Обратимость

В горле застревают все слова. Я пытаюсь ответить, но могу лишь прокручивать в мыслях прочитанные мною предложения: опасен, импульсивен. Возможны приступы агрессии.

— Ты бледная. — Он делает шаг мне навстречу, и я абсолютно непроизвольно отпрыгиваю в сторону, нахожу глазами нож и крепко обхватываю его всеми пальцами. — О, — только и протягивает парень.

— Не подходи.

Глупо бояться Рувера, ведь если бы он хотел, то давно бы причинил мне вред. Но я чувствую, что обязана защищаться, что вижу перед собой не обычного парня, а убийцу.

— Ты лишил жизни стольких людей.

— Тогда впору бы и мне схватиться за нож, ведь чем ты лучше?

— Я сделала это случайно!

— И что? — Рувер все-таки сокращает между нами дистанцию. Я практически прилипаю спиной к холодильнику, а он лишь вальяжно поднимает с пола папку. — Категория четвертой степени? Это что, как в Уголовном Кодексе?

— Тебе смешно?

— Очень даже.

Пару раз сжимаю рукоятку ножа и вспыхиваю:

— Как ты живешь с этим?

— С чем? — он поднимает на меня свой холодный и пустой взгляд.

— Ты знаешь, с чем. Даниил, ты же погубил столько жизней!

— Здесь нет никакого Даниила. — Чеканя каждую букву, злится Рувер. Он отбрасывает в сторону дело и признается, — я не мог иначе. Иногда мы делаем выбор, последствий которого не ожидаем*. Вот и я не ожидал, что изменюсь.

— Но ты ведь не хотел этого.

— Какая разница? Хотел — не хотел. Я убивал, и я виновен. Может, прямо сейчас свершишь суд? — Рувер внезапно подходит ко мне так близко, что острие ножа оказывается прямо напротив его плеча. — М? Как тебе идея?

— Перестань, — мой голос дрожит, однако парень серьезен. Я сглатываю, собираюсь опустить руку вниз, как вдруг он перехватывает ее в воздухе и сильнее приближает к своему телу. — Что ты делаешь?

— Разве ты не этого хотела?

— Хватит!

— Давай, обороняйся. Ты же меня ненавидишь, ты же мечтаешь о том, чтобы я исчез из твоей жизни — такой плохой, агрессивно-импульсивный сирота. Что же тебя останавливает?

— Угомонись! — горячо восклицаю я и приподнимаю подбородок. Теперь наши лица совсем близко. Он смотрит мне в глаза, я смотрю в его, и мы не можем оторваться друг от друга по неясной нам обоим причине. Что-то проскальзывает между нами, что-то странное. Что-то такое, что сбивает с толку и обезоруживает. Я разглядываю его темную радужку, исследую густые ресницы, шрам над правой бровью, и абсолютно не понимаю, почему не могу отвести от него взгляд.

— Хочешь, я открою тебе секрет, — низким голосом спрашивает Рувер, на что я лишь медленно покачиваю головой. — Мне смерть не в тягость. Я считаю это привилегией. Жизнь ли то, что мы теперь имеем? Я бы с радостью ответил за все, что натворил и ушел туда, куда отправил близких и чужих.

— Но ведь сейчас ты не такой, правда? — с надеждой разглядываю лицо парня. — Сейчас ты изменился.

— Люди не меняются.

— Ложь.

— Не меняются, и не пытайся меня переубедить.

— Да, что с тобой? — не понимаю, с какой стати меня вообще волнует жизнь этого человека, с какой стати сердце бешено колотится в груди, а щеки вспыхивают и покрываются красными пятнами. Но сейчас, когда он стоит прямо передо мной, а я сжимаю пальцами этот отвратительный, огромный нож, касающийся своим острием его широкого, сильного плеча, мне вдруг становится по-настоящему страшно. Словно смерть этого человека и меня убьет. — Сначала ты говоришь, что тебе плевать! Теперь — что ты сожалеешь!

— Я не произносил ни того, ни другого.

— Рувер, отойди!

— Зачем?

— Ты поранишься!

— И что с того? Меня не волнуют человеческие жизни, не волнуют их чувства, эмоции, ощущения. Да, я и сам уже никогда не почувствую боли, ведь потерял так много. Так почему бы тебе просто не сделать то, ради чего ты схватилась за нож? Ведь ты считаешь, что я этого заслуживаю.

— Может, и заслуживаешь. Но не мне решать!

— Тогда решу я.

Парень делает шаг вперед, и лезвие ножа вонзается в его плечо. Рувер беззвучно стонет, порывисто притягивает меня к себе, и мы непроизвольно соприкасаемся лбами.

— Я ничего не чувствую, Аня, и никогда ничего не почувствую, — шепчет он, а я лишь в ужасе смотрю на его полузакрытые глаза и борюсь с неистовым пожаром в груди. Хочется закричать, хочется ударить его, хочется сказать, что он сошел с ума, что ему больно, что течет кровь, и что это так опасно. Но я лишь молчу. Свободной ладонью хватаюсь за его шею и, когда он открывает глаза, ощущаю нечто невообразимое. Мы так близко. Его дыхание такое горячее. Мои колени подгибаются, и лишь его рука не дает мне упасть.

— Не надо.

— Что? — я рассеянно моргаю. — Чего не надо?

Рувер не отвечает. Неожиданно выпускает меня из объятий, сжимает пальцами рукоять ножа и с силой вытаскивает его из раны. Я не знаю, что сказать, что сделать. Просто молча пялюсь на окровавленное лезвие и стараюсь ровно дышать.

— Я буду снаружи. А ты учти, что приходить сюда в одиночестве было не просто глупо. Своим поступком ты показала насколько тебе плевать не только на Риту и Сашу, но и на своего отца. — Парень пронзает меня тяжелым взглядом. — Ты ничуть не лучше меня, Аня. Нас отличает лишь одно.

— И что же?

— Я хотя бы могу это признать.

ГЛАВА ВОСЕМЬ. НАШИ ЧУВСТВА. ЧАСТЬ II.

Мы едем в машине уже около двадцати минут. Я не знаю, что сказать, а Рувер и не пытается подбросить мне тему, что безумно ему характерно. "Замкнутость" — вспоминаю я и вздыхаю. Смотрю в окно, затем на свои ладони, потом перевожу взгляд на коробку передач и к собственному ужасу замечаю на ней кровавые следы.

— Рувер, — говорю я и все-таки решаюсь поднять на него глаза, — кровь не останавливается.

— Остановится.

— Когда?

— Когда-нибудь.

Поджимаю губы и, пересилив внутри гордость, предлагаю:

— Я могу попробовать залечить рану. Это ведь не так уж и сложно, верно?

— Не надо. Мне от тебя ничего не нужно.

Не понимаю, как я могу вообще видеть в нем что-то хорошее. Это же поразительно, как талантливо он умеет притворяться нормальным человеком. Иногда даже за душу берет. Однако сейчас я вижу перед собой только холодного, равнодушного идиота, которого не волнует даже то, что его плечо кровоточит уже двадцать минут и заливает алой жидкостью весь салон его темно-серого Камри. Создается такое впечатление, будто Рувер отказывается от моей помощи из принципа. А это, по-моему, еще глупее.

— Как хочешь.

— Да, так хочу.

— Просто скажи, — слышу его протяжный вздох, но все-таки продолжаю, — в чем твоя проблема?

— На данный момент она в твоем болтливом языке.

— Ты истекаешь кровью, тебе больно! Я могу помочь. Что в этом уравнении тебе неясно?

— Знаешь, у меня всегда были проблемы с математикой.

Рычу и откидываю назад голову: хорошо, отлично, ладно. Пусть делает, что хочет. Мне плевать. Плевать!

— Ну, не злись, хвостик.

— Отвали!

— Какие мы дерзкие.

Больше даже не поворачиваюсь в его сторону. Еду молча, скрестив на груди руки и молясь, чтобы Рувер не потерял сознание, и мы не влетели в какое-нибудь толстенное дерево. Еще думаю о том, какое он мне дал прозвище — хвостик? Это уменьшительно-ласкательное от "кобелиный хвост"? Ох, как же хочется свернуть ему шею!

Приезжаем к моему дому. Хочу спросить, почему он отвез меня к Саше, но запрещаю себе произносить себе и слова. Единственный способ избавить от влияния Рувера на мою нервную систему — игнорировать Рувера. Так что приходится тупо молчать, не поднимать глаз и вообще не дышать с ним одним воздухом, что, конечно, мне с трудом удается.

Поднимаюсь домой, не обращая внимания на то, что он плетется следом. Все думаю: меняются ли люди? Если нет — за моей спиной настоящий убийца. Во рту горчит. Но кто же тогда я? Пытаюсь придумать синоним слову "убийца", который бы учел то, что преступление было совершено не специально, и ставлю себя же в тупик. Здесь нет вариантов. Ты либо отнял жизнь, либо не отнял. И никак по-другому меня не назовешь, даже беря в расчет мое нежелание и мое отвращение. Что ж, неужели Рувер был прав? Неужели мы, действительно, с ним схожи? Я не хочу в это верить и упрямо стискиваю зубы, но разве возможно скрыться от того, что и так ясно? Что и так лежит на поверхности, что не требует особых доказательств и доводов. Мы оба убивали. И мы оба виновны. И если Рувер и, правда, принял эту темную сторону себя, я — боюсь. Что со мной случится, когда голова смирится с прошлым? Буду ли я прежней? Или стану кем-то иным: кем-то расчетливым, холодным и равнодушным.

Я захожу домой и замечаю в коридоре незнакомую обувь. Приглядываюсь, вздыхаю и неохотно предчувствую очередную тираду в стиле: ты не послушалась, ты будешь наказана, ты неблагодарная и сумасшедшая сестра. Причем от обоих претендентов, просто с промежутком в несколько минут. Разуваюсь, иду в зал и натыкаюсь на две пары любопытных глаз. Признаться, я удивляюсь тому, что не сгораю на месте, прожженная их ненавистью. Может, все не так уж и плохо?

— Мы решили, что повяжем тебе на шею колокольчик, — внезапно отрезает Саша. Его шутка мне абсолютно не нравится, но я решаю не вступать в дебаты. Если от этого ему станет легче — пусть издевается. — Почему ты мне не сказала, что собираешься уйти?

— Потому что.

Не хочу оправдываться. Скидываю с плеч пальто, кидаю его на пустое место рядом с Ритой и уверенно выпрямляюсь: впервые мне не кажется, что я сглупила. Поездка домой была правильным решением, и им не удастся меня переубедить.

— Все в порядке? — перевожу взгляд на Риту. Наверно, она пытается реабилитироваться и поэтому не нападает на меня с обвинительными лозунгами.

— Да. Мне не посчастливилось встретить венаторов, и я благополучно нашла то, что искала.

— И что ты искала?

Слышу грохот. Оборачиваюсь и вижу на кофейном столике сваленные друг на друга документы папиных подопечных. Рядом Рувер. Я поражена его физической выносливостью: как он донес все эти стопки? Как он разом кинул их на стол? Как он вообще передвигается с дырой в плече? Резко щипаю себя за кожу на запястье и морщусь. Не отвлекайся.

— Что это? — Саша встает с дивана. Он берет несколько папок в руки и начинает увлеченно их разглядывать. — Досье?

— Документы на каждого, кто числился у отца в приюте. Здесь должны быть имена из записной книжки.

— О. — Брат сосредоточенно листает страницы одного из дел, а затем поднимает на меня озадаченный взгляд. — Как ты о них узнала?

— Догадалась.

— Хотел бы я так легко обо всем догадываться.

— Саша предложил, как можно спасти отца, — теперь я обращаюсь к удивительно молчаливой Рите. Неужели до нее, наконец, дошло, что молчание — не признак слабости, а показатель ума. Не всегда болтливый человек — человек мудрый. Чаще всего много говорит лишь тот, кто попросту не умеет слушать. — Мы можем обменять жизнь отца на данные, которые указаны в его записанной книжке.

— И тебя абсолютно не волнует, что ты продашь людей?

Оборачиваюсь. Рувер талантливо задает вопросы лишь тогда, когда мне меньше всего хочется на них отвечать.

— Речь идет о моем отце.

Парень молчит, но мне и одного его черного, лукавого взгляда достаточно. Он определенно издевается, будто ждет, когда я сломаюсь, или наблюдает, как далеко я смогу зайти. Но я, действительно, зайду далеко, если дело касается родных или близких. А как же иначе? Почему мне должно быть за это стыдно?

— В списке около сотни имен, — шатенка поднимается с дивана и тяжело выдыхает, — ты уверена, что готова пойти на такой шаг?

— У меня нет выбора. Даже если мы узнаем, где клан держит папу — сможем ли мы оттуда его вызволить? Нам трудно справиться и с десятком венаторов. Стоит ли надеяться на то, что мы избавимся от сотен? Или сколько их? Тысячи? Надо действовать радикально.

— А потом не спать по ночам.

— Это наш выбор, — вступает Саша. Он подходит ко мне и идентично вскидывает подбородок. — Какими бы ни были ваши доводы, они бессмысленны. Мы не оставим папу. И если есть хотя бы мизерная возможность его спасти — мы ею воспользуемся.

Мир перевернулся. С какой стати мы с братом выступаем за оправданную жестокость, а Рита с Рувером — за справедливое милосердие? Это сбивает с толку. Смотрю на шатенку, и не могу сдержать в груди странного трепета. Мысль о том, что отец вновь будет рядом, не просто успокаивает меня, она придает мне сил, придает мне уверенности в том, что мне есть за что бороться, есть ради чего жить. Так почему же в ее взгляде я вижу лишь недоверие?

— Мы сделаем, как ты скажешь, — отмирает Рита. Она подходит ко мне и снисходительно пожимает плечами. — Я знаю, как сложно терять близких, и поэтому не позволю тебе пережить нечто подобное.

— Поверь, я должна это сделать, — будто сейчас самое время начать оправдываться. — Он мой отец. Он пожертвовал собой. У меня попросту нет выхода.

Неожиданно чувствую покалывание в шее. Собираюсь обернуться, но не успеваю. Ощущаю тепло, ощущаю чье-то присутствие, а затем слышу:

— Пути назад не будет. Если ты не хочешь стать такой же, как мы — остановись.

Все-таки оборачиваюсь, но рядом уже никого не вижу. Лишь замечаю, как чья-то тень скрывается за поворотом, и непроизвольно задерживаю дыхание: ну, почему, почему Рувер так на меня влияет? Прикрываю глаза и пытаюсь восстановить сердцебиение: успокойся, просто успокойся. Но не выходит. Его голос в моей голове, он отдается эхом по всему телу. Он такой знакомый, такой важный, и я абсолютно не понимаю, почему вообще тянусь к нему? Почему пытаюсь ему довериться, ведь это всего лишь чей-то голос! Это всего лишь Рувер.

— Я поддержу тебя в любом случае, — отмираю и поворачиваюсь лицом к Рите. Я рада, что она не пытается меня отговорить. Это греет что-то внутри. — Но надо продумать каждую деталь. Например, каким именно образом мы планируем связаться с венаторами и передать им послание? И что именно мы скажем? Вдруг они не согласятся? Какой у нас путь отступления?

— Я займусь этим, — неожиданно предлагает Саша. Мы с шатенкой одновременно вскидываем брови. — Что? Это моя идея, и я смогу учесть все погрешности. — Хочу воспротивиться, но не успеваю. — Хватит, Ань. Я, может, забиваю на институт или не гожусь тебе в спасители — раз ты сама уходишь, ничего мне не сказав — но я способен шевелить извилинами. К тому же, у меня есть неплохой стимул, как считаешь?

Даже дураку понятно, что он не сможет учесть всего. Как человек, только узнавший о новом мире, способен обвести его вокруг пальца? Тут два варианта: или Саше повезет, или все мы умрем, а мне, как ни странно, совсем не хочется рассчитывать лишь на удачу. Но как ему об этом сказать? Я не хочу задевать брата.

— У тебя есть пару часов, чтобы придумать нечто стоящее, — вмешивается Рита со свойственными ей назидательными нотками. — Затем покажешь план мне. Я проверю.

К моему удивлению Саша не спорит. Он кивает, рассеянно осматривается и уходит, словно вдалеке от этой комнаты его мысли примут нужное направление.

В зале остаемся лишь мы вдвоем: я и Рита. Напряжение вспыхивает между нами тут же, будто лампочка. Нервно чешу стонущую ранку на шее, поджимаю губы и случайно ловлю изучающий меня взгляд шатенки.