Цветное шитье

Мы обсудили прошедший день, мои занятия с учителями. Марко был задумчив. И вдруг спросил:

— Какие у тебя отношения с Лоренцо?

Я вдруг осмелел.

— Что вы хотите услышать, мой господин?

Марко не стал поправлять меня. Молча ждал.

Я кинулся, как со скалы в море.

— Я не могу и не буду считать Лоренцо братом. У меня есть единокровные братья. Шесть, если синьор помнит. Но я готов отдать за него жизнь, как за любого из своих братьев, потому что он ваш сын.

Впервые я увидел, как Марко опускает взгляд.

— Считаете ли вы себя моим сыном?

Я растерялся. Не такого вопроса я ждал.

Ответил, как сумел:

— У меня есть родной отец. Я, безусловно, его сын. Но вам я готов быть всем, кем соблаговолите меня считать. Сыновнюю верность и соблюдение фамильной чести маминой и вашей обещаю. И вас уважаю. И... люблю всей душой.

Марко запустил пальцы между верхними пуговицами рубашки, потеребил там что-то невидимое для меня.

— Ты будешь сопровождать меня на приемы в аристократические дома. Пора Венеции узнать моего наследника. С завтрашнего дня у тебя будет учитель манер, — лицо Марко передернулось. — Лоренцо присутствует почти на каждом увеселительном мероприятии, как мой личный телохранитель. От тебя, сын, зависит, как примут в свете и твою невесту, Джулию Орсеоло. А теперь иди, у меня много работы.

Я медлил. Слишком много непонятного. И что там, под застегнутой доверху рубашкой?

Умру от любопытства.

Я шут или нет?

Подошел поцеловать руку синьора на прощание, и, будто ненароком, попытался скользнуть пальцами за ворот его рубашки.

Марко тут же отодвинул меня за плечи, не позволив обычного ритуала уважения.

— Я верю в твое благоразумие, сын, — сказал он и отослал движением руки.

Привычка вставать с первым солнечным лучом не подвела, несмотря за месяцы лени на вилле Дожа. Взглянув на каминные часы, я понял, что все же опаздываю. И не стал обегать весь дом, чтобы попасть на восточный плац, о котором мне рассказал план из библиотеки. Прыгнул в многострадальную клумбу гортензий.

И почему не удивился, когда меня подхватили знакомые руки?

— Опаздываем, бежим, — сказал Ворон, и мы побежали.

На освещенном ранним солнцем песке была четко видна длинная тень мастера Рауля.

— Три пробежки вокруг и силовые упражнения, — сказал он.

Пробежки вокруг означали — вокруг парка. Оказывается, светлая дорожка очень длинная. Где-то на втором круге я стал хватать воздух ртом, Ворон, забежавший далеко вперед, вернулся и потащил меня за собой.

На третий круг меня бы не хватило даже рядом с Лоренцо.

Ворон опустил меня на чистый песок возле Рауля и уточнил:

— Меня вы заставили пробежать только один круг. В свое время.

— Твое время было другим. И ты не был слабаком, как твой...брат.

Лоренцо поиграл желваками:

— Я был крепче, но не убил своего первого противника в четырнадцать лет.

— Ха, в спину?! — мастер презрительно рассмеялся.

Я увидел, что вот-вот они снова накинутся друг на друга. И не желал присутствовать в этом пустынном месте при акте мужской любви.

— Мастер Рауль, позвольте сказать. Я не хочу отказываться от ваших уроков. Кажется, вы научите меня честному бою. С вами я могу стать сильным. Только не отказывайте мне в знаниях только потому, что я слабее, чем другие ваши ученики. Силы воли у меня хватит. И Лоренцо — ваш ученик. Лучшая рекомендация.

Он обернулся. Седые волосы и молодые глаза: разительный контраст.

— Чему тебя учить?

— Бою. Защите и нападению.

И Рауль толкнул Лоренцо в плечо:

— А малыш умнее тебя.

— Лаура, я не могу пока купить тебе дом, но, если ты захочешь уйти отсюда, кажется, денег хватит.

Я вложил в ладонь Лауры набитый золотыми бархатный мешочек. Месячное денежное содержание, положенное наследнику двух родов оказалось весьма ощутимым. Половину, конечно, я отвез маме.

— Мне нравится такая жизнь. Моя мать была проституткой в порту, а меня удалось пристроить в приличное заведение. Я с детства в этом доме. Неужели ты хочешь откупиться от меня золотом, котенок? Ты подарил мне капельку радости, и я сожалею, что наш первый раз был омрачен для тебя...

— Молчи!

Я повалил женщину на мягкие покрывала. Кровь, разбуженная месяц назад, здесь, в этой комнате, с распахнутым в мою Венецию окном, с душноватым запахом благовоний, с этой женщиной, самой красивой из всех, что довелось мне видеть...

Я удивился, что кровь не хлещет из моих ноздрей, не выступает каплями на подушечках пальцев, которыми я гладил, осязал, я проникал в нее.

— Нежный, какой нежный...

А я, падая в безграничную пропасть любострастия, подсознательно боялся, что со спины возникнет мой Ворон. И боялся, и хотел.

Надеюсь, Лаура не заметила моего трепета или его причиной посчитала мою неопытность. Второй раз с женщиной, да еще с такой. Душистая, прекрасная, вся моя в эти часы. Только моя.

Мой самый приятный учитель. Когда мой пенис утомился, Лаура не стала применять свои особые методы, а решила, что я уже насытился вполне, взяла мою руку и водила по своему телу, рассказывая, где и что может быть приятно женщине.

— Твоя жена будет счастлива, ты думаешь не только о своем удовольствии.

Уходя, в фойе я встретил Исмаила, бегущего с подносом сладостей на второй этаж. Он победно зыркнул на меня, но промолчал.

Если я здесь, почему бы не быть здесь завсегдатаю Коту?

Последние дни наши встречи наедине с Лоренцо исчерпывались утренним прыжком в клумбу.

Ворон подхватывал меня, я скользил вдоль его тела, пока не касался ногами земли.

Это было единственным интимным прикосновением за день.

Потом физические упражнения в парке в присутствии мастера. Затем занятия с учителями, тренировочный зал.

Я окреп, утреннее солнце позолотило мне щеки, взгляд стал твердым. Я удивлялся себе. Я считал дни без Лоренцо. Но если заключенный, зачеркивая даты, надеется в конце на освобождение и солнце в небе, я насиловал себя, убеждая, что поступаю правильно. Скорее бы вырастала моя невеста!

Но об этом нечего было и думать. Одиннадцать лет не так быстро превращаются в пятнадцать.

А мне на днях исполнится. Уже неделю на вилле готовится пышный прием, наверняка богаче тех, на которых мне приходится ежедневно бывать с Марко. Даже Теодора позабыла опекать меня, вовлеченная в круговорот уборки, чистки, готовки. Кажется, даже каждый листик в саду протерт от пыли и неоднократно вымыт.

Мой господин ежевечерне выслушивает отчеты об учебе. С неослабевающим интересом спрашивает о встречах с моей семьей, с невестой.

Мама всегда была красавицей, но вдруг расцвела, будто цветок в добрых руках. Рядом с ней мое невзрачное серенькое существо с серыми глазами сияло красками, каких и в природе нет, — обещала Джулия Орсеоло стать необыкновенной девушкой, о которой узнает и будет помнить мой любимый город.

Что мешало мне влюбиться в эту тихо растущую в мамином тепле жемчужину?

Я проклинал себя за слабость. Поддался искушению мужской любви...Неужели не смогу стать прежним, бесшабашным и независимым пересмешником, а в будущем мужем и отцом?

Я не знал, с кем поговорить об этом.

Наша связь с Лоренцо казалась мне постыдной, и о ней знали, по крайней мере, трое: Лаура, Исмаил и Рауль. И мне оставалось одно: отдаться Богу глубин, чтобы перечеркнуть позор.

Разве любовь — преступное чувство? Или только чувственная любовь с мужчиной?

Я решил для себя. И даже не осмеливался подумать, какого мнения Лоренцо.

Лоренцо начал носить рубашки с высоким воротом, белопенным жабо. Скрывал засосы на шее от мастера фехтования?

Я ревновал, но изо всех сил старался не оказаться с Вороном наедине, даже встречая его недвусмысленный взгляд и жест.

Да и некогда было. Никогда я не учился так самозабвенно, не отдавался тренировкам так, что вызывал скупые похвалы Рауля.

Я выматывался, чтобы, ложась в постель не думать о Лоренцо. Даже по Лауре я не скучал, зная, что в любой момент могу поехать к ней — и никто, даже мама и Марко меня не осудят.

Ранним утром своих пятнадцати лет я поехал домой, чтобы застать всех до ухода на работу.

Праздники совершеннолетия своих братьев я помнил хорошо, как будто мама вышивала на ладонях каждого из нас имена и лица.

Наверное, родители заранее сговорились с Мартой, и отец привез Джулию с дуэньей через полчаса, как я появился в доме и принимал благословенные тычки от братьев и поцелуи в обе щеки от мамы.

Все же моя невеста росла быстро. То ли Марта ее усиленно кормила, то ли мама своими уроками подействовала.

За несколько недель Джулия вытянулась вверх, глаза стали глубже, волосы заискрились рыжими нитками, тощие лапки превратились в нежные пальчики, и даже грудка выпрямилась и начала наливаться соком. Обручальное кольцо, подаренное Марко через меня, она носила на шелковом шнурке на шее вместе с серебряным наперстком своей покойной мамы, и уже не стыдилась этого.

Она не стала красивой, но ее миловидность была чище красоты.

Я с искренней радостью поцеловал ее руку, и впервые она не зарделась и не отдернула ее, уже гордясь исколотыми от тонкошвейной работы пальцами.

Они преподнесли мне рубашку из прозрачного муслина, затканную сплошь морскими существами, сплетенными с земными растениями и цветами.

— Мы вышивали вместе, — сказала мама, обняв Джулию за плечи. — Уверен, ты не угадаешь, чья рука что вышивала.

— Кто придумал это чудо? — еле смог сказать я в восхищении. Братья явно видели рубашку впервые и цокали языками, а отец смотрел на маму. Молю Бога, чтобы я когда-то посмотрел так на мою невесту, ученицу моей волшебницы-мамы.

На прием по случаю моего совершеннолетия Джулия Орсеоло явилась в платье скромном, но украшенном вышивками.

Марко сразу же взял ее за руку и представлял гостям, как будущую хозяйку виллы Дожа, свою невестку.

Мое несчастное существо держалось целый час, пока я сам принимал поздравления.

После я утащил ее на кухню, где было тепло, ведь уже начинались прохладные августовские утренники. Вдруг возникли Марта и Теодора, теплое молоко и свежая выпечка, а потом подтянулась Алиция с малышами. О, тут сразу началось воркование, моему неопытному существу сразу всунули в руки пискливый кулек с дитем, надеюсь, Марко-младшим.

А я отошел к окну — и встретился взглядом с Вороном с той стороны стекла. Никогда он не выглядел таким растерянным. Я даже испугался: не случилось ли чего с Марко?

Он сделал недвусмысленный жест "выходи".

Конечно, я вышел.

от 10 апреля 2010

— Что случилось с Марко? — мой вопрос остался без ответа, Лоренцо тянул меня в глубину парка. Я сопротивлялся, и мы остановились под сенью первых могучих дерев, под защитой кустарников.

— Почему с Марко? Ты думаешь только о нем? А я? Ты забыл обо мне?

Я вспомнил себя. И позловредничал. О Мария, я ревновал все это время, все это время я любил его...

— А ты же не забыл об Исмаиле и Рауле? Сколько засосов скрывает твоя рубашка?

Не хотелось жалеть никого: ни его, ни себя.

Наверное, Ворон меня пожалел, усмехнулся, рубашку не раскрыл.

Протянул мне на ладони перстень с секретом.

— Подарок сделать без свидетелей. Честно скажу: целый месяц хотел подсыпать тебе приворотное зелье, чтобы любил только меня. Но не смог. Понял, что ты не простишь никогда. Воля твоя, маленький, не маленькая. Я готов сейчас проглотить кристаллы, если ты захочешь сделать меня своим навсегда.

Ворон быстро надел на мой венчальный палец массивное кольцо с тигровым камнем в обрамлении серебра.

Я поднял крышку перстня. Да, я слышал о подобных фокусах. Ну, это для нас, пересмешников, фокусы, а для аристократов вполне серьезные вещи для устранения врагов, например. Семейство Борджиа уже стало притчей во языцех. Яд мой Ворон мне не предложит, тем более, себе.

Внутри оказались прозрачные кристаллики.

— Я не хочу никого — никогда — ни за что заставлять. Да я с ума сойду, подозревая, что кто-то любит меня против своей воли!

Я перевернул перстень и высыпал на траву искристые летучие звездочки, превратившиеся тут же в капли росы на стебельках, неотличимые от воды.

Энцо ждал моей реакции.

— Красивое кольцо. Снять его...Не позволю, никто не сможет, разве что с пальцем.

Я видел, я знал, я чувствовал, какой реакции он хочет. Но я не мог.

Я слаб. Я еще очень слаб. Позволить обнять его шею, хотя бы прикоснуться губами к щеке — и я погиб. Я не смогу остановиться. Даже сознавая, что у Ворона есть любовники помимо меня. Да и сколько раз мы были вместе...

И я делаю шаг вперед — и обнимаю его.

— Пожалуйста, Энцо, пожалуйста...

Я лепечу, как младенец, и ненавижу сам себя — за слабость. Не смог я удержаться. Не смог.

— Не компрометируй меня, ради Марко, ради Джулии...

Втискиваюсь мокрым лицом в его шею, столько белых складок могут осушить мои слезы.

Лоренцо протискивает свою ладонь, рвет ворот: ему тоже нелегко, я чувствую. И вдруг ощущаю под щекой шелковистое, извитое.

Отстраняюсь и успеваю увидеть черную цепочку вокруг его шеи, чуть ниже. И ужасаюсь догадке. А Ворон уже спешно застегивает пуговицы, а глаза у него, как две плошки, наполненные медом.

— Ах да, ты же наследник, — насмешливо тянет он звук за звуком, жилы из меня тянет, сволочь.

Сил у меня вообще не осталось, я падаю на колени, сжимаю руками его бедра. Как я истосковался по его телу! Как я хотел бы вернуть время, когда я был невзрачным пересмешником, паяцем с хриплой шарманкой на улицах Венеции. Но он вряд ли заметил бы меня.

Если бы не Фредерика, ее маска и мамино подвенечное платье — мы бы никогда не встретились.

Энцо на коленях рядом со мной, между нами тают последние искры приворотного зелья, а губы...Они вместе, их нельзя разлучить. Я хочу, но не могу. Шепчу в губы.

Я шепчу, это безумие, и вряд ли я смогу закончить, но слова льются для него, а я даже не уверен, что Энцо слышит. Шепчу в полубреду, не уверенный, какой конец канцоны...

Не молчать. Такова моя натура — мы паяцы, мы артисты, и можем издеваться над собой даже на пороге смерти. И не всегда понимаем, когда раним других.

"Прикасаясь едва, убегая,

Изучая излучины губ.

Избегая, всего избегая.

Я могу не желать — я — могу.

Обрисовывать их дыханием.

Окольцовывать их цветок.

Убегаю я, избегаю, как предвечный камень — поток.

Эту пропасть розовой цвети, сок гранатового цветка—

И не взять ее, и не отметить. Не посмеет моя рука.

Никогда не посмеют руки. А губам — им закона нет..."

И разрываю поцелуй за несколько секунд до того, когда звучит голос моего существа.

Я оборачиваюсь.

Джулия смотрит в противоположную сторону, хотя увидеть нас несложно: августовские сумерки прозрачны, а мы ушли недалеко от кухонной пристройки.

Она зовет вроде бы спокойно, но я слышу не удивление, не страх, не обиду, и даже не огорчение. Что-то еще непонятное мне, но тревожное.

Я отрываюсь от Энцо и чувствую, как лопаются нити между нами. Там нет крови. Наверное, вместо крови — свет. И он гаснет.