Пролог. Дейтрос.На тверди небесной

Мы поможем вам.

Мы — единственные, кто поможет вам бесплатно и безвозмездно. По желанию, из благодарности и желания помочь согражданам, вы можете завещать свое тело для биологических нужд — производства лекарственных веществ, возможного донорства органов. Но вы не обязаны делать это.

Небольшой укол — и вы заснете, в умиротворении, под любимую мелодию — подобно океанскому кораблю, вы отчалите в Вечность.

Вы освободите себя и своих родных. Сделайте себе последний подарок!

В перечень наших услуг входит также бесплатная юридическая помощь и кремирование".

"Колыбель смерти". Красивое название. Я открыла телефонный справочник, набрала первые буквы... Ага. Только в Глирсе — 16 этих "Колыбелей". Я ткнула в первую попавшуюся. Адрес... реклама. "Ежедневно в наших палатах уходят из жизни около 150 клиентов".

Интересно, а бывают ли случаи, когда в Дарайе человек умирает каким-то иным образом? Кроме смерти на войне или в "Колыбели"? Я вспомнила виденные мной фильмы, прочитанные романы — почему-то нигде речь не шла о больных, старых, умирающих. Вообще как-то страдающих людях. Страдать в Дарайе можно было разве что от неразделенной любви.

— Но это естественно, — Лика посмотрела на меня с недоумением. Тон ее лака сегодня не точно соответствовал тону помады, а был контрастным — металлически-серебристые ногти, алая помада, лишь полоска в центре губ была выкрашена серебром.

— Да, я тоже мечтаю окончить свою жизнь именно в "Колыбели". Это достойный человека способ уйти из жизни. Не валяться дряхлой развалиной, как это делается у вас, ноя, стеная от боли и мешая жить окружающим. Не быть ни для кого обузой. Ни от кого не зависеть.

— Моя бабушка, — мой голос задрожал предательски — не была никому обузой. Да, у нее болели ноги. Но она следила за мной и братом, нас оставляли ей. Да, потом у нее был инсульт... Мы ухаживали за ней. Она лежала...

Я умолкла. Я не могла этого объяснить — в общем-то, после инсульта бабушка уже не представляла никакой ценности с точки зрения Лики. Объяснить это было невозможно. Она даже мудрые советы не могла давать, потому что плохо разговаривала. Просто... вот придешь из школы, а она лежит. Дашь ей поесть, попить, поменяешь простыню, подашь судно. Меня все эти какашки не напрягали. Здоровой рукой она вцепится в твое запястье и смотрит на тебя, смотрит... А иногда скажет "детка". Маме ведь некогда говорить тебе "детка". Или просто посидеть с тобой. И еще от бабушки исходило тепло. Сидишь и чувствуешь, будто купаешься в этом тепле. Не знаю — я очень плакала, когда она умерла все-таки, хотя и говорили — для нее это облегчение, так ей лучше...

Не знаю. Моя жизнь была бы совсем другой, если бы не этот год — я тогда училась в восьмом классе. Наверное, это эгоистично — для бабушки, наверное, было бы лучше, если бы сразу укол — и все. Правда, она сама никогда не говорила об этом и вовсе не хотела умирать. Вернее хотела — но чтобы все по-людски, в свой срок.

— У нас другие обычаи, — сказала Лика, — другая жизнь. К этому надо привыкнуть.

Она говорила уверенно. Наверное, она и права. У них другая жизнь, кто я, чтобы судить ее? По сути в самом деле — глупо жить, когда жизнь представляет собой сплошные страдания. И когда ее можно прекратить. Эльгеро сказал бы, что это грех. Ха-ха, но он же сам как-то обмолвился, что лучше застрелиться, чем попасть в плен, особенно в руки гнусков. Да и глупости все это— грех, не грех. Мракобесие какое-то. Надо головой думать...

— У меня такое ощущение, — сказала я, — что Дарайя — это общество молодых, сильных и здоровых людей.

— Ну что ж, верное ощущение.

— И богатых.

— Да.

— Потому что бедные, старые, слабые и больные... Они просто исчезают. Их нет.

Лика молчала, и я развила свой тезис.

— Бедных отправляют воевать против Дейтроса. Слишком бедных, тех, кто не может найти даже самую простую работу и не выполняет каких-то условий для получения социальной помощи.

— Ну не обязательно, — сказала Лика, — помощь могут получать все. Это не так. Единственное условие — до 60 лет и при наличии справки от врача. А воевать... Видишь ли, у нас профессиональная армия. Одна ее часть — та, что показывают в фильмах и новостях — наши доблестные герои, великолепная техника, и тэ дэ... А вот вторая — от которой пользы больше — это просто те самые люди, с которыми вы сталкивались в Медиане...

— Рыцари джедаи... — пробормотала я.

— Что? А, да. У нас они тоже называются "Белые воины". Романтика... Но вообще в основном "белое воинство" состоит из вангалов.

— Э-э... это кто? — удивилась я. Почему-то до сих пор такого слова не слышала...

— Ах да... Видишь ли, у нас есть очень большая прослойка людей, которые никогда не будут иметь работы. У них недостаточный коэффициент интеллекта, и они обречены на пожизненное получение социальной помощи. Как правило, такие люди рожают много детей — им все равно больше заняться нечем. И если работающие приличные родители стараются дать своим детям полный набор генетических улучшений, то эти люди предпочитают делать бесплатную операцию — их детям проводят комплекс "вангал"...

По моему лицу, вероятно, было видно, что я не понимаю уже ничего.

— Ах да, — сказала Лика, — ты ведь не знаешь, что такое генная инженерия...

— Почему, знаю... мы проходили в школе.

— Но в вашем мире на людях еще даже не экспериментируют. Так вот, ты, наверное, заметила, что мы, дарайцы, в целом более совершенны, чем представители других рас. Не так ли?

Честно говоря, ничего такого я не заметила... ну правда, они красивы, это да. У них нет уродов, толстых или больных каких-нибудь. Почти все — высокие, симпатичные блондины. Но совершенство, наверное, должно предполагать не только внешность?

— У нас всем детям проводят еще до зачатия комплекс возвышающих операций на генах. Собственно, зачатие у обычных людей практикуется в основном искусственное. Дети рождаются идеально здоровыми, красивыми и талантливыми...

— Но маки... если вы все талантливы, почему вам так сложно создавать маки? — спросила я.

— Ну видишь ли... Гены, контролирующие эти способности, пока не определены. А в остальном мы всесторонне развиты, здоровы, совершенны... Кроме вангалов. Видишь ли, у получателей социальной помощи обычно нет денег на искусственное зачатие, их детям проводят бесплатный комплекс, то, что можно еще сделать, когда ребенок в утробе — они вырастают воинами, сильными, с хорошей реакцией, агрессивными и лишенными природного страха.

— Вот как, — пробормотала я.

— Болезни пока встречаются, да. Если наша медицина не справляется с болезнью, такого человека всегда лучше усыпить. И больным детям не позволяют родиться, а если родились — дожить хотя бы до месяца. Да, мы их усыпляем. Мы против страданий. Это плохо, ты считаешь? Ты хочешь, чтобы люди страдали?

— Не знаю...

Как-то все это слишком сложно.

Лика вздохнула.

— Видишь ли, Кей... Лет примерно триста назад наш слой представлял собой жалкое зрелище. Дейтры проникли и к нам, уже давно, и у нас существовала так называемая Вселенская Церковь, которая, как паук, пронизала все общество и мешала прийти к нормальному благосостоянию и счастью. Да, мы и тогда жили неплохо. Но каким был результат? Медицина к тому времени совершила скачок, продолжительность жизни увеличилась. Вырастить ребенка становилось все накладнее, и рожать люди перестали. Наше население на две трети состояло из убогих, больных, инвалидов и стариков. И всем им непрестанно оказывали помощь. Так что нормальные люди уже были лишены возможности жить по-человечески, налоги были такими, что они отказывали себе практически во всем. И не заводили детей. В школах чуть ли не половину составляли дети иммигрантов. Школы закрывались. Что нам было делать — вымирать? Да, все предсказывали нашей цивилизации именно такой конец.

— А при чем тут дейтры? И церковь? — спросила я.

— Потому что именно дейтры везде распространяли это христианство — как заразу. И как раз церковь способствовала нашему падению — именно она внушала общественному мнению, что эвтаназия — страшное зло, что инвалидов надо нянчить даже вопреки их собственной воле, что вместо трех здоровых крепких детей родители обязаны заботиться о родившемся уроде, и даже аборт не смей сделать...

— Но вы это изменили?

— Да, — сказала Лика, — не подумай, что мы перестреляли всех священников. Зачем? Просто постепенно были введены нужные законы. Как ни долби догматами, здравый смысл побеждает...

— Ты думаешь, что это нормально? — спросила я, — вот тебе будет 70 лет, и тебя убьют.

Лика улыбнулась.

— Ты все-таки странная... Я ведь тебе объяснила — не меня убьют. Я могу жить. Я свободный человек. У нас свобода, понимаешь? Но если моя жизнь превратится в страдание, если я стану дряхлой и никому не нужной... Да любой нормальный человек и сам не захочет так жить.

— А если захочет? — спросила я.

— Что ж, у нас свобода...

— Только свобода без пособий для стариков, без больниц и ухода... Ведь ты просто и не сможешь так жить.

Лика перестала улыбаться.

— А что ты хочешь? — тихо спросила она, — побеждает сильнейший. Везде. Это всегда и везде было так. Закон леса. Волки дерутся, самый сильный получает самку и оставляет потомство. Слабый погибает. Что сделало обезьяну человеком?

— Труд, — автоматически ляпнула я, вспомнив Энгельса, которого недавно конспектировала в институте.

— Ничего подобного. Конкуренция. Без нее нет развития. Никакого. Ни биологического, ни социального. Ни научного. Привыкай. Ты выросла в стране, где все якобы были равны, где конкуренцию отменили — ну и видишь, в какой заднице вы оказались. Если ты хочешь пробиться, придется есть других. Иначе никак — привыкай.

Ее губы сверкали кроваво-красным отблеском.

— Человек человеку волк, Кей. Вы почему-то считаете, что нормальное, естественное состояние — это любовь к окружающему миру и людям. Мы же понимаем, что норма — это агрессия. Звериная агрессия и защита своих интересов. Только вот в итоге мы построили полноценное и красивое общество, а вы — в заднице... и любовью у вас и не пахнет, пахнет дерьмом.

Она пыхнула дымом, бросила окурок в пепельницу.

— Становись сильной, Кей. Ты справишься. Ты сможешь. Будь собой, думай самостоятельно. Не надо оглядываться на всех подряд... Не надо верить кому попало. Вообще никому верить нельзя.

— Тогда отпустите меня, — тихо сказала я, — отдайте мне облачко. Отпустите и дайте сделать выбор.

Белые зубы сверкнули меж алыми линиями с серебряной полосой.

— А вот этого не жди, дорогая. Никто и никогда тебя не пожалеет. Забудь это слово — дайте. Никогда ничего не проси. И не жалуйся. Ты должна взять сама то, что тебе нужно... Кстати, тебе не пора на сеанс? Я провожу тебя.

— Мы поможем тебе освободиться от зажимов, — сказал Крадис, защелкивая на моих запястьях металлические держатели. Я покосилась на аппарат, стоящий рядом с кроватью. В общем-то, здесь, в Дарайе, техника не слишком далеко ушла от земной. Если вообще ушла — как знать, наверное, на Западе и у наших военных есть что-то подобное. Если не считать, конечно, оборудования специально для Медианы — тех же шлингов, келлогов. Но этот аппарат казался занесенным откуда-то из другого мира, из космической эры. Полупрозрачный — не то пластик, не то оргстекло, с гибкими гофрированными шлангами, и казалось, без какого-либо пульта управления.

— Может, не надо все-таки? — спросила я. Крадис пристегнул мне и ноги, и улыбнулся.

— Не беспокойся, это не больно, и ничего страшного не произойдет.

Он кивнул врачу, стоявшему рядом, и тот затянул жгут на моей руке. Опять капельница. Сколько же можно, мне тут уже все вены искололи.

— Я обнаружил, что зажимы слишком глубоко у тебя в подсознании. Мы имели дело с дейтрами, но у тебя психология нестандартная — ты выросла в другом мире. И тот мир оказал нестандартное влияние на твое подсознание. Я уже выводил тебя на внутриутробный уровень, но ты слишком сопротивляешься. Нужно медикаментозное воздействие. Не беспокойся, ничего страшного в этом нет. Мы проводим такое лечение и по желанию...

Интересно, подумала я, почему они упорно считают меня больной? Почему во взгляде Крадиса такое сострадание. "Нормальный человек в этой ситуации не захочет жить". Критерии нормы у них другие. Я ненормальна — может, потому, что мне предложили совершенно ясный и очевидный выбор, а я все еще пытаюсь что-то выяснить и понять? Да я в принципе даже и согласна с тем, что Дарайя — куда более правильно и логично, по-человечески устроенный мир, чем Дейтрос... и чем Земля. Мне хочется спать. Тяжелеют веки. Два гофрированных шланга совершают странное движение и нависают надо мной. Раскрываются их окончания — как цветок. Запах озона. Излучение... Они снимут зажимы. Какие зажимы? Да, конечно, я не спорю, человек я далеко не идеальный, у меня множество недостатков, но о каких зажимах может идти речь? Если бы они просто со мной поговорили... объяснили бы мне все. Предложили выбор. Правда, я не знаю, какой выбор сделала бы. Но если достаточно долго уговаривать... Нет, все равно... Кажется, голове становится тепло. Или это иллюзия? Должна ли я что-то ощущать?

Мне всего десять лет. "Жирафа!" — надрываются за спиной мальчишки. Я пытаюсь не обернуться. Мне плевать... плевать... слезы застилают глаза. Моя лучшая подруга говорит — "Но ведь у тебя действительно рост ненормальный".

Я начинаю рыдать... Что я сделала тогда? Кажется, ударила ее портфелем. Сейчас я не могу этого сделать, я рыдаю, и на какой-то миг осознаю — слезы текут по лицу, и нос забило, и я пытаюсь оторвать руки, чтобы вытереть нос, но руки привязаны...

У меня ужасно болит горло. Просто ужасно. Мне плохо. Мама пристает ко мне, и я даже не понимаю, что ей нужно. Я говорю — "Не хочу". Начинаю реветь. Тогда мама раздражается, хватает меня — от ужаса я замираю и перестаю что-либо соображать и несколько раз сильно шлепает по попе. Потом она уходит. Мне кажется, что мир обрушился на меня. Я не хочу жить. Зачем? В этом мире все так ужасно... Меня никто, никто не любит. Ведь это несправедливо!

Я лежу в кроватке, надо мной медленно покачивается красный шар. Красный шар, и мне не достать его. И хочется есть. Они никогда не придут. Я начинаю оглушительно кричать, но никто не слышит. Я умираю. Я умру здесь, и они не придут...

Вот опять нахлынула волна невозможной, нестерпимой боли. Мне нечем дышать. Даже когда ОНО отпускает, я задыхаюсь. Моя голова втиснута в узкую щель, и она, голова, раскалывается... Я умираю. Я не хочу больше. Почему ОНО так давит на меня? В глазах темнеет... ОНО вдруг отпускает и становится очень холодно. Я лихорадочно хватаю ртом воздух, и грудь раздирает дикая, невыносимая боль. Я громко кричу от боли... Я слышу чьи-то радостные голоса — говорят по-русски: "Девочка!"

Я плаваю, и мне хорошо. Мне неописуемо хорошо... Но внезапно все гаснет. Мне больше нечем дышать... Я умираю... Помогите! Я умираю, я больше не могу! Я пытаюсь биться, дергаю руками и ногами! Спасите! И доносятся издали, еле слышно чьи-то голоса: "Да посадите вы ее, не видите, беременная!"