Зло побеждает зло (Анизотропное шоссе Ii)

Вот только время... нам выпало очень уж неудачное. Учебники истории 21-го века недвусмысленно подсказывали — уже через год берлинцам станет не до развлечений. Через два — о продаже шариков лучше забыть. Глупо рассчитывать на сбыт детской чепухи, когда в стране половина мужчин сидит без работы.

Ближе к маю я начал осознавать масштаб своей ошибки. Продать бизнес до "чёрного четверга" 24 октября 1929 года малореально. Во-первых, упрется практичная Марта, что ей рассказы о каком-то там кризисе в Нью-Йорке? Во-вторых, найти нормального покупателя не так и просто. Не привыкли тут к диким стартапным скоростям, любой инвестор для начала потребует хотя бы годовой отчет.

И будет совершенно прав, кстати сказать. Олдскульное, оффлайновое дело не способно долго расти по гиперболе. Масштабирование затратно, то есть каждая новая точка требует перед стартом вложения как минимум своего полугодового дохода. И ладно бы все упиралось в деньги, нет, еще нужны люди и время. Вдобавок конкуренты не дремлют. Пока они предпочитают занимать свободные территории, но это ненадолго. Скоро мы столкнемся лоб в лоб, ценой.

Таким образом, выходить на биржу во время Великой депрессии придется не более чем с десятком тысяч марок — более выдернуть из "Kinderluftballons" не удастся при всем желании.

Много это или мало?

Совсем недавно, еще прошлой осенью, я не сомневался — подобного капитала более чем достаточно. Логика событий выглядела просто: во время первого биржевого краха Доу-Джонс гарантированно рухнет в разы. Если поставить на него с обычным для интернет-трейдеров кредитным плечом* один к ста, можно без особого риска выручить около миллиона. Далее, имея перед глазами хотя бы приблизительный график, даже самый пустоголовый брокер сумеет за несколько лет довести состояние до размера, позволяющего реально влиять на судьбу мира.

Цифры из учебников 21-го века, совместно с технологическим примитивизмом текущей реальности, разнесли в песок и щебень простой план обогащения.

"Черный четверг" навсегда станет символом эпохи, но индекс в этот день обвалится всего лишь на "ужасающие" одиннадцать процентов. Голубые фишки — того меньше, некоторые даже умудрятся подрасти. В целом за неделю падение составит "кошмарные" сорок процентов. Затем, чуть не на полгода, начнется медленный восстановительный рост. Совсем нестрашно на фоне РТС, который в конце 2008 года упал в пять раз, да так толком и не поднялся до моего провала в прошлое.

Нельзя сыграть и количеством: занять на один свой доллар сотню чужих под залог акций, как это делают на Форексе будущего, попросту невозможно. Причина чисто техническая: в Берлине 1929 года, впрочем как и во всем мире, товары и бумаги покупают и продают с голоса. Совершенно буквально, брокеры, помогая себе хитрой жестикуляцией, выкрикивают предложения у биржевой стойки, распоряжения же получают через телефон или с ленты телеграфа. Реакция такой примитивной системы занимает в лучшем случае минуты.** В результате точность исполнения заявок зачастую превышает несколько процентов.

Что это значит в деньгах? Для торговли "на свои" разница в один процент малозаметна. Но с кредитом, когда клиент открывает позицию в сотню раз больше своего депозита, промах на все тот же один процент ведет к немедленному исчерпанию залоговых средств клиента и убыткам брокера. Поэтому никто в здравом уме и твердой памяти не станет добавлять к доллару новичка более двух-трех своих. Более того, подобные махинации прямо запрещены правилами.

Итого, со своими жалкими десятью тысячами и вероятными двадцатью кредитными, в "Черный четверг" я получу всего три тысячи прибыли. Повторив операцию несколько раз, можно удвоить или утроить деньги. Однако о миллионах лучше забыть сразу и навсегда.

Не видно богатства и со стороны "Kinderluftballons". По прикидкам к осени 1930 ее цена едва ли превысит семьдесят тысяч марок. Ведь ничего по-настоящему оригинального у нас нет. Итого, при большой удаче, мы получим "за все" где-то около тридцати тысяч долларов. Роскошный куш по меркам Марты, половины ей с запасом хватит на обустройство где-нибудь в Балтиморе. Но для разворота истории СССР на новый путь — смешные гроши.

В отчаянии я пустился во все тяжкие. Снял на час студию звукозаписи и без лишних свидетелей нарезал на пластинку "The Great Pretender" и "Wind of Change" с диска "величайших хитов". Продюсер вежливо выслушал, покивал головой и пообещал связаться со мной позже. На лице ясно читалось: "как же меня за..али любители безумной какофонии!".

Следующим ходом перепечатал и отправил в издательство случайно завалявшийся на флешке телефона "1984" Оруэлла. Получил в ответ чуть прикрытое политкорректными оборотами пожелание "засунуть свой скотский новояз в самое глубокое дупло и никогда оттуда не вытаскивать".

Заняться бы пиаром и рекламой, нанять переводчика, стенографистку, машинистку, адаптировать под текущую реальность кучу текстов или треков. Завести серьезное аналитическое издание. Ни грамма не сомневаюсь, на этом пути меня ждет изрядный успех. Но... "Kinderluftballons" жрала время почище чем юристы — деньги. Частенько мы с Мартой добирались до кровати ближе к ночи и просто засыпали рядом друг с другом.

Казалось, весь мир ополчился против. Обстоятельства настойчиво толкали на легкий путь: что если история вообще неизменна, а любая попытка заранее обречена на провал?

Все изменил давний знакомый, господин Ларионов.

Нет, он не вскрыл инкогнито герра Кирхмайера — а всего лишь совместил высказанную мной идею по забросу антибольшевистской пропаганды в Ленинград с моими же воздушными шарами.

* * *

Вернее сказать, изделия из латекса он заказал свои — побольше, погрубее, не такой вычурной формы. В дополнение к ним запустил в мелкосерийное производство примитивный механический таймер, способный по истечении заданного времени "отпустить ниточку".

Остальное оказалось делом техники. Выждав подходящий ветер, бравый капитан вышел из Териоки поближе к Кронштадту на какой-то каботажной шаланде. С ее борта он и запустил в сторону Ленинграда аж три сотни летающих спам-боксов, каждый чуть менее фунта весом.

Уже через час чекисты в панике метались по улицам северной столицы — с пустого неба тут и там нескончаемым потоком валились листовки. Небольшие, размером с игральную карту, они были напечатаны с двух сторон на тонкой, но прочной водоотталкивающей бумаге; по верхнему краю шло яркое трехполосие российского флага. Небывалое зрелище привлекало каждого — прохожие гонялись за бумажками как за дорогими подарками. Заполучив в свои руки — с удивлением рассматривали табличку "сравнение цен и заработков за границей и России", хмыкали над объяснением "у большевиков кончается царское золото, теперь ради мировой революции будут грабить своих", задумывались над прогнозом "скоро грядет страшный глад".

Своего читателя нашла хорошо если сотая часть из четверти миллиона отправленных прокламаций. Жалкие крохи для миллионного Ленинграда. Однако слухи и пересуды быстро превратили досадный для властей перформанс в событие большой политики.

Уж очень острый подобрался момент.

Разверни Ларионов свою программу на пару лет раньше — граждане СССР над ним бы только посмеялись. Личные письма не досматривались вообще, а зарубежная пресса была доступна по подписке любому и каждому.

* * *

Цензура спорадически выхватывала с почты лишь откровенно антисоветские материалы. И то, на мой взгляд, напрасно — члены Политбюро собачились друг с другом на страницах "Правды" пуще чем с бывшими врагами. Да и поездки за рубеж выходили относительно доступными, или, по крайней мере, казались таковыми. Хотя на практике через проверку в ГПУ и поручительство двух граждан СССР

* * *

* проходили далеко не все.

К 1929 году правила жизни в социалистическом мирке изменились кардинально. Ввоз новой периодики запрещен полностью, старые газеты и журналы старательно вычесаны из библиотек. Научная и техническая литература ограничена самыми далекими от политики темами. Частная переписка поставлена под негласный, но тотальный контроль. Информационный колпак надет настолько плотно, что даже руководители высшего звена получают свежие мировые новости исключительно через идиотский еженедельный дайджест.

* * *

** Немотивированный выезд за пределы страны перешел в разряд пустых фантазий, для пересечения границы требуется санкция на уровне одного из девяти крупнейших обкомов партии.

С другой стороны, запусти бравый капитан свои шары на пару лет позже — попал бы в разгар Великой депрессии. Двадцати-тридцатипроцентная берлинская безработица, накат фашизма, массовые демонстрации — крайне плохие аргументы в идеологической борьбе. Денег на "благородное дело борьбы с мировым большевизмом" никто не даст — выжить бы самим. А далее, году к тридцать пятому, станет окончательно поздно. В сознании советских людей прочно закрепится состояние осажденной крепости. Листовки станут восприниматься как весточки из соседней галактики, смертельно опасные и абсолютно непонятные.

\*Имеется в виду финансовый леверидж, сейчас для интернет-трейдинга он обычно составляет 1:100.\

\**Во время "Черного четверга" котировки отставали от реального времени аж на два часа.\

\

Главный герой преувеличивает свою роль. Впервые использовать аэростаты в целях пропаганды предлагали в 1794 г. Парижские коммунары в 1871 забрасывали с аэростатов листовками осаждавших город солдат.\

\

Свободная подписка на зарубежную прессу была официально запрещена в 1927 году. Но сворачивание доступа началось с 1925-го года, например в 1925 в СССР ввезли 83 890 номеров газет и журналов, в 1926 — только 8 017.\

\

*Такой порядок был установлен в 1922 году.\

\

**Речь о еженедельнике "Сводки белоэмигрантской прессы". Кстати, уже с марта 1930 он был закрыт в пользу "Бюллетеня заграничной печати" — в котором давался только краткий пересказ зарубежных источников.\

Теперь — самое то.

В наличии очереди, рост цен, угроза голода; падение жизненного уровня очевидно и понятно каждому. У ленинградцев появилась веская причина задавать вопросы, а вот животный страх от одного только вида клочка бумаги с текстом на иностранном языке укорениться не успел. Поэтому эффект превзошел все немыслимые фантазии: через неделю большевики взвыли, будто у них разбомбили Воронеж.

Возмущенные петиции полетели в Париж и почему-то Лондон. В Хельсинки — еще и угрозы. Северную столицу и на всякий случай Москву захлестнула волна митингов, журналисты и карикатуристы соревновались в издевательствах над "бессмысленной агонией гидры империализма". Чекисты грозили Соловками всем, что осмелился прикоснуться к вражеской бумажке. Наркоминдел вбухал шальные деньги в симметричный ответ, то есть печать аналогичных по качеству листовок на одной из берлинских типографий, обогатил производителей шариков и владельцев плантаций каучуконосов. Но первый же опыт показал тщетность усилий — "недалекие" финны натурально ржали над рекламой "неизбежно грядущего коммунизма".

Судорожные метания не остались без внимания. "Большевики въ ужас?!" — обрадовались РОВСовские функционеры. — "Такъ поб?димъ!". И стряхнули пыль со спонсорских контрактов, благо, на латекс, таймеры и водород у Ларионова ушло всего-то пятьсот долларов. Генерал Кутепов выступил с горячей речью в поддержку изобретательных господ-офицеров, призвав не жалеть средств на "слова правды". В результате красивые бумажки начали засыпать не только Ленинград, но еще и близкие к западной границе Минск с Одессой — желающих поглумиться над Советами хватало как в Румынии, так и в Польше.*

Ощутимого эффекта, впрочем, никак не выходило. СССР не думал разваливаться. Зато для меня перевернулся весь мир. Окончательно и бесповоротно стало ясно — историю менять можно, а значит — нужно.

— Б-з-з! — телефонный звонок как нарочно поставил точку в размышлениях на тему смысла жизни. — Б-з-з!

— Алло? — я добрался аппарата еще до третьего "Б-з-з!".

— Они согласились! — моя рука невольно отдернула телефонную трубку подальше от уха.

Голосистый попался клерк. Он же знающий как минимум пять языков переводчик с простым, но древним именем Владимир, а в жизни — доверчивый парень из когда-то графской, а теперь эмигрантской семьи. Все еще штудирует якобы мою книгу и непоколебимо верит в уникальную методику биржевой игры от "The Wave Principle". Надеюсь, горькая правда не погубит в нем веру во все человечество.

Захлебывающийся от радости голос продолжил:

— Принесли с телеграфа срочную ленту, только что из Лондона!

— Сколько на этот раз? — я подпустил в голос толику холода.

Хорошо что клерк не может видеть выражение восторга на моем лице. Телеграф тут примерно как факс или е-майл в будущем — используется при заключении сделок практически в роли официального документа. Поэтому "отбить на ленте" — практически тоже самое, что поставить печать.

— Они готовы для пробы купить минимальный пакет из пяти акций.

— Разумный выбор, — одобрил я. — Отбей им наше согласие завтра прямо с утра, а по телефону пожалуйста напомни, что обещанные девяносто три процента распространяются только на голубые фишки.**

— Сделаю в лучшем виде, мистер Эбегнейл!

* * *

Ну вот. Даже не надо ждать утра. Долгая игра закончена, осталось получить деньги и раствориться в пространственно-временном континууме европейского интербеллума.

Преступление? Увы. Остается утешать себя тем, что небольшая математическая афера ничуть не худший криминал, чем игра на бирже по историческим графикам, а ожидаемые шестьдесят тысяч долларов не разорят крупного брокера. Да что там, ставлю будущую тридцатиметровую яхту против краюхи черняшки, они еще заплатят столько же за сам секрет. Только на сей раз уже не мне, а через надежного поверенного — в пользу благотворительного эмигрантского фонда.

Смею надеяться, простота замысла их не слишком разочарует.

Все началось с перетряхивания смартфона на предмет относящихся к бирже книг. Среди кучи хлама самым объемным и богато иллюстрированным оказалось творение Ральфа Эллиотта "Волновой принцип".

* * *

Графики, формулы — ничего не понятно, зато выглядит научно, а значит годится на роль вишенки на торт с наживкой.

Правка текста на предмет фамилий и дат много времени не заняла, механизм обкатан на Оруэлле. Сделать качественные фотографии с экрана еще проще. Более ничего полиграфистам не требуется. Всего за восемьсот марок я получил сотню экземпляров превосходных книг за авторством Фрэнка Эбегнейла. Оставалось добавить многоязычные рекламные буклеты, визитки с золотым тиснением и разослать по ведущим брокерским конторам Европы.

Но перед этим — выбрать место. Нарушать закон желательно подальше от Германии и ее бдительных полицейских. Рига, полный авантюристов всех мастей маленький Париж, подошла как нельзя лучше. Ехать недалеко, уже есть открытая годовая виза, вместе с тем — там все еще сильны российские имперские традиции, иначе говоря, чиновники с уважением относятся к коррупции. Плюс важный момент — никого не напрягает не только русский акцент, но и сам по себе русский язык.