам, тракт. Дожидаясь, приотставшее семейство Ван Зелькиртов, путешественники, радуясь кратковременному отдыху, остановились у обочины. Однако время шло, а буров всё не было. Спустя час ожидания, три выкуренных трубки и неспешную Полинину инспекцию окрестных кустов, бюргеры так и не появились. Проведя еще две четверти часа в напряженном ожидании, Алексей вполголоса чертыхнулся и, проинструктировав присмиревшую и чуть испуганную Полину, свистнул Бирюша и растворился в фиолетовом море жакаранды.

Проводив траппера тоскливым взглядом, девушка, нарисовала в мозгу картину необычайно героического подвига, выволокла из-под мешков все трофейные винтовки и разложила их вдоль бортика кормы фургона. Правда, к величайшему её облегчению, все прикидки по тактике и стратегии возможной обороны оказались не нужны: буквально через четверть часа из зарослей послышались громогласные пелевинские чертыхания и солидарное с хозяином рычание Бирюша. Парой минут позже на дорогу вышел донельзя злой траппер, а чуть погодя, неторопливо припылили "потерявшиеся" буры.

Окинув одобрительным взглядом Полину фортификацию, Алексей взгромоздился на козлы и, одарив бюргеров нелестными эпитетами, стронул повозку с места. Поля, не зная, что ей делать: радоваться молчаливому одобрению ее военных талантов или возмущаться отсутствием громогласного их восхваления, сунулась к Пелевину за разъяснением причин длительного отсутствия бородатых попутчиков и нарвалась на очередную гневную тираду.

Траппер, не обращая внимания на пунцовеющие уши собеседницы, ярко и смачно сравнил замшелых буров с уральскими староверами. Судя по возмущенному Алешиному бурчанию, в вопросах злоупотребления религией старообрядцы проигрывали бурам по всем статьям, а их "домострой", на фоне жизненного бюргерского уклада, смотрелся весело, задорно и необычайно прогрессивно. Завершая эмоциональную лекцию, Пелевин с чувством сплюнул на дорогу и умолк. Все попытки Полины растормошить угрюмого возницы успеха не имели. Тот, кидая через плечо злобные взгляды на пылящий позади бурский фургон, молчал до тех пор, пока из-за очередного поворота не показался пост на въезде в Преторию. Если можно назвать постом ветхий шлагбаум под охраной трех, увешанных патронташами подростков, и старика, бодро хромающего на деревянном протезе.

Несказанно удивив Полю, Алексей тепло попрощался с Ван Зелькиртами и, со всевозможным почтением оговорившись от предложения вступить вместе с ними в коммандо, вступил в длительную полемику с одноногим начальником охраны, выясняя, где находится искомый адрес и что за человек Матеус Чернов.

Выслушав неторопливую, густо приправленную цитатами из Библии инструкцию, Пелевин, оптимистично рассуждая, что старый бюргер — умный бюргер, смело направил фургон к ведущей к городу аллее. И менее чем через час блужданий по лабиринту пыльных улочек, благодаря (а скорее — вопреки) наставлениям старого бура, остановил повозку возле добротного особняка из желтого кирпича.

— Ну вот и приехали, — буркнул Алексей, с интересом разглядывая полукруглые арки террас. — А во-о-о-н та прохлаждающаяся личность, — траппер ткнул пальцем в человека, стоящего на маленьком балкончике на втором этаже, — наверное, твой Матеус и есть.

— Приехали, — печально согласилась Полина, неловко топчась перед витой оградой особняка. — Прощаться будем?

— А что еще остается? — пряча глаза, невыразительно пожал плечами Алексей и почесал за ухом жалобно мяукнувшую Фею. — Будем. Только не затягивая. Долгие проводы, они... — траппер на мгновение замялся, — толку нет от них, в общем. Да и в частности тоже толку в них нет. Так, что будь счастлива и прощай.

— Лёша-а-а! — обрадовавшись возможности хоть ненадолго задержать Пелевина, крикнула Полина вслед отъезжающему фургону. — А деньги? Деньги-то возьми! — Девушка взмахнула банковским векселем и, не оглядываясь на затопотившуюся следом Фею, побежала к остановившейся повозке.

— Да Бог с ним, с деньгами, — смущенно пробубнил Алексей, глядя на запыхавшуюся девушку. — Я и без твоих грошей не помру, а тебе пригодятся...

— Как же, перебьешься, — упрямо сжала губы Полина. — Тут не буш твой любимый, тут город. Здесь зверя на ужин не съохотишь — за всё платить надо, а у тебя ни сантима. Ни за еду, ни за ночлег не рассчитаешься... Так, может, — внезапно покраснев, потупилась девушка, — у нас пока поживешь? Уверена, дядя не откажет...