Зверь моргнул и зевнул, показав длинные клыки и раздвоенный язык, но Лена по-прежнему совершенно не чувствовала угрозы. Ни капли. Наоборот, странное создание как будто распространяло вокруг себя атмосферу спокойствия, умиротворения. Хотелось его погладить, но Лена не была уверена, что местные кошки привычны к такой ласке. Зверь присел. Разом подобрал под себя длинные лапы и опустился на живот, шевельнув очень коротким, как у рыси, хвостом. Опустил голову на колено девушки, прижал уши к змеиной голове. Не убрал назад, как делают кошки перед броском, а опустил по бокам. Казалось, дальше последует урчание, но животное молчало. Оно все так же внимательно смотрело на Лену совершенно не звериным взглядом.
Наконец девушка решилась, и очень осторожно, стараясь двигать рукой как можно медленнее, пригладила гостя вдоль сильно выступающего хребта с острыми звеньями позвонков. Шерсть оказалась короткой и жесткой, словно крошечные иголки, а кожа сухой и горячей. Похоже, температура зверя была градусов под сорок. Наверное, ему требовалось много пищи, при таких размерах и ускоренном обмене веществ...
Зверь внешне никак не отреагировал, но в душе у Лены снова шевельнулась твердая уверенность — ласка ему приятна. Овальные зрачки расширились, огонь в них обрел оранжевый оттенок, и девушка почувствовала, как в этом призрачном свете сгорают ее страх и отчаяние. Зверь словно пил ее горе, высушивая как осенний лист, до простой печали.
— Кто ты? — тихо спросила Елена.
Гость, конечно же, не ответил. Лишь приподнял голову и снова зевнул, ощутимо клацнув длинными страшненькими зубами. Прикрыл большие глазищи, оставив лишь узкие щелочки, полыхавшие желтым огнем, как настоящие фонарики. И наконец, замурчал, как настоящий кот, только очень низко, так, что казалось, кости в ноге резонировали мелкой вибрацией. Девушка опустила руку на холку зверя, и дрожь передалась всей руке. Лена чувствовала себя как два дня назад, когда слово 'Riadag' стучалось в ее память туманными образами. Сейчас тоже что-то происходило, нечто очень важное, только она никак не могла понять, что именно.
А зверь тем временем перевернулся на бок и вытянул на всю долину лапы, выпустив когти, от вида которых Лена вздрогнула. Выглядело это странно — как будто типично кошачью пластику натянули на совершенно другую конструкцию, причем смотрелось движение все равно удивительно естественно и плавно. Закончив потягиваться, 'кот' уместил лапы под мягким голым животом, подтянув и сложив их как паук. Превратился в плотный шар, покрытый колючей шерстью, только голова выступает. И, кажется, заснул.
Подождав несколько минут, Лена осторожно передвинула зверя на край кровати, к стене. Горячее тело оказалось намного легче, чем можно было ожидать при таких размерах. Затем она легла сама, не раздеваясь, не снимая руки с теплого зверя. Воспоминания о доме, родных, друзьях, о своем прежнем мире по-прежнему отзывались в сердце болью, но колдовской зверь как будто затупил бритвенную остроту душевных терзаний.
'Я здесь. Я сейчас' — подумала девушка, и в это мгновение она не была уверена, что эта мысль принадлежит полностью ей самой. Словно кто-то нашептал над ухом и притом наделил слова содержанием. Подлинным смыслом и уверенностью.
Я здесь, и пока что это неизменно.
Я сейчас, и это так же неизменно.
Она закрыла глаза и под звуки дождя, перемежаемого воплями хмельных гуляк, прижимая к себе горячее тело 'кота', начала вспоминать все, что рассказывал о медицине Дед.
* * *
Янтарная жидкость в бутылочке была очень летучей и дурманила при вдыхании ее паров. Специально для этого флакон имел длинное, чуть изогнутое горлышко, которое удобно вставлять в нос. Еще можно, по примеру салонных сибаритов, капнуть на платок, изящно им обмахиваясь. Но в Пустошах люди были простые и редко склонялись к эстетскому усложнению сущностей. Здесь жидкий 'янтарь' часто пили, очень быстро, пока бесплотная квинтэссенция дурмана не растворилась в воздухе. И обязательно запивая холодной водой, чтобы жидкость обволакивала желудок. Опасное занятие, плохо очищенный эликсир мог запросто наградить смельчака пожизненной хворью живота. А мог и прожечь стенку желудка, даруя скорую, но мучительную смерть.
Однако у Достопочтенного Жи товар был неизменно хорош. Неизменно безопасен.
Вода в ванне совсем остыла, и бригадир лишь обтерся мокрым полотенцем. Мышцы болели, но то была приятная боль, как после тяжелой работы. Которая не изнуряет, но укрепляет тело, разгоняя по жилам кровь и даруя радость.
В бутылочке была доза на троих, но Сантели отдал ее братьям, обделив себя. 'Янтарь' подействовал очень быстро, и два прекрасных обнаженных тела живописно раскинулись на кровати. Бригадир молча стоял у окна, за которым бушевала стихия. Уходить не хотелось. Как и всегда, впрочем. Здесь было приятно, чисто, уютно. В этой комнате его всегда ждали, и хотя Сантели прекрасно понимал, что это (если препарировать чувства до их чистой, природной первоосновы) всего лишь хорошо замаскированный зов алчности, ему хватало. Бригадир слишком давно и слишком хорошо понял, что жизнь скупа на добро, и даже хорошая иллюзия чего либо — лучше, чем полное отсутствие.
Отсюда всегда было тяжело уходить. А сегодня — особенно.
Тяжело вздохнув, совсем как давеча Достопочтенный Жи, Сантели оделся. Юноши не проснулись. Их глубокий неестественный сон, полный удивительных грез, обещал продлиться до самого утра.
— Когда-то у меня был настоящий наставник. Очень мудрый, достойный человек, — тихо вымолвил Сантели, приглаживая еще чуть влажные волосы. — И однажды я спросил у него, что есть истинная любовь?
— Он долго думал и, наконец, ответил мне, что настоящее, не показное, сокровенное чувство всегда... жертвенно. Истинная любовь не спешит забирать, но всегда готова одарить. Мы готовы простить любимому... или любимым обиду, ложь... недоброе слово за спиной. Даже если слова оборачиваются настоящей бедой. Но такова природа истинного чувства. Лишь в добровольной жертве чувства обретают полноту и совершенство.
Сантели застегнул пояс, затянул узлом свободно свисающий конец с бронзовым уголком, поправил ножны с кинжалом. Посмотрел на юношей, и увидь сейчас это кто-нибудь из его бригады, то непременно подумал бы — подменили вожака, заменили перевертышем. В глазах Сантели, обычно холодно-внимательных, по волчьи опасных, плескался океан боли. Искренней, тяжкой боли, что пронзает саму душу.
— И сегодня я спросил себя — истинна ли моя любовь к вам? Готов ли я принести в жертву ...
Бригадир оборвал фразу на полуслове, немного помолчал. Долго смотрел в окно, за которым бушевала стихия, раскрашивая город во все оттенки темно-синего и черного.
— Я был честен с самим собой, как будто сам Пантократор слушал мой ответ. Это было тяжело, но я честно спросил. И я ответил.
Боль и, казалось, сама жизнь уходили из темных зрачков Сантели. Оставался лишь холод и мертвенное спокойствие. Бригадир подошел к кровати и посмотрел на любовников, чьи светлые волосы смешались, словно ручейки серебристых родников. Один безмятежно улыбался в наркотическом забытье, сквозь чуть приоткрытые веки блестели ярко-синие глаза. Второй наоборот, поджал алые, припухшие губы, всегда восхищавшие Сантели плавной четкостью линий. Как будто и во сне юношу угнетала некая скрытая печаль.
— Жертвенна ли моя любовь?.. — сам себе повторил Сантели прежний вопрос. — Истинна ли она?
Бригадир поднял топор, взвесил в руке, как будто держал его первый раз. И сам же себе ответил.
— Нет.
Удары были очень характерные, почти незаметные на фоне шумного веселья, что захватило 'Гетерион' в полночный час. Но чуткое ухо Жи легко выделило их среди звона бутылок, хмельных воплей и алчного смеха. Всего два, короткие и звучные, словно топор дровосека ударил в мягкую подушку, разрубив и ее, и плотную, вязкую древесину колоды под подушкой. Достопочтенный горько скривился, шлепнул губами и с прищуром глянул в потолок. Печально вздохнул и пропустил меж пальцев четки, подсчитывая, сколько ему теперь должен Сантели.
Часть вторая
Аптека
Глава 10
Рано поутру...
В библиотеке Деда имелась книга воспоминаний Тура Хейердала. Давным-давно Лена прочитала там, как однажды, в состоянии медицинского наркоза, великому путешественнику привиделись несколько кругов, что соединялись меж собой без всяких промежутков, причем сохраняя форму. Видение было ярким и логичным, однако проснувшись, сновидец так и не сумел вспомнить, каким образом это случилось. То же самое происходило с Леной, даже мяур не помогал. Девушку осаждали яркие, устрашающие картины, от которых после пробуждения оставались лишь смутные образы. Видения — как заершенная стрела — не достать и не забыть.
Грезы подразумевают полное вовлечение, иначе это и не грезы совсем, а обычная фантазия. И соответственно когда человек осознает фантомность происходящего — сказка заканчивается. Ну, или совсем не сказка, тут как повезет. Елене не повезло, ее захватил очередной кошмар, из тех, что являлись почти каждую ночь вот уже более полугода. Не повезло дважды — она буквально 'снила' наяву, однако понимание, что сон нереален, нисколько не помогало. Смутные, но угрожающие видения тянулись бесконечной чередой, как старая пожелтевшая кинопленка с 'сигаретными ожогами'.
Церковь. Празднество. Скорее всего, свадьба. Множество людей, кажется, мастеровые с учениками. Очевидно, замуж выходит дочь не последнего цехового мейстера. Ее лица не видно, оно всегда в тени, образ расплывается, как в зеркале из плохо полированной бронзы. Благословение Пантократора, белые накидки с зеленой каймой, что символизируют чистоту и начало новой жизни. Жених. Да, только у жениха может быть такое лицо, и оно, в отличие от невесты, отражается в сновидении очень хорошо. Простое открытое лицо простого и очень счастливого человека.
Но где-то вдали, за самым горизонтом осознания, появилась уже темная полоска, словно шторм с моря, пока далекий, однако несущийся со скоростью экспресса — в мире, где не ведают, что такое 'экспресс', и лошадь есть мерило всех перемещений. И никто не чувствует опасности.
Здесь царит безмятежное счастье. Люди, чья жизнь не длинна и преисполнена тяжкими трудами, как никто другой способны наслаждаться каждым мгновением подлинного счастья и безмятежности. А гроза все ближе... Она все еще незрима, однако уже нависла над праздником. Как в хорошем фильме, где оператор и звук ненавязчиво подчеркивают — что-то будет.
Гроза близко...
Призрачный ужас захватывал, словно паутина Серой Тени, мягкими тенетами оплетая каждую мысль, затаскивая все глубже в персональный ад ужасающих фантомов.
Сильная рука жениха с остриженными едва ли не под корень ногтями накрывает ладонь невесты. У него мозоли молотобойца и многочисленные пятнышки, которые оставляет кислота для травления металла. Кузнец? Да, не оружейник, делает доспехи. Со временем обязательно станет большим мастером, купит цеховую грамоту с правом завести собственную мастерскую и свое клеймо. Его латы прославятся на западе и востоке, их станут заказывать даже моряки Острова. Кузнец не знает таких слов и не понимает физики процесса, однако сновидице ведомо, что будущий мастер открыл способ насыщать сталь углеродом, упрочняя ее структуру. Настолько, что прокованный металл выдерживает даже стрелы пеших рыцарей-арбалетчиков с юга.
У нее тонкие пальцы, на которых уже появились нерастяжимые морщинки от постоянных домашних забот. Женский удел непрост и нелегок даже в зажиточных домах. Равенство равенством, но каждый должен исполнять работу, что ему по силам. Девочка с юных лет нянчит младших сестер и братьев, топит печь, носит воду из колодца, стряпает, доит корову и сбивает масло, собирает хворост, меняет свечи и лампы, шьет, вышивает и прядет, следит за порядком, чистотой в доме, пасет и кормит скотину... У невесты руки девочки, женщины и матери, что держат мир, ибо так сказано в свитке о Первоосновах мира.
Они будут жить долго. Не всегда счастливо, но крепко. И умрут не в один день, однако один не заставит долго ждать другого там, где заканчивается время смертных. И большая семья оплачет стариков...
Так будет.
И этого никогда не случится.
Потому что гроза уже близко. Бедствие уже здесь, от него не спастись. И он умрет, сраженный одним ударом наповал. Она же ...
Елена проснулась. Как всегда, на одном и том же месте, в кульминации кошмара, когда внутренний взор узрел страшный финал, но сознание еще не успело осмыслить видение. И остается лишь ощущение чего-то запредельного, абсолютно беспросветного.
Ужасного.
Неудивительно, что ночь прошла так отвратно, Господин Кот, похоже, сегодня вообще не ночевал дома. Иногда Лена радовалась, что сновидение заканчивается одинаково — ей не хотелось знать, что было (или только будет?) дальше. Иногда злилась, надеясь, что, быть может, точное знание избавило бы от ощущения запредельной жути, нечистоты сна. Но всегда оставалось досадливое ощущение человека, который подсмотрел через замочную скважину кусочек чужой жизни, хотя мог бы просто открыть дверь. Если бы знал — как.
Впрочем, пусть сны остаются в мире ночных грез, а дню — дневные заботы. Быстро ополоснуться в приготовленной с вечера глубокой чаше. Привычно поежиться от печальной мысли — во что лет через несколько превратится кожа лица и рук при таком уходе, когда вершиной косметических ухищрений являются дегтярное мыло, вытопленный жир и чистое полотенце.
Одежда. Платок на шею — весна приносила легкий, но коварный ветерок с океана, незаметно и легко доводящий до бронхитов. Обязательный чепец с подшитым платком, ниспадающим на спину, чтобы скрыть цвет волос. Лена с удовольствием остригла бы их или перекрасила, слишком уж приметной была рыжина, пусть даже изрядно потемневшая за этот год. Но и то, и другое категорически не соответствовало ее статусу в обществе. Краску можно было достать лишь в борделе Достопочтенного, а короткая стрижка сразу перевела бы девушку в разряд полностью самостоятельных и независимых женщин, таких как Шена. Но чтобы быть как Шена, требовалось уметь убивать, как Шена. Поэтому Лена заплетала косу и укладывала ее под головной убор.
Городок просыпался. Будильников здесь никогда не водилось, но для жителей с рождения была привычна жизнь по световому дню. Подъем с рассветом, отход ко сну с закатом. Огромная луна давала существенно больше света, чем земная, однако сама концепция ночной жизни была местным совершенно непонятна — зачем?.. Днем люди работают, ночью спят, если только не занимаются какой-то предосудительной деятельностью, не пропиваются вдрызг или не лезут под землю за Профитом. Так было заведено изначально Пантократором, и это правильно.
Внизу, на первом этаже уже гремела чем-то Мышь, домашняя служанка на все руки. Потянуло характерным запахом разгорающегося сланца — Сафир протапливал очаг. А за окном старьевщик толкал двухколесную тележку, оглашая улицу немилосердным скрипом и приглушенными проклятиями в адрес недостойных жителей Врат, которые совсем обленились, так что даже зарезать друг друга толком не могут. Значит, ночь выдалась мирной, снова никого не убили и старьевщик, по совместительству божедом, остался без премии за покойника. В последнее время город жил относительно мирно, так что знаменитая дуэль Сантели с Оженом по-прежнему оставалась самым ярким кровопролитием года. Некоторые бригадиры даже начинали ворчать, что как-то скучно становится.
