Ближе к двенадцати ночи дошла очередь и до капитана Петрова, бледного и встревоженного долгим ожиданием начальственного гнева — и то, что раздачей пряников и не пахнет, ему стало понятно, сразу как только переступил порог кабинета начальника управления.

— Ознакомьтесь и выскажите свое мнение.

Ксерокопия написанного от руки письма, причем не всего, а лишь части его. Иностранный копировальный агрегат достался управлению после Олимпиады-80 и пользовались им только в исключительных случаях, в остальных случаях обходились отечественными аппаратами.

Копировальные ЭРЫ и РЭМы Казанского завода с оптикой 'от перископа подводной лодки' весили около тонны и обслуживали их минимум два человека, а протяжка образца для копирования осуществлялась сшитыми вручную ремнями, очищающие щетки для барабана сделаны из натурального и ценного меха. Рядом всегда наготове парочка огнетушителей, поскольку 'оператор, который ни разу не тушил аппарат, это как танкист, ни разу не побывавший в бою'. Так, что требование, чтобы сеи агрегаты находились в отдельном помещении — не дань паталогической секретности, а жизненная необходимость.

Не знал товарищ Петров, что столь уничижительное мнение его об этих монстрах не выдержит проверки временем, и легендарные ЭРЫ и РЭМы будут работать по ТРИДЦАТЬ ЛЕТ, даже в середине второго десятка двадцать первого века, иметь при этом себестоимость копии в три-пять раз меньше хваленых Ксероксов и Кэнонов. До десяти километров широкоформатных копий чертежей, проектов в месяц! А то, что горят они — так ведь их иногда надо ремонтировать и чистить, хотя бы раз в несколько лет.

В данной же ситуации капитан Петров совершенно верно отметил, что импортный агрегат выиграл тактическое сражение у советского — вызывать двух операторов, на ночь глядя, и разогревать монстра, весом в тонну, ради одной копии посчитали не нужным.

После первых же прочитанных строк капитан побледнел, на лбу выступили капельки пота — с ужасом осознал, что это — чистая рафинированная настоящая катастрофа. Для него лично и управления в общем.

— Что, товарищ Петров, думаете, чем дырки на погонах будете закрывать, когда лишнюю звездочку снимете? Или вспоминаете сезонность ветров в январе на Шикотане, где вы, скорее всего, окажетесь уже на этот Новый год? — генерал не считал нужным церемониться с проштрафившимся подчиненным. — Рыболовы хреновы, поплавки у них какие-то, вместо нормальной системы. Что скажите, будущий старший лейтенант? И где ваш непосредственный начальник, почему ещё не здесь?

— Коротин в районе, будет утром, — разъяснил отсутствие главного виновника присутствующий здесь же Савельев.

— Небось, уток стреляет? Ниче, вернется, мы ему покажем, где на карте Кушка находится, там будет на сусликов и варанов охотиться — и, возвращаясь к теме, спросил. — Капитан, что скажете по существу информации, изложенной в письме.

— Товарищ генерал, согласно изложенной в письме схеме работ кабель абсолютно точно можно вскрыть и подключится, так что мы не заметим. Скорее всего факт съема секретной информации имеет место, описание плана слишком подробное и детальное. Я бы даже уточнил, что это не теоретический тщательно разработанный план, а описание реального процесса подключения. Некоторые детали просто нельзя было предсказать заранее, они выявились только в полевых условиях. Как-то: нестандартное обеспечение электропитания для компрессора, влияние жары и песка на работу оборудования.

— И ваши хваленные поплавки до сих пор не реагируют? — язвительно поинтересовался генерал, словно именно это изобретение сумрачного технического гения связистов волновало его больше всего.

— Никак нет, товарищ генерал. Давление воздуха в системе не падает, индикаторы не падают. Никто предположить не мог, что американцы так быстро разработают способ преодолеть эту защиту. Кабель для направления 'Кавказ' всего год как уложен. Учитывая время на подготовку, они заранее знали устройство и все уровни защиты — только этим объясняется такая оперативность.

— Кабель новый и несколько лет его точно никто менять бы не стал, а мы и в ус не дули бы?

Вспомнив первое впечатление, когда увидел систему стеклянных трубочек, похожих на пробирки, с плавающими внутри них 'поплавками', генерал понял, что именно его так раздражало с самого начала — внешний вид и несерьезность контрольной системы. Один кирпич, или сапог прапорщика и вся эта конструкция рухнет, вместе с секретностью. Конечно, ни кирпичей, ни прапорщиков в состоянии опьянения даже близко не подпустят к зданию узла связи, но сама ажурность и хлипкость вызывали отторжение. И не напрасно, как оказалось.

Гениальная идея закачать воздух под давлением внутрь секретного кабеля оказалась пшиком. Не помогло ни 'бронирование' из высокопрочной стальной оплетки, ни защитный слой из специальной смолы, ни свинцовая герметичная оболочка, внутри которой и находятся переплетения проводов — все это хозяйство было вскрыто аккуратно, быстро и незаметно. А чтобы давление воздуха не упало, а следом за ним не клюнул пресловутый 'поплавок', плавающий в подвешенном состоянии внутри прозрачной стеклянной трубки, уже здесь в здании управления, воздух просто подкачали компактным компрессором, который специально перебросили через границу — советский по размерам никак для этого не подходил.

Многие сотни миллионы рублей потраченные на модернизацию правительственной и секретной кабельной связи оказались выброшены на ветер. Не прошло и пары лет.

— Подводный кабель в Баренцевом море тоже 'прокусили'?

— Не могу знать, товарищ генерал. Подробного описания в письме нет, а то, что упоминается, примерно соответствует тому, что известно об инциденте в Охотском море в 1979-м. С большой вероятностью такое возможно.

— Можете идти, капитан. Подробный отчет полковнику Савельеву на стол завтра утром.

Оставшись вдвоем несколько минут сидят молча, обдумывая ситуацию.

— Информация о токсине ушла на самый верх. Чебриков уже в курсе. Придется отдать воякам сведения об американском коконе в Баренцевом море, так сказать, в нагрузку. Дмитрий Федорович — человек упрямый, может и не поверить, или что ещё хуже, геройствовать начнет, откажется уезжать.

После чего устало потер виски, и подытожил тяжелый, полный событиями вечер, переходящий в ночь.

— Кого хочешь поставить на этого дело?

— Лейтенанта Алейникова — он хоть и недавно у нас, но способный, главное упорный и настойчивый — настоящий опер из него выйдет. Этот будет рыть не за страх, а за совесть.

— Добро. Возьми под личный контроль, подскажи, направь. Если что выяснишь — сразу мне докладывай.

— Может посадить кого-нибудь на главпочтампе, чтобы не перехватили конкуренты следующее сообщение?

— Это, ты загнул. Думаешь, могут попытаться? — поднял глаза к потолку, обозначая направление, откуда могут нагрянуть конкуренты.

— Допускаю такую возможность. Причем это могут быть не только наши.

— Черти-что, не область, а проходной двор! А ведь могут! Пусть кто-нибудь дежурит постоянно и лично контролирует всю входящую корреспонденцию. Заодно и варягов заметит сразу, если появятся. Недели две — больше не вижу смысла. Чувствую, наш информатор обязательно объявиться. И Алейникова своего заставь работать, так чтобы асфальт рыл, но нашел след.

* * *

В лагере ничего не изменилось, да и что могло случиться за один день?

Раздал торты вафельные счастливому Валерику и довольному Птицину, после чего вручил Олегу, как самому продвинутому в электротехнике ...спираль от утюга.

— Жук если увидит, настучит бате, — усомнился он в здравости идеи.

— Кто не рискует, тот не пьет горячий чай с тортиком. Велика беда — отберут спираль?

— Ладно, провод припаяю, только кирпич пусть Птицын долбит — он самый прожорливый у нас.

Через полчаса чайник, конфискованный из столовой, уже грелся на большом белом силикатном кирпиче, на поверхности которого в выдолбленной змейкой канавке, пылала жаром растянутая спираль от утюга.

Пробки не выбило — значит, работать будет. Пока надзиратель не застукает, но народ подобрался опытный, поэтому поймать с поличным будет трудно. Пока чайник греется кто-то обязательно стоит на шухере. А силикатный кирпичный брусок, убранный под кровать после использования, ещё заметить надо. И попробуй, докажи, что он здесь не с 1976 года стоит.

Основной недостаток, кроме пожароопасности — слишком долго закипает, поэтому пользуюсь моментом, отправляюсь сполоснуться под душем. За день вода в бочке нагревается и получается вполне комфортная температура.

Иду обратно, настроение замечательное, только в желудке стенки друг друга скоро съедят — за весь день пироженное с кофе, да парочка яблок, полученных в подарок от сердобольной бабульки на 'Ракете'. На ужин опоздал, а торт, поделенный на пятнадцать здоровых вьюношей — это можно сказать, что ничто. Надежды попить чаю с девчонками не питаю, их там целый барак, и не думаю, что хоть одна откажется от своей доли. Пробежаться до ближайшего поля, помидорок набрать и у Птицина консервы позаимствовать? У этого хомяка всегда запас в наличии есть.

Тяжела доля попаданца — хотя сам виноват, чего не сиделось рядом с кухней и столовой в выходной день?

Память — она как девка ветреная, то вроде бы ушла, и забыл уже, а нет — внезапно вернулась. Вот и всплыла в памяти информация о странной смерти министра обороны маршала Устинова. И никуда не денешься — факты и расчеты неоспоримо свидетельствуют, что именно сейчас в ближайшие дни его жизнь и судьба висят на волоске, и если ничего не предпринять, то через несколько месяцев Дмитрий Федорович умрет от странной легочной недостаточности, подхваченной во время этих учений. Следом за ним, через месяц, с точно таким же диагнозом уйдет в мир иной и чешский министр, до которого мне дела особого, если честно, нет.

Особых сомнений, что это было именно отравление, в наше время уже не было, и название яда достаточно точно определили. Вопрос был лишь в том, кто это сделал. И далеко не факт, что именно американцы. Слишком многие интересы сошлись в это время на личности последнего маршала целой эпохи.

Не отбрасываю и версию случайного отравления и заражения, хоть и вероятность этого ничтожно мала, но даже в этом случае маршал Устиннов просто не заболеет и не умрет от странной 'простуды', аккурат за три месяца до начала перестройки. И это само по себе многое может поменять в этом мире.

Вот только не уверен, что в лучшую сторону! Как бы и наоборот не вышло.

Меньше всего мне хотелось, чтобы СССР ввел войска в Польшу — именно этот вопрос и должны были обсуждать министры обороны стран Варшавского Договора на фоне грандиозных маневров. И лишь внезапное ухудшение состояние советского маршала сорвало эти планы. Надеюсь, что он все же прислушается к голосу разума и предупреждению и покинет учения сразу.

— Слышь, с тобой поговорить хотят, — опять таджики, только не трое, а один.

Не вижу смысла бегать, надо порешить вопросы раз и навсегда, и больше к ним не возвращаться.

— День добрый, — окидываю взглядом комнату и присвистываю от удивления. Богато живут освобожденные от гнета баев простые декхане, даже ковер на стене. Шучу, конечно, но в сравнении с нашей спартанской обстановкой, здесь действительно уютно и даже зажиточно.

— Ассалам алейкум. Присаживайся, как тяжела была твоя дорога, как здоровье, угощайся. Чай, кишмиш, насвай?

Что-то на таджика, ты голубчик не сильно похож. Скорее узбек — хотя с таким же успехом и туркмен или даже путшу? Глаза умные, чуть раскосые, матово черные, словно без зрачков. Взгляд стальной, улыбка насквозь холодная, змеиная. И халат богатый, и судя по узору не кулябский и не памирский — точно узбек, или полукровка.

Присаживаюсь на одеяло, расстеленное на полу. Минут через десять сидения в позе лотоса, ноги с непривычки затекут и меня можно будет забить хоть пуховыми подушками насмерть. Надеюсь, разговор закончится раньше, черт бы побрал эти восточные традиции с длительными предисловиями и разговорами ни о чем.

— Не откажусь от чаю, — плюхаюсь напротив, проклиная неуклюжую растяжку своего молодого реципиента. В свои сорок часами мог сидеть по-турецки и не испытывать неудобства, привык за время путешествий по Кавказу и Средней Азии, да и тренировки свою роль сыграли. — Как звать хозяина этого достархана?

— Хуршед моё имя. Как тебя звать знаю. Вот и чай, — протягивает пиалу.

С удовольствием выпиваю чай, к явному разочарованию гостеприимного узбека.

— Замечательный чай, давно такого не пил, — чистая правда, между прочим.

Зеленый чай, напополам с молоком, с куском растопленного масла (где взяли?) и обильно подсоленный — та ещё прелесть для обычного русского человека. На то и расчет.

— Ещё бы курдюка добавить, — это уже откровенный блеф, с бараньим жиром эту гадость даже проглотить навряд ли смогу, но ему-то откуда знать об этом.

Между тем разговор, наконец, зашел о главной проблеме.

— Ребята жалуются, что сильно бил их. Не хорошо ты поступил. Сам начал без причина.

Пожимаю плечами, мол, не вижу смысла оправдываться.

— Причина была, если они не хотят говорить о ней — значит им стыдно об этом сказать.

Хуршед нахмурился, видимо истинную причину драки, точнее избиения младенцев в пестрых халатах, ему не сообщили. И сейчас он сообразил, что просто так, без повода, школьник на трех студентов старше себя на несколько лет не мог наехать.

— Зачем драка, если можно словами всё объяснить хорошо? Теперь полчился, что ты слабых людей обидел. Или думаешь, самый быстрый и ловкий — никто победить не сможет? — ни насмешки, ни угрозы в голосе нет. Равнодушие и холод, и взгляд как у кобры перед броском. Хотя, конечно, в своем доме, а что ни говори, барак именно в этом статусе сейчас оказался, и за одним столом ни один уважающий себя азиат на гостя не бросится.

Не могу просчитать и понять, что за тип. Да и по возрасту он никак не студент второго-третьего курса. Понятно, что именно он 'смотрящий' за таджикским контингентом, но вот, ни капли, он не похож на человека, отучившегося четыре года на факультете русского языка и литературы. Хотя по-нашему говорит чисто, без сильного акцента, но студент из него — как из осетра толстолобик.

Даже руки ничего не говорят о странном хозяине. Нет сбитых костяшек — и все тут! Но почему меня не покидает ощущение, что он — сильный боец, причем очень высокого уровня мастерства — не чета мне нынешнему, да и возможно будущему. Есть такой прирожденный тип людей, которые в схватке тебя все равно сделают, хоть полжизни тренируйся. Тут только сабля поможет или ствол)) Но ни того ни другого у меня нет, а нунчаки против этого товарища, как против живого мамонта ржавый консервный нож.

Пауза затянулась, надо что-то ответить, а я никак не могу сообразить, какую линию поведения выбрать. Поэтому просто прошу ещё одну чашку и подвигаю к себе поближе блюдце с вяленным виноградом. Ещё раз оцениваю обстановку, и замечаю некую странность, которая и не давала мне покоя.