Звёздные Врата. 3. Между миром и войной

Отчаянный человек! Бесстрашный и... глупый.

Огненная капля вонзилась в снег прямо перед офицером, отшвырнув его прочь. Винтовка вылетела из рук штабс-капитана, но он, пошатываясь от контузии, поднялся и потянул из кобуры наган.

— Ещё, не дай Бог, застрелится, — пробурчал Иванов и что-то сказал в маленькую коробочку, пристегнутую над изображением двуглавого орла на груди.

Один из ланшипов слегка изменил курс и, пока штабс-капитан поднимал к виску ствол револьвера, приблизился к офицеру шагов на пятьдесят, остановился в выстрелил бело-голубой молнией. Она попала штабс-капитану прямо в грудь, и тот рухнул как подкошенный.

Два других аппарата проскочили стороной, широко разошлись и резко остановились шагах в сорока от толпы солдат, наведя на людей тонкие стволы своих орудий.

В корме каждого ланшипа откинулась аппарель, и наружу начали по двое выбегать сотрудники тайной стражи, облачённые в знакомые белые доспехи.

— Офицер убит? — голос царицы прозвучал хрипло и слышался каким-то неживым, что ли.

Действия стражников впечатляли. Александра Фёдоровна по обязанности наблюдала за многими учениями императорских войск, но даже гвардия не могла продемонстрировать подобную выучку и слаженность. А если принять во внимание самодвижущиеся аппараты, в том числе и летательные, всякому станет очевидно: офирской армии нет равных на всей планете.

— Нет, Александра Фёдоровна, он только оглушён.

Царь с царицею переглянулись, получив ещё одно подтверждение своим мыслям.

— Скажите, Сергей Иванович, — вкрадчиво поинтересовалась Аликс, — агенты тайной стражи там, внизу, офирцы — или как и вы, великороссы?

— Как и я, Александра Фёдоровна. И, спешу заметить, все нижние чины — подданные Российской империи. Большинство из них прошло лишь трёхмесячные курсы обучения в агентских отделениях 'Асира' здесь, в России.

За короткий срок — столь превосходные солдаты!

— Три месяца — и такая поразительная слаженность! — восхитился царь. — А могли бы вы помочь в обучении нижних чинов русской армии?

— Думаю, государь Константин Александрович охотно согласится, — уклончиво ответил капитан, — сначала, правда, следует очистить Русскую императорскую армию от таких, как этот штабс-капитан!

Николай II поморщился. Дерзок это капитан — но ему, в некотором смысле, простительно: не дворянин, а настоящий мужик из российской глубинки, крестьянин. Да и в Офире совсем иные порядки.

Александра Фёдоровна поймала недовольный взгляд мужа и устало закрыла глаза. Бедный Никки! Вокруг него рушится всё, чему учили его с детства — всё, что он привык считать незыблемым, вечным.

Такое же смутное беспокойство мучило и Алёшу.

— Почему вы, Сергей Иванович, не позволили штабс-капитану застрелиться? — звонким голосом спросил цесаревич. Растерянность и возмущение копились в нём с самого начала эвакуации и, наконец, нашли цель и выход. — Ведь офицер просто хотел спасти свою честь?!

— Какая честь может быть у того, кто нарушил присягу, Алексей Николаевич? — возразил Иванов. — Нельзя позволить ему уйти и сохранить в тайне имена других предателей, изменивших Родине и Государю. Извините, Алексей Николаевич, но допустить его смерть — далеко не лучшее решение.

— И что теперь, Сергей Иванович, его будут пытать?

Подросток смотрел хмуро, всем своим видом показывая, что возмущён подобной идеей.

— Зачем, Алексей Николаевич, пытать? Пытка — это варварство. У Особой Его Императорского Величества тайной стражи есть специальные медицинские препараты для допросов. Что-то вроде морфина. Допрашиваемому проводят инъекцию — в плечо, например, — и все вокруг становятся его наилучшими друзьями, которым он и рассказывает всё без утайки. Как можно отказать в объяснениях своим наилучшим друзьям или начальнику? Затем, чтобы окончательно убедиться в его вине, испытуемому навесят на висок специальный прибор. Его размер с медную копейку, Алексей Николаевич! — пояснил Иванов. — Сей прибор спроецирует на специальный экран все эпизоды жизни штабс-капитана, и мы своими глазами увидим, кто вовлёк офицера в заговор, какими доводами его принудили нарушить присягу Государю и какие ещё преступления совершил арестант.

— Как это... мерзко! — передёрнул плечами цесаревич. — Всё равно, что напрямую залезть в душу!

— Вы всерьёз, Алексей Николаевич? То есть предательство Отечества, измена государю — это не мерзко, это просто так, шалость? Сколько из-за этого заговора погибнет людей, простых людей, которые ни в чём не виноваты — это тоже пустяк?

Иванов махнул рукой на огромный монитор, показывающий улицы Санкт-Петербурга. Обезумевшая толпа громила магазин, а на снегу под фонарями валялись тела убитых. Серые выцветшие стены домов, грязный снег на мостовой с пятнами крови, трупы. Камера сместилась, и стало видно, как солдаты Егерского полка возводят баррикаду, перегораживая Рузовскую улицу. Не все части столичного гарнизона перешли на сторону заговорщиков!

Алексей отчаянно замотал головой.

— Или лучше отправить этого штабс-капитана на дыбу, как это делал Пётр Алексеевич? Алексей опустил голову.

Царевны жадно прислушивались к разговору, а царь с царицею не вмешивались в беседу. Фредерикс, как и Боткин, пребывали в шоковом оцепенении, будучи не в силах умом охватить происходящее.

— Врач, чтобы поставить диагноз, должен обнажить тело пациента, — Иванов требовательно посмотрел на Боткина, и тот машинально кивнул, — иначе он не сможет излечить болезнь.

— Я знаю, — отозвался Алексей.

Уж про врачебные осмотры цесаревич знает всё!

— Священник, принимая исповедь, заглядывает прямо в человеческую душу, а та должна быть обнажена, если вправду ищет спасения и утешения.

— Это так, — совсем тихо откликнулся Алексей, — но ведь существует тайна исповеди.

— Так ведь и тайная стража не собирается громогласно раскрывать секреты подследственных! Но, Алексей Николаевич, исповедь — дело добровольное. А как быть с закоренелыми богоненавистниками, убийцами, с теми, чью душу обуяли демоны? Тут исповедью не обойтись — требуется помощь экзорциста, а демоны будут отчаянно сопротивляться его усилиям. Но нечисть нужно изгнать, иначе демоны причинят много боли и бед другим людям.

Царевич широко открыл глаза, неотрывно глядя на капитана. Аналогии между врачами, священниками и жандармами ему оказались внове.

— Наш прибор заглядывает прямо в человеческую память, и та открывается вся целиком, без умолчаний и утаивания. Все поступки испытуемого предстанут перед следователем как на ладони. Без всяких пыток и телесных мучений будет установлена вина каждого. Прибор невозможно обмануть, Алексей Николаевич.

— Извините, Сергей Иванович, — цесаревич прижал руку к сердцу и, встав со стула, коротко поклонился. — Я был неправ. Спасибо за разъяснение. Скажите, а насколько болезненна эта процедура? Могу ли я её пройти?

— Алёша! — строгий голос матери заставил царевича поёжиться, но он упорно продолжал смотреть в глаза капитана, ожидая искреннего ответа.

Иванов краем глаза уловил, как царь отрицательно покачал головой.

— Процедура просмотра памяти несложна, хотя немного болезненна. Во флоте Офира каждый офицер проходит её регулярно, вместе с медосмотром, но детям и подросткам участвовать в ней не рекомендуется. Нечего там у детей смотреть! Извините, Алексей Николаевич.

— Ничего, я понимаю. Но зачем же тогда арестованным делать уколы этого, как его?.. Лекарства правды, Сергей Иванович?

Да уж, именно лекарства. Отлично сказано! Если человек болен ложью и предательством, его надо лечить.

— Человеческая память непредставимо огромна, Алексей Николаевич. Вряд ли следователям будет интересно, как арестованный в детстве ловил пескарей в речке. Чтобы начать её просмотр с нужного... хм, места, необходимо сначала определить главные эпизоды дела. Эту проблему как раз и помогают решить инъекции специального препарата, после которого следователь легко откроет требуемую страницу в памяти арестованного.

Царский эршип, зависший над крейсером 'Баян', наглядно демонстрировал всем, что заговор провалился. Аничков дворец устоял, как и казармы лейб-гвардии Егерского полка на Рузовской улицы, хотя мятежники несколько раз пытались их штурмовать.

С Аничковым дворцом всё просто — спокойствие вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны охранял взвод Особой Е.И.В. тайной стражи. Их поддерживали два глайдера и три ланшипа, так что у всего гарнизона Санкт-Петербурга вряд ли хватило бы сил на успешный штурм.

А вот вокруг баррикад на Рузовской улице развернулась настоящая битва. Мятежники подтащили артиллерию, убедившись, что прямой атакой эти примитивные укрепления не взять, и даже изготовились открыть стрельбу. Парламентёр предложил егерям сложить оружие и признать власть 'императора' Кирилла I, на что молодцы-гвардейцы дружно ответили: 'Умрём, но присяге не изменим!'

Наблюдая за этой драмой на экранах кают-компании эршипа, Николай Александрович и цесаревич Алексей плакали, восхищаясь стойкостью русских богатырей. Капитан Иванов не стал донимать их вопросами, являются ли преображенцы, семёновцы да измайловцы русскими витязями, или их уже можно считать изгоями, продавшимися вместе с великим князем Кириллом французам, немцам да австриякам.

Егерей спас вовремя появившийся глайдер, огонь которого не просто разогнал орудийные расчёты, но и вдребезги разбил пушки.

Под свою резиденцию заговорщики избрали Зимний дворец. Помимо него, мятежников поддержали почти две трети депутатов Государственной Думы от 'октябристов' до социал-демократов. Последние, видимо, решили превратить 'революцию буржуазную в революцию социальную'. Они даже начали формировать на заводах Санкт-Петербурга Красную гвардию из числа рабочих.

В городе шли повальные грабежи. За сутки неизвестные лица дважды пытались поджечь продовольственные склады, но были отогнаны казаками и солдатами Новочеркасского полка, оставшимися верными присяге. Власть как песок утекала из рук Кирилла. Ему, как и всем поддержавшим переворот промышленникам и банкирам, кровь из носу было необходимо одобрение и поддержка Запада. Увы, телеграф, несмотря на все усилия инженеров, так и не заработал. Радиостанции, в том числе и посольские, безуспешно пытались передать в эфир информацию о мятеже. Двадцать третьего числа не вышли утренние газеты, поскольку все (без исключения!) типографии захватили и опечатали подразделения тайной стражи царя Николая II. Попытки отбить их оказались тщетны: когда мятежники всё-таки ворвались в помещения, преодолев заколоченные двери и окна, заваленные всяким хламом коридоры, типографских машин на месте не оказалось. Это вызвало у заговорщиков даже большее изумление, чем взятый на абордаж агентами тайной стражей крейсер 'Баян'.

Весь день двадцать второго числа и утро двадцать третьего депутаты Государственной думы бузили, обсуждая самые 'насущные' вопросы вроде новой Конституции (решили создать специальную комиссию), провозглашения Республики (отклонили большинством голосов). В это же время в Зимнем дворце самопровозглашённый император Кирилл I и его подручные, воодушевлённые первыми успехами мятежа, горячо делили министерские портфели и другие властные посты.

Холодный ветер гонял по улицам Санкт-Петербурга листовки, в которых государь Николай II призывал горожан не поддаваться на провокации изменников и предателей, сидеть по домам и не пускать в них посторонних лиц. Царь также предлагал военнослужащим арестовать офицеров-предателей и быть готовыми по его команде к штурму зданий, захваченных бунтовщиками.

Вечером и ночью двадцать второго декабря мятежники попытались восстановить порядок в городе, пустив по улицам, которые находились под их контролем, патрули из солдат и матросов под командованием унтер-офицеров, но к утру двадцать третьего не досчитались многих из них. Часть погибла в перестрелках с бандитами, вышедшими пограбить обывателей, часть арестовали солдаты, оставшиеся верными государю Николаю II, часть дезертировали 'от греха'.

А днём двадцать третьего декабря в город прибыл император Николай II с цесаревичем. Он ненадолго посетил каждую часть из тех, что не поддались посулам заговорщиков, и верхом на коне вместе с Алексеем в окружении казаков двинулся в центр Санкт-Петербурга, захваченный заговорщиками. Солдаты и казаки повязали руки георгиевскими лентами, которые в избытке привезли сопровождающие царя, а после роты Егерского, Новочеркасского, Резервного и других полков, поддержавших своего государя, двинулись по улицам города, расставляя часовых на перекрёстках.

В авангарде шли агенты Особой Е.И.В. тайной стражи. Их сопровождали глайдеры и ланшипы. К двадцати часам вечера у заговорщиков в руках остались лишь Зимний дворец да здание Государственной Думы.

Для их обороны мятежники стянули все имеющиеся силы. Наверное, они хотели продержаться достаточно долго, чтобы вмешательство 'цивилизованной' Европы вынудило Николая II пойти на переговоры. Возможно, Михень, Кирилл, другие Владимировичи и Николаевичи рассчитывали, что всё получится решить по-родственному, келейно. До сих пор никого из великих князей и их ближнего окружения царь трогать не смел. Возможно, им и теперь удастся выпутаться?

Не удалось. В ночь с двадцать третьего на двадцать четвёртое декабря и Зимний дворец, и здание Государственной думы были взяты штурмом. Заговорщикам не помогли ни пулемёты, ни готовность сражаться до последнего. Подразделения, высадившиеся на крыши зданий, проникли внутрь с той стороны, откуда никто не ждал нападения. На лестницах, в комнатах и коридорах станнеры оказались намного эффективнее винтовок и пулемётов, так что всё было кончено за час-другой.

Утром горожан разбудил радостный колокольный перезвон и крики разносчиков газет...

Толпы паломников пришли на площадь Святого Петра, чтобы услышать рождественское обращение понтифика римского 'Городу и миру'. Все те, кто присутствовал на выступлении Папы, получали право на бесплатное отпущение грехов. Народ валил сюда валом.

Когда-то на месте округлой площади и венчающего её собора был цирк Нерона[*], где без малого две тысячи лет назад сумасшедший император мучительно казнил Петра, святейшего из апостолов. Но высокий обелиск в центре цирка, вывезённый по прихоти Калигулы[**] из Египта— единственная деталь, которая связывает эпоху императорского Рима с современным Ватиканом. Эру жестокосердия с прогрессивным двадцатым веком. А ещё их связывает время, которое прошло под светом Христовой веры, а древний обелиск выполняет функцию гномона[

* * *

] огромных солнечных часов. Многие века площадь святого Петра играла эту роль, и на её брусчатке искусные мастера древности выложили из мягкого травертина[

* * *

] радиальные лучи, благодаря которым нетрудно определить время суток — конечно, когда светит солнце. Правда, обелиск Калигулы за минувшие столетия стал чуточку ниже. На его вершине, обглоданной временем, более тысячи лет назад неизвестный архитектор устроил полый металлический шар. Римская чернь до сих пор считает, что в нём покоится прах самого Юлия Цезаря[

* * *

*], хотя кто может утверждать это уверенно?