Если Небо Упадет

— Но ты не сделала ничего плохого, — неуверенно забираю угощение.

— Сделала. Я посягнула на святое: наговорила кучу глупостей, касающихся парня, своей лучшей подруге, но это неправильно. Мои чувства — мои проблемы. Артем никогда не вставал между нами, и сейчас — не встанет.

— Дура, ты, Лен. Твои чувства — всегда были моими проблемами, как и мои чувства — твоими.

— Сама ты дура!

Смеюсь и, приобняв подругу за плечи, заявляю:

— Нужно рассказать его родителям о случившемся.

— Все-таки не поговоришь с ним?

— Вряд ли он послушает.

Двигаемся в сторону остановки.

— Дурацкий план. — Ленка кладет голову мне на плечо. — Он только разозлится.

— Ну и пусть злится.

— Предки его убьют.

— Лучше они, чем героин.

На это Романовой ответить нечего, и она лишь кивает. Ждем автобус, едим мороженое. Оно тает, течет по пальцам, и я неуклюже слизываю его, пачкая подбородок.

— Ну, ты и свинья! — хихикает Ленка, протягивая мне салфетку. — Даже Стас так не ест, а он просто отвратителен, когда пожирает какую-то пищу.

Показываю подруге язык. Вытираю лицо и громко выдыхаю. Никогда не получалось есть мороженое аккуратно. Наверно, я проклята.

Подъезжает автобус. Садимся в самом конце салона, возле открытого окна. Романова тут же достает наушники, распутывает их, и, улыбаясь, протягивает мне правый проводок. Прекрасная традиция. Вставляю наушник в ухо, опускаюсь как можно ниже на сидении и довольно растягиваю губы в улыбке. Мне очень приятно, что время не изменилось нас, не сделало нас дальше. Это греет что-то внутри, заставляет верить в лучшее, в вечное, черт подери. Если даже такое страшное событие, как смерть моих родителей, не разлучило нас, что тогда сможет? Начинает играть музыка — быстрая, веселая. Пристукиваю ногой в такт, ритмично покачиваю головой и вдруг краем глаза замечаю, как Ленка начинает беззвучно открывать рот. Усмехаюсь. Подруга взмахивает руками вверх, словно находится на американских гонках, выпрямляется и, под неизвестную еще мне песню, откидывает назад голову: дерзко, уверенно, так живо и молодо, как настоящий подросток. Она тянется пальцами к потолку, вальяжно шевелит плечами, пропевает: все это время я бегала и пряталась, но теперь ты поймал меня, и я плаваю в облаках. И затем отбивает ритм по невидимой ударной установке. Хохочу. Сажусь выше и широко улыбаюсь. Ленка оборачивается, хватает мою ладонь и под припев вновь вскидывает наши руки вверх. Люди пялятся, какая-то женщина сводит брови и осуждающе закатывает глаза к потолку. Сначала мне действительно становится не по себе. Может, мы некрасиво себя ведем? Скукоживаюсь, неуверенно приподнимаю плечи, вспоминая о давно созданных мной уровнях социофобии. Всего их четыре. На первом находятся люди, которые просто боятся импровизировать, делать какие-либо внеплановые вещи. На втором — люди, боящиеся подходить к незнакомцам и, не дай бог, общаться с ними. На третьем притаились представители малой категории тех, кто страшиться, в принципе, разговаривать, как со своими друзьями, так и с чужими, новыми людьми. Им вечно приходится бороться с собой. Такие люди живут в постоянном стрессе. И четвертый уровень. Самый опасный. К нему относятся те Homosapiens, которые никогда не открывают рта, боятся всего, что только можно и вообще абсолютно, безотносительно, радикально, полностью и совершенно игнорируют себе подобных. Они существуют в неком коконе. Закрытые, как для окружающих, так и для самих себя. К счастью, к последней категории я никогда не относилась. Но сейчас вполне достигаю твердой троечки.

— Ты чего? — спрашивает Ленка. — Давай!

— Но все смотрят!

— И что теперь? Какая разница?

Подруга начинает во всей голос петь одновременно с солистом, кричащим в моем ухе. Сначала встряхивает свои волосы, потом мои и, вновь сыграв на виртуальных барабанах, обнимает меня за плечи. Я стесняюсь. Правда, стесняюсь еще несколько секунд. Затем вдруг музыка становится тише, медленней и я, непроизвольно прислушавшись к словам, замираю: как и каждая вещь в мире, эта песня оказывается куда глубже, куда проникновенней, чем на первый взгляд может показаться. Вовсе не веселая, вовсе не быстрая, а полная какой-то безнадеги, трагедии. Мужчина и женщина так громко, так чувственно поют о том, что поймают друг друга, что спасут один другого, не предадут, не оставят. И мое сердце разрывается. Под кульминацию. Под взрыв аккордов, голосов и шума. Появляются новые, грустные ноты, переходы, разрезающие меня на части, слышу новые слова. И в песне не остается больше ничего веселого. Это крик, просьба: дай же мне свою любовь, я буду тебя ждать, дай же мне свою руку, я буду бороться за тебя. Смотрю на Лену, она смотрит на меня, и мы обе понимает, как много данные слова значат для каждой из нас. Песня заканчивается, мы больше не двигаемся, не поем, не обращаем внимания на окружающих. Просто продолжаем передавать свои мысли по воздуху, наблюдая за собственным отражением в глазах друг у друга. Возможно, в этой песне нет ничего особенного и остальные не найдут в ней ничего чувственного, сокровенного. Но сейчас, в эту самую минуту, она раскрывает во мне нечто новое, удивительное, что бывает достаточно редко: с мурашками, с перехватывающим дыханием, и я обожаю данное ощущение. Улыбаюсь и думаю: неплохо было бы включить эту песню в список Арины.

— Еще раз? — едва слышно спрашивает Ленка.

— Еще раз, — отвечаю я.

Выходим из автобуса, смеясь над потным водителем. Он такой грузный, нечастный, что впору было бы заплакать, но Романова вдруг сравнивает его с гигантским, мычащим ослом, и я не могу сдержаться.

Предлагаю зайти на работу к Диме. Подруга тут же соглашается.

— Давай купим ему что-нибудь перекусить. Наверно, он там голодает.

Киваю, удивившись, что сама раньше до этого не додумалась. В магазине берем несколько мясных слоек и апельсиновый сок. Уже на кассе меня передергивает: вдруг он не любит слойки с мясом? Бегу обратно, беру еще одну слойку, только с грибами и со спокойной душой возвращаюсь назад. Затем неожиданно вспоминаю, что в кафе работают так же Женя с Сережей, и было бы некрасиво накормить лишь Диму, поэтому вновь несусь к отделу с выпечкой, вновь набираю слоек и вновь возвращаюсь.

— Мать Тереза, — шутит Ленка.

Возле кафе пустые столики. Внутри — так же пусто. Может, еще рано? Подходим к барной стойке, садимся на высокие, деревянные стулья и просим девушку-официантку позвать трех изголодавшихся парней.

— А вы им кто? — недоверчиво интересуется она.

— Мать и дочь, — внезапно отрезает Ленка. — Не видно, что ли?

Официантка фыркает. Удаляется в комнату для персонала и сильно хлопает дверью.

— Ты ей не понравилась, — смеюсь я.

— Она мне тоже.

Через несколько минут к нам подходит Дима. Он как всегда криво улыбается. Вытирает руки о фартук и спрашивает:

— Я провинился?

— Если мы — это наказание, тебе сильно повезло, — в очередной раз шутит подруга, и я думаю о том, как легко и просто она говорит все, что считает нужным и ненужным. Хорошо ли быть такой раскрепощенной? Я вечно корю себя за ужасно развитую социофобию, но, с другой стороны, может, быть скромной — не так уж и плохо? Ох, кого я обманываю. Такие люди, как Лена, всегда в центре внимания, всегда уверены в себе, решительны. Смысл быть приличной, когда до приличия нет никому никакого дела?

— Мы принесли вам слойки, — довольно заявляет Романова.

— Нам?

— Еще Жене и Сереже, — поясняю я. — Было бы нехорошо, если бы получал удовольствие лишь ты один.

— Что правда, то правда. Мы жутко проголодались. Сегодня почти нет людей, и поэтому нас заставили убирать помещение, пересчитывать кассу, мыть окна...

Смотрим друг на друга. Дима протягивает ко мне руку, касается локтя, и я смущенно улыбаюсь, опустив взгляд вниз. Ленка тут же громко выдыхает:

— Лааадноо. Пойду в туалет. Я бы сказала: не скучайте, но вы и так не будете.

Наблюдаем за тем, как она, покачивая бедрами, отдаляется в сторону дамской комнаты, и усмехаемся.

— Если твои глобальные катастрофы Женя с Сережей, то мой катаклизм — Лена Романова.

— Замечательно, когда рядом есть такие люди. — Придвигаясь ко мне опасно близко, шепчет Дима и касается ладонью моей щеки. — Они заряжают энергией. Как батарейки. И мы готовы рационально и плодотворно проводить день. — Парень касается лбом моего лба и криво улыбается. — Рад тебя видеть.

Обнимаю его за плечи.

— Как дела? — смущенно приподнимаюсь на носочки. — Сильно устал?

— Да, нет.

— Да или нет?

Парень усмехается.

— Если честно, мне хочется упасть без сил и проспать несколько суток. Подряд. Начальница тире стерва тире сумасшедшая, несчастная женщина решила отыграться на персонале по случаю расторжения своего кошмарного брака с лысым, еще более несчастным мужчиной. Впервые за столь долгое время она пришла в кафе, проверила содержимое каждого шкафчика, каждой полки, уличила нас в пропаже нескольких ложек и двух кастрюль — что, кстати, чудесное открытие — и ушла, с угрозами вычесть по полсуммы из каждой зарплаты. Как тебе денек?

— Кошмар.

— Нам не удалось присесть ни на минутку. Питаемся солнечными лучами и чистым, горячим воздухом.

— Хорошо, что у Романовой хорошо развита интуиция. Это она предложила накормить вас. Я же до сих пор прибываю в анабиозе.

— Мне казалось, я вывел тебя из этого состояния.

— Тебе казалось, — шучу я, и непроизвольно придвигаюсь к Диме еще ближе. Без малейших колебаний и раздумий, парень целует меня, касается пальцами шеи, волос, и прижимает к себе крепко-крепко, будто это обычное, банальное действие, которое он выполняет уже не первый год. Расслабляюсь. Полностью обвисаю в руках парня, покусывая его нижнюю губу, поглаживая его спину, лопатки.

Рядом кто-то откашливается, и мы тут же отстраняемся друг от друга. Я вдруг вспоминаю о третьем уровне социофобии.

— У тебя еще две минуты, — причитает девушка за барной стойкой. — Потом нужно доубираться в кладовке, уяснил?

— Естественно, шеф, — отдав честь, восклицает Дима и, криво улыбаясь, поворачивается ко мне лицом. Вздыхает. — Вот так вот бывает.

— Может, тебе нужно помочь?

— О, нет. Я не допущу, чтобы твои глаза видели то, что мне придется сделать.

— И что же тебе предстоит сделать?

— Сражаться за жизнь со всякой тварью. — Парень поправляет мои короткие волосы. — В кладовке — ад, поверь мне.

— Верю.

— Чуть не забыл, — Дима ловко достает синий пакет с притаившейся над его головой полки и, криво улыбаясь, протягивает содержимое мне. — Новый провод для телевизора. Сама справишься?

— Конечно. Надеюсь, подключить его так же просто, как и обрезать? Кстати, — довольно облизываю губы и устало облокачиваюсь спиной о стойку, — сегодня в автобусе Ленка открыла для меня отличную песню. Ты должен ее послушать.

— Что за песня?

— Не помню, как называется. Но она замечательная. Знаешь, думаю, ее можно включить в список Арины, потому что она действительно...

— В список Арины? Да, ладно тебе.

— Ну, а почему бы и нет? Она хорошая. В ней столько чувств, столько...

— Нет таких песен, которые можно было бы еще записать в список Арины, ясно? — немного резко отвечает Дима и выпрямляется. — Если мы добавим туда что-то новое, это уже будет не ее список, правда?

Недоуменно вскидываю брови.

— Наверно. Просто...

— Просто давай не менять ничего, хорошо? Сделай свой список, — немного мягче добавляет парень и неуверенно поправляет волосы, — только не изменяй ничего там. Это неправильно. Ненормально. Это же ее список. Так нельзя.

Растерянно наблюдаю за тем, как Дима сжимает пальцами переносицу. Он отходит немного назад и поднимает на меня грустный взгляд. Спрашивает:

— Понимаешь?

Сначала не понимаю. Что такого страшного я предложила? Но затем вдруг на меня сваливается правда, как снежный ком, как прилетевший с неба метеорит. Мало того, что я вторглась в личное пространство парня, в его страхи, в его переживания, я еще и попыталась изменить то светлое, за что он держится на плаву. Для него список Арины — спасательный круг, воздух, лекарство. Как же мне могло прийти в голову внести сюда свои коррективы?

— Прости, — искренне говорю я и вновь сокращаю между нами дистанцию, — я не подумала. Правда.

Дима усмехается:

— Да, ладно. Пустяки.

Но это совсем не пустяк. Я перешла черту, перегнула палку. Людям доверяются для того, чтобы жить стало легче, а не для того, чтобы со страхом каждую минуту ждать ножа в спину. Обнимаю парня и вновь извиняюсь. Что на меня нашло?

— Мне пора работать, — шепчет на ухо парень и медленно отстраняется. — Боюсь, сегодня я не дойду до тебя.

— Конечно, ты устал, — обхватив себя руками за талию, соглашаюсь я и киваю. — Отдыхай. В смысле, потом отдыхай. Сейчас работай.

Дима кивает. Целует меня в щеку и, забрав пакет со слойками и соком, уходит в комнату для персонала.

Стою, облокотившись о барную стойку. Смотрю перед собой и осознаю, как сложно будет обдумывать каждый свой шаг, каждое свое слово, ведь даже нелепое сравнение способно причинить боль, всколыхнуть воспоминания. Нужно быть осторожней, принять во внимание тот очевидный факт, что слабые места есть не только у меня. Естественно, нельзя взять под контроль все свои мысли, все свои поступки, но все равно: надо стараться, надо учиться.

Возвращается Ленка.

— Вы уже все? — удивляется она. — Значит, зря я мыла руки с мылом пять раз? — Усмехаюсь. Подруга обнимает меня за плечи и лениво тащит к выходу. — Нам срочно нужна новая доза холодного счастья. Как считаешь?

— Полностью согласна.

Сидим у меня до вечера. Ленка рассказывает о том, что успело случиться за все то время, пока меня не было. При Диме особо не пооткровенничаешь, поэтому данный разговор мы отложили на потом, и я рада, что это "потом", наконец, настало. Теперь я знаю, что Олег больше не зацикливается на учебе, что у него появилась новая патия и что он надежно скрывает ото всех ее имя, потому что боится нашей реакции. Лена говорит: наверно, она страшная. Толкаю ее в бок. Затем подруга рассказывает о Насте. У нее как всегда ничего нового. Церковный оркестр, проповеди о Боге. Все по-старому. Стас, о да, наконец, сдал на права, но родители не собираются покупать ему машину, собственно, поэтому приходится парню ездить на желанной Хонде только в своих извращенных мечтах. Об Артеме говорить особо не хочется, но все-таки подруга выдавливает из себя пару слов. Говорит:

— Он изменился.

И добавляет:

— Отдалился от нас.

Этого вполне достаточно. Быстро переключаемся на тему об институте. Ленка обещает сходить со мной на кафедру. Клянется держать меня за руку и наорать на декана, если вдруг придется.

— Не стоит на него кричать, — задумчиво протягиваю я, а затем усмехаюсь, — хотя, кто знает.

Провожаю ее, когда за окном уже темнеет. Предлагаю остаться на ночь, но подруга отказывается.

— У моей мамы сейчас новый таракан в голове поселился, — говорит она, обуваясь. — Так что не стоит играть с огнем.