Книга Исхода

— Господи боже мой, — пробормотал, поднявшись, Некто В Сером, — во что же это мы вляпались-то?

Кореец, вглядываясь в непроглядное месиво дождя, снега, пыли, взбесившегося воздуха и ночной тьмы так, словно там можно было хоть что-то разглядеть, повторял в бессмысленном упоении:

— О, какая густая похлебка! О какая сытная!

Когда ему впоследствии рассказывали об этих его словах, он попросту не поверил и на все рассказы только вежливо улыбался.

В любой, даже в самой маленькой стае homo sapiens, состоящей даже из самых квалифицированных людей, непременно должен быть старший. Если же его нет, то Старший должен быть выдвинут. Любыми путями. Некто В Сером, только опомнившись, взял на себя эту роль:

— А ведь мы туда сейчас попросту не доберемся! Хоть и недалек путь. Пилот! В "таблетках" есть что-нибудь, что позволит отыскать новое Изделие?

— Вполне приличное устройство распознавания, на перекрывающихся диапазонах волн.

— Добро. У него хватит квалификации забрать нас отсюда?

Анна на секунду задумалась, мелкий, шквалами налетающий ледяной дождь сек лицо и свечным салом застывал на одежде, и она щурилась от него.

— Да так-то, само по себе, дело нехитрое, прилететь, зависнуть... А мы точно не доберемся пешком?

— Точно сломаем себе ноги. Это как минимум. Мы — изменили ландшафт. Боюсь, что не в сторону удобства, а темно, как у негра в... Понятно, в общем.

По непонятному извиву человеческой психики Некто В Сером не только не матерился в присутствии Гудрун, но избегал и вообще мало-мальски вульгарных и грубых слов. Причем работа эта происходила автоматически: как в ее отсутствие он не замечал отдельных матерков в своих речениях, так при ней — не замечал, что вовсе избегает бранных слов и говорит, как на балу Ея Величества.

— Жаль. Придется тогда наводить его чуть ли ни вручную. А вы — отвернитесь! Придется включить лампу поярче.

— Так там же стекол-то...

— Так и я не для него, а для системы.

— Тогда еще и бомбу возьми. Я захватил. На!

— Вот это вот мудро. Я-то, звездюлина, не сообразила! Тогда тем более отвернитесь...

Если штурм-лампа светила, как прожектор, то "бомба" снабженная мощным Локусом, пылала, как кусок солнца, и ее надлежало активировать подальше от живых людей. Но перво-наперво она вышла на связь, сразу же перейдя к подробнейшим пояснениям по его собственной, находившейся в машине карте, заключив их словами:

— В общем — ползи так же, по гравиметру, но слишком ему все-таки не доверяй...

Они зря сомневались: Ресибир, буквально сходивший с ума от беспокойства за них, тут же поднял "таблетку" и через пятнадцать минут прорвалсясквозь сбесившуюся погоду к тому самому месту, где, в двадцати метрах от бешено пылавшей "бомбы" горела штурм-лампа, и прятались от грязной, с дождем перемешанной метели наблюдатели. Обычно бесшумный, на этот раз черный диск едва слышно гудел и потрескивал, окруженный ореолом синеватых искр, а первое, что сказали ему насквозь мокрые концессионеры было:

— Быстрее!

Они, конечно, ожидали многого, но все-таки не такого. Благоразумно перевалив через зону обвала, наискось перечеркнув заросли железно-стойкого стланика, на обширном, пологом склоне покоилось Изделие. В общем и целом оно больше всего напоминало восьмигранную призму, а точнее — прямоугольный в сечении брус, продольные ребра которого были аккуратно стесаны под одинаковым углом в сто тридцать пять градусов, и призма эта имела не менее километра в длину. Как только приборы "таблетки" нащупали чудище, на одной из наклонных стен сразу же вспыхнул и начал равномерно мигать ярко-алый фонарь. Туда-то, под нависающую стену и нырнула машина Тревожной Группы. Вблизи размеры этого порождения горы поражали, подавляли равно как и отсутствие мелких деталей, столь характерных для всех почти изделий человеческого ремесла: громадный, черный, глухой кристалл, порождение равнодушных сил громадного, простого в своем могуществе и бесконечно-чуждого мира.Такого, где все — громадно, где во всем — избыток силы и нет нужды в подробностях и тонкостях, столь любезных человеческому сердцу. И ничтожным паразитом, почкой, полипом на корабельном днище выглядел рядом с этой громадой солидный, восьмиметрового диаметра диск черного геминера. Впрочем — суровый гость все-таки подмигивал, и это странным образом успокаивало. То, что показалось им фонарем, оказалось ритмично вспыхивавшим, круглым участком обшивки не менее трех метров в поперечнике: глаз, обманутый непривычными и несуразными масштабами подвел при стереотипной операции оценки размеров, и, когда алый маяк вспыхивал в очередной раз, кровавой казалась из-под Отрицательного Уклона сплошная мутная круговерть в долине. Когда, много позже, участники Тревожной Группы делились между собой впечатлениями, они сошлись в одном: всем им показалось, что кто-то всевидящий в эти минуты пристально вглядывался в них, и — видел насквозь. Потом-то выяснилось, что все это было не вполне так, а пристальное внимание Изделия объяснялось весьма практическими и неотложными причинами. Слишком много выводов сделало оно из лежащих в его основе задач, да оно само было все — воплощенный вывод из этих задач, вывод, почти на сто процентов, через два фильтра очищенный от присущих людям предрассудков. Поэтому оно помедлило пару минут, прежде чем открыть люк. Полуэллипс размером три на четыре, позднее этот стандарт получил название "По Умолчанию Љ 1", поскольку, в принципе, можно было заказать проем любого размера и формы почти на четверти всей поверхности Изделия.

— Я остаюсь?

Тон Ресибира был почти утверждающим.

— К сожалению, — ответил Некто В Сером, — ей-богу же мне очень жаль...

Ресибир пожал плечами и полез назад в "таблетку", а остальные, миновав солидной толщины, — без дураков, — стены, оказались внутри. Тут не было — коридоров. Слишком далеко пришлось бы перемещаться по запутанному нутру Изделия по каждой надобности, если бы его структура имела привычный людям разнесенный, специализированный принцип компоновки. Поэтому, в каком бы месте не проник внутрь машины человек, он оказывался в своего рода универсальном модуле со своим автономным управлением и в нем — мог получить почти все услуги, имевшиеся в распоряжении Изделия. Почти — потому что Посты Внешнего Движения, — и основной, и резервный, — были все-таки жестко фиксированы, представляя собой неподвижное средоточие любых перемен. На этот раз, проектируя "яйцо", Сообщество сумело заложить в Систему Требований некоторые черты, характерные для управления "Адониса". Это было совершенно необходимо из соображений скорейшего освоения чудовищного устройства. Так что Анна молча встала к пульту, быстро разобравшись, что Пост — надо заказать, и срочно это проделала. Привычно: "контроль" — "выполнение". Перемещение не ощущалось, только полулуный желтый огонь вспыхнул в знак того, что приказ — выполняется. Потом огонь погас.

— Так. — Лаконично резюмировал Некто В Сером, щурясь на скудную, почти знакомую по"Адонису" обстановку. — Действуем согласно расписанию, так что Пилот — в кресло и старается изо всех сил, а мы — связываемся.

И он пошел разворачивать и подвешивать экран. Когда кресло привычно залило ее толстым сенсорным слоем, а руки — вошли в контакт с управляющими "рукавами", выяснилось, что кое-что, касающееся непосредственно управления Внешним Движением, было даже проще, чем на "Адонисе", тут и было-то всего-навсего четыре управляющих органа: виртуальная рукоятка "Навигационный Поиск", кнопка "Фиксация Параметров Цели", кнопка "Контроль" и кнопка "Исполнение". Более того — все это, в отличие от "Адониса" имело соответствующие надписи, потому что его младший собрат — знал языки. Достаточно-много — языков. Разумеется, — тут же находился и стандартный, "модульный" пульт, от своих собратьев отличавшийся только свойством приоритетности: сигналы с него отменяли противоречащие ему указания с любых других пультов.

Куда хуже обстояли дела с поиском: понятия о "где", заложенные в конструкцию устройства самим Принципом Непротиворечивости, радикально отличались от человеческих взглядов на тот же вопрос. Истинное значение этого, — и сходных, — обстоятельств было в полной мере осознано только много позже, общими усилиями и все-таки не до конца. Пока же Первый Пилот, ничтоже сумняшеся, взялся за забавный штурвальчик. Сначала ничего не произошло, потом она ощутила, как где-то глубоко внутри ее ушей как будто бы напряглись какие-то мускулишки, и раздался Звук, и ясно было, что означает он процесс обретенияполноценного контакта с навигационным комплексом, и пересохло во рту, а потом она с размаху ввалилась в чудовищно расширившийся мир. В мир, где было по двадцать слоев движения там, где раньше она видела — один, по сорок — способов действия вместо одного прежнего, по сотне — вариантов выбора там, где раньше их было два. Там, где слабый человеческий разум не в силах был вместить такое число параметров одновременно, система услужливо переводила комплекс свойств — во внятную последовательность... Вот только было их слишком много! Чуть шевельнув, в немыслимых ранее направлениях, штурвальчик, она стремглав проносилась сквозь тысячи почти совсем не различающихся, только чуть — различающихся ситуаций к картинам невиданным и совершенно чуждым, двигаясь при этом по прямой (вполне явственной, только вот не расскажешь — какой), или сворачивая в столь же трудно описуемую сторону: от картины, где коврик в некой комнатенке — красный, к такой, где все точно так же, только коврик — желтый, и не так уж важно становилось, что это за комнатка и зачем она ей в данных обстоятельствах нужна, потому что, — в конце-то концов! — что есть обстоятельства? Есть последовательность, значит — достижимо, и можно выбрать вариант, где жива баб-Варя, самое (за исключением, понятно, лапочки-Поля) любимое в ее жизни существо, и еще можно вот сюда, где она живет в старинном замке со всеми удобствами, и еще пусть будет вот этот вот парк, и чтоб в нем — черные ( так, — еще чуть-чуть чернее) розы, а ей — естественную белизну волос как у той противной (если не считать волос, фигуры, глаз, кожи и костюма) девки из Прибалтики, потому что она всю жизнь хотела быть блондинкой, а в этом зале она, блондинка, с лапочкой-Полем, — так, а еще — так, вот этак и еще вот та-а... А-а-ак!

Потом она смутно помнила, — сама ли бросила штурвалец, или же это Навигационный Комплекс почуял и заподозрил что-то неладное и сам по себе оборвал Поисковый Контакт. Самочувствие... — она прислушалась к себе, — было очень недурным и даже как-то по-животному игриво-беззаботным, как и обычно бывало после Того Самого, только внутри все дрожало. Тоже, кстати, характерный признак для качественного После Того. В голове стремительно прояснялось, и вместе с ясностью приходило мрачное понимание: ничего толкового добиться не удалось. Она привычно растопырила пальцы и резко встряхнула ими. Сенсорный слой послушно стек с влажного тела и она увидала шагах в двадцати — Рассохина с художником, оживленно беседующих с кем-то по ТБ, свои куртку со штанами — на полу у самого входа, там, где она их сбросила, и Гудрун — в двух шагах от себя, с приоткрытым ртом, и мрачно, словно с дикого похмелья посмотрела не нее.

— Ты что, — спросила Гудрун, — так орала? Страшно было?

— Ничего. Слишком большой и дорогой этот... Как у вас самодрочильники, — она пояснила термин чрезвычайно выразительным жестом, — называются?

— Вибратор?

— Во-во. Слишком большой вибратор получился. И больше — ни х-хрена!!!

— А-а. — Гудрун без малейшей улыбки, напряженно кивнула. — И что будем делать?

— Чего-чего... Сейчас доложимся о результатах. Чего тут еще делать?

— Так, — кивнул Тайпан, которого к этому времени в основном ввели в курс дела за исключением последних ощущений и выводов Первого Пилота, — а как-нибудь попросту — можешь? Как на "Адонисе"?

— Могу. Вот только в отличие от "Первоцветика" эта вещица имеет массу поболее ста миллионов тонн. Куда поболее. Так что даже на самой малой относительной остаточный импульс будет знаешь какой?

— Считать недосуг. Но догадываюсь. И что с Киче случилось — помню.

— Во-во, — с еще более мрачным видом кивнула она, — так что тут не землетрясение будет, тут такое будет, что землетрясением уже не назовешь, тут плиты в дрейф пойдут, земная кора лопнет...

— А нам-то что?

— А вот этого, — мрачный тон стал просто угрожающим, — ты не говорил, а я не слышала... Потому что всему есть предел, даже допустимой подлости.

— А если остаточный — предотвратить? Осторожненько. Ведь можно же режим подобрать, ты делала, я знаю.

— Можно. Только это разбираться надо, а я уже попробовала — разобраться. Очень сильные ощущения.

— Госпожа капитан, — вмешался Сен, — а не существует ли возможности сдублировать сенсор? Я бы, в меру своих слабых сил, попробовал помочь... Просто... Просто в силу своего специфического опыта?

— Чего?!! — Буквально взвился присутствующий тут же По Ту Сторону Об. — Дох-хлятина паршивая, а туда же!!! Забыл тот свой замечательный приступ? А прихватит? Что мы тогда с тобой делать-то будем, ты подумал?!! Бородатый! — Он повернулся к геологу. — Если этот трагический борец сделает хотя бы один шаг к креслу, — вяжи! Обмотай его веревками, если есть, или вставь лыжные палки в рукава, если веревок нет. Как буйно помешанного...

— Правда, Сен... — Промямлил Некто В Сером, переминаясь с ноги на ногу. — Чего в самом деле? Давай так: Ресибир увезет тебя на Остров, а мы тут пока сами попробуем... Понимаешь, — мы-то что, в крайнем случае — отсидимся, пока суд да дело, а вот без тебя...

— Спасибо. Я очень хорошо все понял. — Он замолчал, опустив глаза, а они еще не знали, что у него это является признаком крайнего гнева. — Это обозначает, что я — сбегу, дабы сохранить свою бесценную жизнь, а две глупые дырки и бородатый безумец — останутся, чтобы взять весь риск на себя?

— Правда, Гудрун...

— Я тебе не Гудрун! И я останусь! Вместе — так уж до конца...

— Если я не ошибаюсь, — ясным, стеклянным голосом продолжал художник, вовсе без обычных для него запинок, — все наше предприятие построено на свободе осознанного выбора каждого в Сообществе. Кто-то будет оспаривать мое право? Уже одно предположение, что я сбегу с поля боя, завесившись двумя парами юбок, равносильно потере лица, после которой незачем жить! — А следом его азиатская природа проявилась и с еще большей определенностью, потому что даже в ярости он счел своим долгом уточнить.

— И я заранее отметаю обвинения в недисциплинированности, потому что сам повод — какой-то риск для меня, есть алогичный вздор: исключение всякого риска для меня равносильно исключению из всякого участия в предприятии, поскольку риск — лежит в самой его основе!

И он решительно повернулся к экрану спиной, что с его точки зрения было вообще недопустимой, запредельной грубостью. Анюта наблюдала за всеми этими моральными терзаниями и состязаниями в благородстве со всем спокойствием несмотря ни на что первобытного существа. Способность к беспощадному и бесцеремонному использованию людей, если этого требовало дело, — была заложена в ней изначально, а впоследствии, с накоплением жизненного опыта, — только совершенствовалась и усиливалась. Ей, в затруднительном случае, был предложен некий вариант возможного выхода, — и это было единственным, что имело значение, так что она попросту не понимала, о чем тут идет речь? Есличеловек мешает, его надо убить. Если для достижения успеха необходимо кого-то похитить, — надо похищать. Если не обойтись без пытки, — надо звать заплечных дел мастера или попросту самому калить железо. И в самом деле, — какое отношение к конкретному делу может иметь мораль? Так что, услыхав предложение художника, она тут же направилась к креслу, прикидывая, — как именно редублировать сенсор? А усевшись, с облегчение убедилась, что операция эта — чисто информационная: поднять типовое кресло, выдвинуть типовые "рукава", перебросить (это — главное)на дублирующий пульт среду поддержки. Все. Художник сбросил ярко-желтую, аккуратненькую курточку, чудовищные унты и все три пары теплых носок, оставшись в беленьких нитяных, аккуратно сложил все это возле стены и со вздохом опустился в кресло, и видно было, что очень ему страшно и томно, но прятаться от того, что он считает своим долгом, — и еще гораздо страшнее. Будучи заранее проинструктирован, он коснулся штурвальчика своими изощренными руками одновременно с ней, и опять была пауза, и опять был Звук, а вот потом, по достижении контакта, она сразу же почувствовала присутствие чужой и весьма искушенной воли, посторонних умных усилий и со стороны идущего — мастерства в Поиске. Не важно — в каком, и не важно, что этот — был, пожалуй, пострашнее прочих. Поначалу она оставалась сторонним наблюдателем. Потом — усвоила основной принцип действий напарника: он был не столь уж сложен и еще менее того — нов: надо было определиться с константной, во всех Навигационных Точках присутствующей неизменно, сущностью, с тем, что для всех случаев служит точкой отсчета. Так делали, чтобы сохранить свою душу в обстоятельствах изощренно-нестерпимых, и в таких случаях концентрировались на ядре своего "Я", как на черной, всепоглощающей точке, что лежит внутри всего. В данном случае этого было мало, и на роль неподвижной, покоящейся сердцевины мироздания выдвинулась Навигационная Система, — включая, разумеется, ее саму. Дальше пошло вроде бы полегче, по крайней мере — попроще, а если уж совсем придерживаться истине — хоть что-то наконец, начало получаться. Вокруг Обобщенного "Я", как вокруг центра кристаллизации стали слоями нарастать Условия, Которые Совершенно Необходимо Выдержать. И, кстати, их оказалось вовсе не так много, как ей почудилось спервоначалу... И впрямь, — попробуй подсчитай какие-нибудь шарики, пока ими жонглируют, а когда они лежат рядком (ну — не совсем рядком) — так запросто... И ничего особенно сложного: возьмем массив событий, возможных на протяжении двух секунд, — оно варианты-то и подсократятся. И константы сохраним (господи, что я говорю-то!) в неизменности... Тогда Мир останется почти тем же самым, не отличить... Да что там — "почти", просто тем же самым, он и без того "почти", это еще Эйнштейну было понятно... Хотя и не очень, не так, как, например, мне...