— Неужели тоже две тысячи? — съязвил я и тут же спохватился, покосившись на Настю: намёк на деда, да ещё в не слишком уважительной форме. Но та, возмущённая поведением "любимца", не обратила внимания на мои слова. Как, впрочем, и Лори.
— Только земных — два, — стал он загибать свои игрушечные пальчики. — Да наших одиннадцать. Итого — тринадцать! О!
— Чёртова дюжина! — усмехнулась Настя. — То-то я и смотрю: кого ты мне напоминаешь в последнее время? В тихом омуте...
— Вот видишь? Видишь? — вскинулся Лори, ища у меня поддержки. — Она опять на меня бочку катит! А ты говоришь: "Не дуйся"! Моё самолюбие такого обращения выдержать не в состоянии! А посему, сударыня, попрошу меня более не беспокоить!
Он тяжело сполз с кресла и, переваливаясь, поплелся к своей двери.
— Ишь ты! — усмехнулась Настя. — "Сударь"!
— Между прочим, — остановился Лори в дверях, — до его прихода сюда, — он показал пальцем на меня, — мы с тобой душа в душу жили. А теперь тебя будто подменили!
И он с чувством захлопнул дверь.
— Вот тут он прав: меня подменили. — Она хитро прищурилась, скосив на меня глаза. — У меня теперь есть ты... — Она подсела ко мне на диван и приникла к плечу. — Мне так хорошо...
Я обнял её свободной рукой, так как в другой держал чашку с чаем, и наши губы сами нашли друг друга...
* * *
**
Утром меня разбудил возмущённый писк.
— Безобразие! — вопил Лори из-за двери, которую Настя, незаметно для меня, опять ухитрилась запереть на щеколду. — Вы на часы-то хоть смотрите?! Уже десять, а они всё дрыхнут! Вы жрать-то собираетесь?! Или решили с голоду помирать? Тогда при чём здесь я? У меня совсем другие планы!
Я осторожно высвободил руку, на которой сладко посапывала Настя, и подошёл к двери как был, в костюме Адама.
— Успокойся, дружище! — сказал я ему. — Сейчас что-нибудь придумаем!
— "Дружище"! — передразнил он недовольно, но уже тоном пониже. — Что-то не припоминаю, когда это ты мне другом стал? Открывай!!! — снова перешёл он на визг, да ещё и ногами в дверь стал колотить. — Иначе я за себя не отвечаю!
— Во разбуянился! — покачал я головой. — Припекло, видать!
Я прошёл на кухню, открыл холодильник и выгреб оттуда горсть каких-то леденцов. Подумав, добавил ещё с десяток. Не жалко. Теперь-то уж в любой момент можно многократно пополнить запасы.
— Угощайся, — сказал я "страдальцу", открыв дверь ровно настолько, чтобы мог пройти кулёк с конфетами. Но Лори это не устраивало, он непременно хотел знать, что же творится у нас в комнате? Но я мягко надавил на пипку его любопытного носа и сказал, закрывая дверь на запор:
— Потерпи чуток. Не время ещё.
Настя открыла глаза, сладко потянулась и послала мне воздушный поцелуй.
— Мой миленький!.. — Она обвила мою шею руками и приникла губами к уху: — Как мне спалось сегодня!.. — шепнула она. — Как никогда!..
— Слышала? — спросил я.
— Что именно? — промурлыкала она.
— Лори интересуется, чем мы тут занимаемся?
Она фыркнула и села, прислонившись спиной к ковру.
— Ему-то что за дело? — Глаза её нехорошо сузились.
— Проголодался, — ответил я, любуясь её прелестной грудью, обнажившейся от неловкого движения. Мои руки ещё помнили сладость прикосновений к нежному телу и снова потянулись повторить пройдённое.
— Ненасытный ты мой! — шутливо шлёпнула она по моей руке. — Не смущай! Дай мне одеться. Так смотришь...
— Как?
— Вот-вот проглотишь! Отвернись!
Но я и не подумал. Зрелище было настолько зачаровывающим, что отвести глаза просто сил не было.
— У, проказник! — озорно сверкнула она глазами и, отбросив одеяло, стала торопливо одеваться.
— Ну и чем же мы сегодня будем заниматься? — спросила она, покончив с туалетом. Простенькое платьице как-то особенно подчеркивало её природную красоту.
— Есть одна мысля, — сказал я. — Но вначале давай удовлетворим страждущего. Да и я не против чего-нибудь перехватить.
— Бу сделано! — взяла она под козырёк и, чмокнув меня в щеку, выпорхнула на кухню. — Выпусти пленника-то! — крикнула она уже оттуда.
Наскоро ликвидировав следы ночного приключения, я подошёл к двери Лори и нарочито громко щёлкнул задвижкой: мол, путь свободен. За дверью стояла мёртвая тишина. Но звать я его не стал: не было охоты опять вступать с ним в полемику по какому-либо пустячному поводу.
У меня внезапно возникло непреодолимое желание поближе познакомиться с содержимым книжного шкафа. А именно с той его частью, где стоял музыкальный комплекс.
Я осторожно отворил дверцы шкафа и глазам моим предстали совершенные формы импортной аппаратуры. Изучив надписи на лицевых панелях, я отыскал кнопку сети. Когда мой палец прикоснулся к ней, то колонки, упрятанные где-то по бокам шкафа, басовито гупнули.
Рядом с проигрывателем в ряд стояли пластинки. Ещё те, виниловые. Я наугад вытащил одну из них и прочитал: "П.И. Чайковский. Концерт для скрипки с оркестром". Название ничего мне не говорило. Само собой, я был в курсе, кто такой Чайковский, но никаких эмоций во мне это не возбуждало, кроме притянутого за уши со школьной скамьи дешёвого патриотизма. Я по собственному опыту знал, что музыку надо пропустить через себя, только тогда можно составить о ней определённое мнение — нравится или нет. А то, что там какой-то дядя сказал...
Ну что ж, займёмся музликбезом. Чай, оно не в первый раз — самого себя заставлять вникать.
Игла опустилась на пластинку и после некоторой паузы по комнате поплыли таинственные звуки оркестрового вступления. А когда зазвучала скрипка, у меня будто что-то защемило в груди. Я заинтересованно хмыкнул и сел в кресло.
Хитросплетения мелодии, которые вырисовывала безутешная скрипка, её замысловатые импровизации, ухитрявшиеся перебрать самые немыслимые варианты звучания простенькой на первый взгляд темы, неожиданно увлекли меня. Видимо, настрой был в тот момент соответственный, что так легко "пошла" у меня такая сложно построенная музыка. Тема расширялась, становилась глубже и как-будто ближе мне. Я с удивлением отметил, что она не вызывает в моей душе, "отравленной" жёсткими ритмами хард-рока, отторжения. Напротив, на ум пришли ассоциации с манерой игры дяди Блэкмора. Что-то глубоко родственное уловил я в желании выжать из темы все соки до последней капли, чтобы уж не оставалось ничего недоигранного, не преподнесённого слушателю с самых невероятных ракурсов.
Звук скрипки, её этакий интимный напор, если здесь применимо это неуклюжее слово, и отзывающийся на каждое её движение оркестр сплетали фантастический узор, который безо всякого усилия ложился в самую глубину моей души, чем вызывал там несказанное удовольствие и какой-то удивлённый переполох. Я не могу это объяснить, но наблюдал я за собой как будто со стороны и, сказать по правде, себя, любимого, не узнавал: музыка явно нравилась мне. Не то слово — я был от неё в восторженно-удивлённом оцепенении. Ведь до сих пор, заслышав звуки классической музыки, я поспешно переключал телевизор на другую программу, даже не давая себе труда вслушаться и попытаться понять и составить собственное мнение. И вдруг — такое мощное откровение!
У меня вдруг закралось подозрение: а не "работа" ли это браслета? Но я тут же отмёл его: ведь дед говорил, что браслет лечит тело, не затрагивая душу. Так что он тут ни при чём. Это уже я сам.
При этом соображении я даже грудь выпятил: и мы чегой-то могём! Растём, однако!
И тут же с досадой поморщился: мелко! Не о том думаешь!
Музыка звала к чему-то возвышенному, большому, хоть и не определённому. Но кто сказал, что музыку возможно описать словами? Я где-то слышал выражение, что это язык, с помощью которого Бог общается с человеком. Язык эмоций, перевода которому не требуется. И сейчас я оценил это в полной мере.
Окрылённый своим открытием, я не заметил, как в комнату тихо вошла Настя и присела на краешек дивана. Она, видимо, поняла, что творилось со мною и боялась спугнуть наваждение.
Сторона пластинки кончилась и я затуманенным взором оглянулся на неё:
— Ты знаешь... А у меня — событие...
— Знаю, — кивнула она и подсела ко мне на подлокотник. — Тебе понравилась эта музыка. — Она голосом выделила слово "эта".
— Как будто надлом какой произошёл в душе, — продолжал я задумчиво. — Будто корка какая-то треснула и туда хлынул поток чего-то большого, светлого... Нет, — встряхнул я головой, — не умею объяснить! Но чувствую сильно.
— Тут и объяснять нечего, — с улыбкой молвила Настя. — Я сама такая. И я за тебя очень рада. — Она наклонилась ко мне, намереваясь поцеловать, но тут за нашей спиной раздался знакомый шелест:
— Воркуют голубки! Музычку они слушают! А есть мы сегодня будем?
Настя сморщила свой хорошенький носик и сказала, не поворачивая к нему головы:
— Ты просто невыносим! — Она резко встала и пошла на кухню, бросив на ходу: — Обжора!
Лори на этот раз пропустил её слова мимо своих замечательных ушей. С кошачьей грацией он вспрыгнул на кресло и потянулся к столу в надежде чем-нибудь поживиться. Но ваза была пуста, а на столе лежали в живописном беспорядке мои пластинки.
— Духовная пища! — презрительно скривился он. — Ею сыт не будешь! — Он погладил свой живот и вздохнул: — Вы, друзья, меня сегодня просто разочаровали!
— Да ну? — Я с улыбкой наблюдал за его "страданиями". — И чем же?
— "Чем"-"чем"! Пренебрежительным отношением к режиму питания! — Он гневно сверкнул своими "фарами". — Это же уму непостижимо: на часах уже одиннадцать, а я и маковой росинки во рту не держал!
— Я ведь леденцов тебе давал.
— Сладости — вопрос особый! — поучительно просипел он. — Это и не еда вовсе, а топливо для моего мозга. Вот здесь, — он пальчиком постучал по своей ушастой голове, — зреют великие планы! И сладости помогают активизировать этот благородный процесс. А еда питает тело! Нет, — печально сложил он лапки на животе, — разладилась система. Дед такого безобразия не допускал.
— Кормил регулярно?
— Представь себе! — Иронии в моём голосе он не уловил. — И сам любил покушать и меня побаловать не забывал.
— Успокойся, — в комнату вошла Настя с тарелками на подносе. — Умереть мы тебе не дадим.
— Льщу себя надеждой, — ядовито осклабился он и с жадностью набросился на содержимое поставленной перед ним тарелки.
Мы с Настей переглянулись и я ей подмигнул.
— А что за планы такие зреют в твоей голове? — как бы между прочим, поинтересовался я.
— Не пришло ещё время объявлять о них! — важно пробулькал он, подняв указательный пальчик лапки, в которой он цепко держал кусок хлеба. — Всему свой черёд!
Выражение его мордочки при этом было до того потешным, что мы не выдержали и прыснули со смеху.
Он прервал трапезу, положил ложку и, приподнявшись над столом, опёрся о него лапками:
— Ах, так вы ещё и насмехаетесь?! Не верите, что Лори на что-либо способен?! Так знайте, что вы ещё станете свидетелями того, как просто Лори станет великим Лори! — Произнеся эту торжественную клятву, он внезапно потух, сел на место и вновь уткнулся в тарелку. — Ваше счастье, — пробулькал он оттуда, — что в этих планах вы оба играете не последнюю роль, а то бы я после этих ваших усмешечек в мой адрес больше с вами дела не имел.
— Куда б ты делся! — усмехнулась Настя. — Голод — не тётка! Боевиками-то сыт не будешь!
— А с едой как раз проблем и не будет, — как бы ни к кому и не обращаясь, медленно проговорил он, не забывая при этом размеренно работать ложкой. — Её мне будут приносить, смиренно потупив очи и преклонив колени!..
— Это становится просто интересным! — Я опять мельком взглянул на Настю. — Может, просветишь, великий Лори, не нас ли ты имеешь в виду?
— Э! — небрежно махнул он лапкой. — При чём здесь вы? — Он даже не замечал комизма ситуации. — У меня будут тысячи... нет! миллионы подданных! И все будут боготворить и беспрекословно подчиняться любой моей прихоти! — Его по-моему даже затрясло от предвкушения такой безграничной власти.
— Эк, размахался, бедолага! — осадила его изумленная Настя.
А я продолжал исподтишка "раскручивать" его:
— Это где ж ты наберёшь такую прорву фанатов?
Он вдруг как-то сник и огрызнулся:
— Места надо знать! И вообще, — он странно посмотрел мне в глаза, — у меня на тебя особый рассчёт. Так что давай не будем. — Он сполз с кресла и обернулся к Насте: — Спасибо за угощение! — И поковылял к себе.
— Батюшки! — всплеснула руками Настя. — Что я слышу? Ей-богу, я сейчас упаду!
— Что такое? — спросил я, тоже слегка обалдевший от заявлений лопоухого кандидата в мировые лидеры.
— Как "что такое"? Ведь от этого нахала слова доброго не услышишь, а тут: "Спасибо!"
— А вот и неправда! — возразил "нахал", обернувшись. — Раньше я культурным был.
— А теперь-то что стряслось?
— Но ведь и ты стала — не сахар!..
Сказав это, он повернулся и исчез за дверью. И тотчас же оттуда донеслись звуки стрельбы и завывания сирен.
— Видал? — хмыкнула Настя. — Ревнует!
— Да ладно, — вздохнул я. — Бог с ним. Это его проблемы. Давай-ка свои решать. Нам с тобою надо определиться.
Наверное, я произнёс это слишком мрачно, потому что Настя побледнела.
— Не пугайся, — я взял её руку в свою. — Это не так страшно, как ты думаешь... — Я помолчал пару секунд, собираясь с мыслями.
— Я... слушаю... — странным голосом произнесла она. Рука её как-то сразу напряглась.
— Настенька! — торжественно начал я. — Чтобы между нами не было недомолвок и недоговорённостей... — Я вдруг увидел, что глаза её округлились и заблестели. — Да что с тобой?! — притянул я её к себе. — Я ведь замуж тебе предлагаю!
— А... — выдохнула она и подняла на меня полные слёз глаза. — А я уж грешным делом...
— ...подумала, что взял своё и теперь ищу повод смыться? — продолжил я за неё и, увидев, что она, потупившись, едва заметно кивнула, покачал головой: — А ещё говорила, что хорошо меня знаешь!
— Ну я же не видела, как ты с женщинами... обходишься... — покраснела она, не найдя более точное определение. — После того...
— А тут и видеть нечего: ты у меня — первая. Могла бы и сама догадаться.
— Ну и как бы я догадалась? Ты ж сам видел... — Она покраснела ещё сильнее. — Я тоже... Ты у меня тоже... Ну ты понял! — рассердилась она.
— Но ты так и не ответила на вопрос, — напомнил я.
Она хитро прищурилась:
— Мог бы и сам догадаться!
— Значит, "да"?
Она привстала на цыпочки и приникла губами к моим. Потом на секунду оторвалась, чтобы прошептать:
— Неужели ты мог подумать, что я скажу "нет"?
И вновь оккупировала мой рот, не давая вымолвить мне ни слова.
— Да погоди ты! — со смехом увернулся я. — Давай это дело оформим документально.
Она слегка опешила:
— Что? Прямо сейчас?..
— А чего тянуть? Сегодня же и подадим заявление. — Я сильно прижал её к себе и прошептал в самое ухо: — Хочу, чтоб ты вся принадлежала только мне!
Она удивлённо отстранилась:
— Я и так вся твоя... — В глазах её стояли счастливые слёзы.
