— Убежища? — Пашка нехорошо прищурился. — Юно, ты не провокатор, случайно?
Лицо секретаря осталось непроницаемым.
— Когда я тебя, дурака, фехтовать учил, сто раз объяснял: не лезь дуром, если клинок в брюхо схлопотать не хочешь, — он сунул в рот последний пельмень и с сожалением посмотрел на пустую чашку. — Взять еще, что ли... нет, ладно, в них и мяса-то почти нет, сплошное тесто. Касуми, задумайся хоть на секунду: кому ты нужен, чтобы тебя провоцировать? В общем, ладно, закончили про СБС. Просто еще раз повторяю: не парьтесь. Покорно кивайте, подписывайте, что подсунут, рассказывайте, что потребуют. Паладарам вы вреда не нанесете, даже если сильно постараетесь. Теперь по графику перемещений. У меня здесь кое-какие дела, так что в Асталану вылетаем послезавтра. Сегодня-завтра подавайте заявления на увольнение, разносите бумажки по конторам, прощайтесь с друзьями-родителями, а послезавтра...
— Погоди, Юно! — перебила его Таня. — Как — послезавтра? Я же полчаса назад заявление на загранпаспорт подписала! Его, говорят, две недели минимум...
— Завтра обоим сделают! — отрезал Юно. — Я получу и вам отдам. Значит, восьмого мы в Асталане, девятого вылетаем в Кайнань, десятого вечером — в Хёнконе. К тому времени тайфун как раз пройдет, самолеты из Каоляня летать начнут...
— "Мы"? — вклинился Касуми. — И ты тоже?
— Я отправляюсь с вами. Меня переводят в Университет, для начала помощником посла по административно-хозяйственным вопросам. Я должен приготовить все к прибытию посольства, которое состоится не позднее чем через две декады. И для вас дело найдется: в Хёнкон начинают прибывать подростки, за которыми следует присматривать. Двое кайтарцев уже там. На вас с ними отработают систему приема и размещения, чтобы избежать накладок, когда начнется массовый заезд.
— Но я не готова! — жалобно пискнула Таня. — Мне вещи собрать нужно... я с народом еще не попрощалась толком...
— Народ переживет, — хладнокровно пожал плечами Юно. — А вы без меня в Ценгане заблудитесь, если разговорный катару выучить не успели. Вот, держите, — он достал из нагрудного кармана куртки две узкие бумажки и сунул их Тане с Пашкой. — Завтра не позднее трех часов дня позвоните по этому номеру и сообщите о готовности. Там сработает автоответчик, не удивляйтесь. Телефон — мой персональный, по технологии паладаров, но он весит двадцать катти, с ним не натаскаешься. Просто наговорите сообщение — и постарайтесь, чтобы в нем не содержалось ничего сверх "все готово, могу ехать". Если все штатно, седьмого числа в шесть утра явитесь по адресу, написанному ниже. Если возникнут дополнительные вопросы, звоните сегодня или завтра после девяти. Сейчас что-то непонятно?
Таня посмотрела на Пашку и вздохнула.
— Пока нет. Столько на голову свалилось, что разобраться бы сначала.
— Да я в любой момент ехать готов, — криво ухмыльнулся Пашка. — На работе давно уже предупредил, заявление мне хоть с завтрашнего дня подпишут, а больше здесь делать и нечего.
— Замечательно. Тогда я пошел. Не забудьте — отчет завтра до трех дня.
Юно взял чашку и отнес на стол для грязной посуды. Потом коротко махнул и вышел из пельменной.
— Значит, тебя тоже обрабатывали? — тихо спросил Пашка.
Таня посмотрела на него и быстро отвела глаза.
— Да, — почти шепотом откликнулась она. — Капитан первого класса. СБС.
— И ты, конечно, подписала все, что сказали?
Таня неопределенно повела плечом. Она намотала на вилку холодный блин, сунула его в рот и принялась ожесточенно жевать, избегая взгляда товарища.
— Вот так живешь себе, думаешь, что сам по себе, что никакие сбасы и политика тебя не касаются, а потом — бац, и бумажку подсовывают. И ты сексот, — в голосе друга слышались горечь и злость. — И твои тайные гордость и независимость, оказывается, просто бессмысленное дрочение самолюбия. Все просто: играешь по их правилам или идешь в жопу со своими амбициями, учителем рисования куда-нибудь в глушь, в северную деревню. Ненавижу! И их, и себя ненавижу... Понимаешь, — вдруг горячечным шепотом сказал он, — мне лишь бы вырваться отсюда! Лишь бы ТАМ оказаться! А дальше хрен я вернусь! Лучше под забором милостыню просить, чем здесь унижаться.
Таня подняла глаза. Пашка стоял, стиснув в руке стакан с чаем и уперев взгляд в стол, на скулах играли желваки.
— Касуми, зачем ты оправдываешься? — печально спросила она. — Я ведь тоже бумажку подписала. Ее в общую кучу засунули, думали, не замечу, а я заметила. И подпись поставила. И потом, а вдруг я на тебя настучу? Еще до того, как уедем? И не видать тебе никакого Университета, никаких паладаров...
— Ну, Лучница, если еще и ты настучишь, то тогда и жить незачем, — Пашка со стуком отставил стакан. — Кому нужен мир, в котором даже друзья предают? Только пойти и повеситься.
— Да. Пойти и повеситься... — эхом откликнулась Таня.
— Ну ничего, Лучница, — в голосе Пашки скрежетнули каменные нотки. — Не переживай. Пусть нас поимели сегодня, но еще немного, и больше нас не достанут.
Он протянул руку и крепко сжал ее плечо.
— Не бойся. Выкарабкаемся.
В полутемном зале пельменной отблески тусклого дневного света придавали его глазам демоническое выражение. Выражение мрачной решимости на его лице пугало. Штиль, вдруг вспомнила Таня, его фамилия Штиль. Да уж, сейчас он больше смахивает на бурю, затаившуюся в ожидании удобного момента. Как бы не взорвался раньше времени...
Кивнув на прощание, Пашка стиснул в кулаке свернутые в трубку бумажки и стремительно вышел из заведения. Девушка тоскливо посмотрела вслед. Во рту устойчиво держался кислый привкус желудочного сока. Нет, нельзя так нервничать, когда ешь, еще язву желудка заработаешь.
Она сунула в рот еще один блин — непропеченное вязкое тесто с еле слышным сладковатым привкусом сгущенки — и принялась ожесточенно работать челюстями. Пусть она теперь сексот, но стучать на паладаров все равно не станет, что бы там сбас ни болтал о Родине и патриотизме. И она знает, что делать. В Хёнконе она обязательно найдет Палека и расскажет ему о случившемся. А дальше пусть он подскажет, как поступать. В конце концов, не вышвырнут же ее паладары обратно из-за одного разговора со сбасом? Тем более если знают о "стандартной процедуре"...
Она тряхнула головой и затолкала в рот оставшиеся два блина, с трудом работая челюстями. Переживания переживаниями, а времени в обрез. Половина второго, и до финального срока осталось чуть больше суток. И если она хочет уложиться вовремя, придется бегать по городу со всех ног.
Главное — увидеть Хёнкон. А там можно и помереть.
04.13.878. Планета Текира, Катония, Крестоцин
Тяжелая тишина ночного университета давила на уши, словно сотня саженей морской воды. Время близилось к девяти вечера, и даже самые упорные студенты давно разбежались по домам. Где-то в лабораториях физического и химического факультетов все еще трудились особо фанатичные исследователи, но здесь, в корпусе медицинского факультета, стоялая глухая тишь.
Шаги доктора Кулау гулко отражались от стен коридора. Он не спешил. В конце концов, когда жизнь заканчивается, приближать конец не очень-то и хочется. Не то чтобы у него оставались осмысленные цели, но все-таки... прожив семьдесят пять лет, довольно сильно привыкаешь к самому процессу.
Перед лабораторией он ненадолго остановился. Простая деревянная дверь, непритязательная, оклеенная каким-то пластиком под дерево — за ней крылась судьба, и рука с пелефоном, протянутая к дверному замку, задрожала сильнее обычного. Собственно, ничего нового не ожидается, всего лишь подтверждение результата недельной давности. Но все-таки пока он не провел эксперимент, остается надежда. Пусть призрачная, пусть иллюзия, глупость которой он прекрасно понимает умом, но все равно утешение. А через несколько минут не останется и того.
Замок щелкнул, распознав код доступа, и старик толкнул дверь, перешагивая через порог. Автоматически вспыхнул свет, затмив остатки заката, еще смутно светящегося над уходящим за горизонт океаном. Доктор Кулау подошел к стенду и повел рукой, включая установку. Несколько движений пальцами в терминале, и на операционном столе проявилась голограмма: нагое мужское тело с тянущимися к нему паучьими ногами робоманипуляторов. С легким жужжанием с потолка спустилась штанга, удерживающаяся шлем виртуальности. С минуту доктор подстраивал параметры операции, затем натянул перчатки, пристроил шлем на голову и немного повозился, регулируя наглазные дисплеи. Знакомые действия успокаивали, позволяя не думать об ожидаемом результате.
Ну, незачем тянуть.
Он пошевелил пальцами, и в сформированной на экранах картинке ожили виртуальные манипуляторы. Снаружи, за шлемом, он знал, голограмма в точности воспроизвела их движения. Присутствуй здесь студенты, сейчас они с открытыми ртами толкались бы вокруг стола, стараясь не упустить ни одной детали происходящего. Но сейчас рисоваться не перед кем. Итак, простенькая задачка: радикальное удаление кистаденомы печени. Даже не на время, а как получится.
Он опустил несуществующий скальпель к призрачной коже и сделал первый разрез.
Полчаса спустя он отключил имитатор и медленно стянул с головы шлем. Еще медленнее снял перчатки. Потом оперся о стол и замер неподвижно. В голове стояла такая же гулкая пустота, как и в университетских коридорах. Замечательно. Просто великолепно. После троекратно случайно перерезанных ветвей воротной вены доводить симуляцию до конца смысла уже не имеет. Стиснув зубы, он дотянулся до монитора и, поковырявшись в нем, вывел анализ движений скальпелей. Да, все верно. Мышечная дрожь в пальцах больше не компенсируется никакими алгоритмами медицинского искина. Если он встанет у настоящего стола, пациент рискует не пережить операцию.
Вот так и заканчивается карьера. Доктор Кулау стер запись, вернул на место шлем и перчатки, отключил установку и тяжело уселся на стул. На стене помигивали цифры: половина десятого. Вот-вот наступит полночь, и ночные сторожа двинутся обходить корпуса. Не стоит задерживаться, чтобы не объясняться с ними лишний раз. Вставать и куда-то идти, однако, не хотелось. Впереди ждала пустая квартира: пока что лишь временное прибежище, когда нет ночных дежурств, но в самом скором времени — постоянная запущенная берлога одинокого старика.
Профессор кафедры. Доктор полноценный и почетный. Главврач. Заведующий отделением. Оперирующий хирург. Вроде бы выпадает лишь последнее звено цепочки: дрожь в руках не мешает ни преподаванию, ни консультациям, ни административной работе, а ум по-прежнему ясен и холоден. Однако, он всегда твердо считал, хирург, не занимающийся практикой, не имеет права учить. Особенно сейчас, когда началась очередная мини-революция, связанная с новым поколением медицинских искинов, и уже через год-другой все радикально изменится. Ну, какое-то время он сможет продержаться администратором, но зачем? Несколько десятилетий он совмещал должности главврача и заведующего отделением лишь потому, что найти толкового администратора на такую зарплату руководство больницы не сумело. Или не пыталось — зачем, если доктор Кулау и так вкалывает едва ли не из любви к искусству? Нет, заведующим он не останется. Хирургическому отделению Первой городской больницы придется обойтись без него. В конце концов, надо же дать дорогу молодежи!
Вот так жизнь и заканчивается. Казалось бы, что такое семьдесят четыре года? Будь он инженером или математиком, даже и не задумывался бы о маленькой трагедии, в которую превращается каждый день рождения. Им достаточно ясной головы. Но хирургу, не способному оперировать, прямая дорога на свалку. Кулау Цмирк поднял глаза на стену. Карина Мураций улыбалась ему неяркой, но теплой улыбкой, какой приветствовала входящих в аудиторию ее имени. Точно так же она улыбалась людям при жизни. Почему ты мертва, а я жив? — мысленно спросил он у ученицы. — Ни по таланту, ни по способностям я никогда не годился тебе в подметки. В двадцать пять, сопливым интерном, ты оперировала лучше, чем я на пике мастерства. Что бы ты сказала, узнав о моих проблемах? Какие бы слова нашла, чтобы успокоить? Ты бы нашла, я знаю. А может, даже и вылечить сумела бы... хотя нет, справиться с изношенными нервами и стареющим организмом не под силу даже молодой волшебнице.
— Между прочим, Калу, тебе давно пора домой.
От слишком громкого в тишине голоса доктор вздрогнул всем телом. Томара стояла у дверей, уперев руки в бедра, и на ее лице держалось непонятное выражение: то ли сочувственное, то ли насмешливое, то ли еще какое.
— Подкрадываешься, как мадамукира, — проворчал Кулау, скрещивая руки на груди. — Вот устроишь мне инфаркт, будешь знать. Откуда ты взялась, Тома?
— Из воздуха сконденсировалась, — усмехнулась та. — Решила посмотреть, как ты самоистязанием занимаешься.
— Ну и как, насладилась? — почти враждебно буркнул хирург.
— Не слишком, — Томара посерьезнела. — Что, очень плохо с руками?
— Я больше не рискну встать к столу, — стараясь выдерживать ровный тон, ответил Кулау. — Вернее, уже давно не рискую, если сама не заметила. Ну, старость ловкости не прибавляет. Думаю, вообще пора на покой. Тома, скажи, ты не задумывалась о том, чтобы занять мое место? Вот кому бы я пост главврача передал с легким сердцем!
Томара подошла поближе и уселась на соседний стул.
— Нет, Калу, не задумывалась. Ты же знаешь, я предпочитаю делом заниматься, а не бумажки в дисплее листать. Да и потом, я ведь тоже не девочка. Мне шестьдесят пять, не забывай.
Шестьдесят пять... Кулау окинул коллегу критическим взглядом. Статная фигура, прекрасная и для тридцатилетней, черные как смоль волосы, легкие морщинки в углах глаз... На вид он дал бы ей сорок пять, много пятьдесят. Она не просто великолепно сохранилась для своего возраста — дряхлость, кажется, просто обходит ее стороной. Да и муж, Дентор Пасур, изредка наведывающийся из Сураграша, тоже не выглядит на свои шестьдесят с лишним. Впрочем, у гиганта-полицейского наверняка тролли в родне затесались, как известно, до ста пятидесяти без напряжения доживающие. Везет же некоторым!
— Твои шестьдесят пять, Тома, куда моложе пятидесяти у многих и многих, — усмехнулся доктор. — Тебе-то точно еще лет двадцать проблемы не грозят. Ну, не хочешь, как хочешь. Если передумаешь, дай знать, тут же представление директору напишу. Пара-тройку недель на согласование кандидатуры наверняка уйдет, так что время есть.
— А ты, Калу? Ты-то что делать собираешься?
— Не знаю, — Кулау пожал плечами. — Находят же другие старикашки себе занятия. Ближайший год-два преподавать еще сумею. Опять же, хобби какое-нибудь заведу, марки там собирать старинные или еще что. Или вот цветоводством давно заняться хотел.
Пока он лгал, стараясь казаться безмятежным, в груди собирался тяжелый свинцовый комок. Не суждено ему заняться филателией и цветочными клумбами. Без своей работы он долго не протянет. Зачахнет и умрет с тоски, а то и просто найдет способ уйти пораньше. Томе, разумеется, о таких вещах знать и даже просто догадываться незачем. Вообще зря он ввязался в разговор. Следовало сослаться на завтрашние дела и уйти побыстрее.
