Том 3. Древо Иггдрасиль

Эшли невольно принюхалась к запаху, что исходил от ее собственных подмышек, и скривилась. Что тут поделаешь? Вспотела.

— Итак, Хасегава Нагиса, — сказала Хисуи Кана, выкладывая на стол тоненькую папку, перевязанную белой лентой. — Предполагаемая виновница убийств, что происходят в Токио еще с середины лета. Родилась 4 января в 53 год эпохи Шова, в семье Хасегава, принадлежавшей к христианской секте "Дети Божьи"...

— Нет такого понятия, как христианская секта. Существует лишь единая Римско-католическая церковь, и никак иначе, — оборвала ее Франческа. И тут же улыбнулась, смягчив резкость собственного высказывания.

"Дети Божьи, — подумала Эшли отстраненно. — Все мы — Дети Божьи. Почему же мы разобщены, почему так часто не можем понять друг друга?"

Эшли помнила Хасегаву Нагису — смутно: расплывчатый образ где-то на окраинах памяти. Белое платье, и дурацкая фраза: "Считай, что последних десяти секунд никто не существовало". Слишком мало, чтобы сказать: да, я была с ней знакома. И главное... откуда на белом платье взялись пятна крови?

Франческа вдруг ткнула ее локтем в бок.

— Отмечай важные моменты, — сказала Франческа, и протянула Эшли блокнот вместе с розовой, миленькой ручкой.

— Я не владею стенографией, — сказала Эшли извиняюще.

Франческа посмотрела на нее как на предательницу.

— То есть владею, — быстро произнесла Эшли. — Считайте, что последних десяти секунд никто не существовало.

"Итак, блокнот".

Эшли сжала в пальцах розовую ручку — и где вообще производят ручки такого тошнотворного цвета? — и приготовилась записывать.

— Хасегава Кана, — сказала Кана-сан, и тут же сбивчиво извинилась:

— То есть, конечно, Хасегава Нагиса! — и бросила взгляд на Эшли, мимолетный, едва заметный; но такой, что у воспитанницы Кавендиша мороз по коже прошел. Словно распахнулась на секунду бездна, до самого края заполненная отвратительными гниющими монстрами.

— Хасегава Нагиса, — размеренно начала Хисуи Кана, — родилась 4 января в 53 год эпохи Шова...

Родители Хасегавы Нагисы принадлежали к христианской секте "Дети Божьи". Часто бывает, дети не следуют по стопам родителей — но Нагиса стала исключением: она выросла очень набожной. Еще в самом раннем возрасте Нагиса решила стать христовой невестой. С восхитительной серьезностью говорила она умиленным родителям, что вера — то единственное, что может спасти человека в Японии, в стране, от которой отвернулся сам Бог. В возрасте девяти лет Нагису изнасиловали.

— Кто? — не удержалась Эшли.

Франческа испустила недовольный вздох, но все же поддержала ее вопрос:

— Кто же сделал это с ней?

— Неизвестно. Вероятнее всего, кто-то из членов семьи, — с неким тайным удовольствием произнесла Кана. — Отец, дядя, дед... Да кто угодно.

— В моей семье и подумать бы о таком не смогли, — сказала Франческа.

— Семьи бывают разные, — покачала головой Кана.

Нагису изнасиловали — растоптали ее невинность, вдребезги разбили ее представления о мире как о царстве Божием. Казалось, сам Бог предал Нагису; не оправдал ее надежд.

— Но мать смогла найти для Нагисы персональную теодицею, то есть "Божественное оправдение", — бубнила Хисуи Кана. — В школьном сочинении одиннадцатилетняя Нагиса призналась, что рассматривает этот случай как испытание — испытание ее веры на прочность. Девочка считала себя кем-то вроде Иова. Так или иначе, но Нагиса нашла в себе силы отряхнуться от трагедии и двигаться дальше.

"Глупости," — отчего-то подумала Эшли.

Нагису жила верой в Благую Волю. Она успокаивала душу, рисуя картины на библейские темы — сначала безыскусные, простые, потом все более и более сложные. Ее цикл картин "Жизнь Иисуса Христа" удостоил вниманием сам Папа Римский. Особенно понравилось ему новаторское полотно "Тайная вечеря: откровение".

— Между прочим, — произнесла Хисуи Кана, — картина редкостная дрянь. Не понимаю, что в ней нашел Папа.

Эшли стало трудно дышать.

"Спокойно, — сказала она себе. — Не злись. Не злись на нее, ты не имеешь права".

— Ваши суждения нам неинтересны, — сказала Франческа. — Продолжайте, Хисуи-сан.

— Хорошо, — кивнула та, слегка раздосадованная.

Эшли вдруг почувствовала огромный прилив нежности к Франческе — но тут же подавила его, испугавшись собственного порыва. Она ограничилась тем, что нарисовала в блокноте маленькую звездочку; к звездочкам Эшли питала неизъяснимую слабость.

— Хасегаву Нагису пригласили в Рим, на церемонию награждения, — сказала Хисуи Кана, — в 1998 году.

Да, 1998 год, перламутровый крестик. Достойное вознаграждение за годы упорного труда.

Когда Нагиса приехала в Рим, то остановилась в гостинице. Ее сердце колотилось от счастья — она в Божьем Городе! Япония, ее страна, была оплотом безбожности и язычества — неудивительно, что там случилась с Нагисой та ужасная трагедия. А тут? Тут, в каждом камне — Бог! Нагиса нигде не чувствовала себя так комфортно. Она расслабилась и распахнула свою душу. И ее изнасиловали. Прямо в гостинице. Среди камней, в каждом из которых пылала искра Божья.

Потом — падение.

Связь с Курумару Тацуо и прочими еретиками; черная магия, запрещенные ритуалы, правонарушения, сначала мелкие, затем крупные, включая вымогательства и убийства — череда позорных свершений. Хасегава Нагиса по-прежнему верила в Бога, однако вера ее пережила причудливую трансформацию: Нагиса считала теперь, что Бог — ее личный враг, что Бог ненавидит ее. И конечной целью своей она ставила физическое уничтожение Бога.

— Это смешно, — сказала Франческа.

— Смешно, — согласилась Хисуи Кана. — А вот ритуальные убийства — это совсем не смешно.

Кана поднялась из-за стола.

— Возьмите папку. Будем крайне благодарны, если вы станете держать нас в курсе дел, — сказала она.

— Конечно, — произнесла Франческа.

Источая аромат духов, Хисуи Кана удалилась.

Франческа же повернулась к Эшли.

— Ну, записала?

— Н-нет, — призналась Эшли.

Два листа были изрисованы звездочками.

— Убивать людей ты можешь, — сказала Франческа после продолжительного молчания, — а писать, значит, нет? Ты бесполезна.

Эшли сжалась.

— Простите, — сказала она.

Франческа ничего не ответила.

4.

Они поднялись в номер: мимо молчаливых охранников, прочь от слоохотливого вахтера — тридцать шагов к лестнице, потом двести двадцать ступеней вверх; и под конец — пятьдесят два усталых, неторопливых шага по податливым коврам; и все для того, что повернуть ручку двери на девяности градусов — и попасть в свой номер.

— А что мешало нам воспользовать лифтом? — простонала Эшли, бросая тяжелые, будто каменные, чемоданы на пол.

Следуя заветам пророка Исайи, она упорно манкировала физическими упражнениями, особенно теми, что развивали выносливость. Ибо сказано: "Утомляются и юноши и ослабевают, и молодые люди падают, а надеющиеся на Господа обновятся в силе; поднимут крылья, как орлы, потекут, и не устанут, пойдут, и не утомятся!"

Самое время Господу вмешаться — Эшли чувствовала себя предельно усталой. Горячий пот стекал по груди, спускаясь ниже, к животу, к паху; скоро он остынет, и будет очень холодно и неприятно.

— Считай, что ты наказана. За свою глупость и жестокость, — выдохнула Франческа. — Одиннадцатый этаж стал для тебя Голгофой! Чувствуешь это?

Сама Дева Мира выглядела ненамного лучше Эшли: прическа сбилась, на лоб налипли мокрые волосы, щеки покраснели. Она привалилась к стене и старалась отдышаться.

— А вы, — пробормотала Эшли, — а вы зачем поднимались вместе со мной? Доехали бы на лифте.

Франческа выдавила жалкую усмешку. Не исключено, что в представлении самой Франчески то была снисходительная улыбка, полная ядовитой иронии и скрытого торжества.

— Я... я хотела полюбовать на твои мучения. Как ты пыхтишь и обливаешься потом, пытаясь вскарабкаться наверх, — выдохнула она.

— А, понятно.

Эшли внесла чемоданы в номер и уже собиралась рухнуть на них, как на кровать, и тут же заснуть — когда Франческа осторожно взяла ее за плечи и вывела обратно в коридор.

Дверь захлопнулась.

— В чем дело? — устало удивилась Эшли. В коридоре было неуютно.

— Мне нужно переодеться, — раздался из-за двери приглушенный голос Франчески. — А твое присутствие меня нервирует. Посидишь здесь, пока я не закончу.

— Вы издеваетесь, Ваше Святейшество? — спросила Эшли, не надеясь, впрочем, на ответ.

Прошло пять минут.

"Что это, в самом деле издевка, или что-то еще? — думала Эшли, прохаживаясь перед дверью. — Месть? Месть не может быть настолько нелепой. Испытание? Нет, какой в этом смысл? Или же... или же ей нужно сделать что-то с чемоданами? Что именно?"

С каждой секундой Эшли нервничала все больше, и не только из-за загадочного содержимого чемоданов. Она буквально кожей чувствовала чей-то неотрывный, липкий взгляд: сначала грудь, потом живот, потом ягодицы — невидимый мерзавец словно приценивался к каждой части ее тела. Разозлившись, Эшли скрестила на груди руки. Взгляд никуда не исчез. Мерзавец наверняка из противоположного номера. Стоит сейчас у глазка и пускает слюни. С трудом она подавила желание выхватить жезл.

"И как ему не стыдно? Пользуется, что я не могу его убить сейчас. Грязный, похотливый негодяй", — думала она, стиснув ткань на груди.

Не выдержав, Эшли приникла к дверному глазку; если будет темно — значит, негодяй там, если же нет — то... Трудно сказать.

Глазок свободно пропускал свет. Никто не стоял у двери, никто не пялился на Эшли.

"У меня паранойя," — признала она неопровержимый факт, и перевела дух.

Бесшумно распахнулась противоположная дверь, и Франческа жестом показала Эшли, что можно входить.

Сама Дева Мира расхаживала в белом халате, а волосы обмотала полотенцем.

Похоже, она распорядилась полученным временем с пользой: не только переоделась, но и душ приняла.

"Вот стерва," — подумала Эшли мрачно.

Заметив ее недовольство, Франческа растянула губы в ухмылке.

Сняв туфли, Эшли прошла в номер. Под ногами пружинил ковер; изображенная на нем камбала грустно смотрела на белый потолок. Стены выкрашены в нежно-бежевый, окна укрыты тяжелыми занавесками. Кроватей две: одна между столиком с фруктами и шкафом, сделана из красного дерева, другая — перед домашним кинотеатром, сделана из дерева черного. Есть кухня — холодильник, мини-бар, декоративная плита; и есть ванная — оснащенная, ко всему прочему, довольно крупной стиральной машиной.

Эшли решила переодеться. Проследовав в ванную, она встала перед зеркалом и через голову стащила с себя грязный топик. Самое время принять душ. Эшли представила, как поливает себя попеременно то холодной, то горячей водой, и поежилась от предвкушаемого удовольствия.

В дверях вдруг возникла Франческа, и Эшли невольно прикрыла грудь.

— Эшли Лавджой, — произнесла Франческа царственным тоном. — Свари мне кофе. И побыстрее.

"У Ее Святейшества новая матрица поведения. Сначала эксцентричная до предела, потом сама невинность; кто теперь — стервозная дамочка?"

Тут Эшли заметила одну любопытную деталь: и ванна, и душевая были совершенно сухими. Ни одной капли на белой эмалированной поверхности. Спрашивается, где именно Франческа ди Риенцо приняла душ?

"Зато раковина мокрая," — призадумалась Эшли, и помотала головой, отгоняя дурацкие мысли.

Из комнаты донесся громкий шум — Франческа включила телевизор с домашним кинотеатром, и теперь наслаждалась новостным блоком в стереозвуке.

А Эшли натянула обратно топик — и отправилась на кухню, готовить кофе.

Это оказалось несложной задачей: взять с полки пакетик растворимого кофе — "Три-в-одном, как вы любите!" — и развести его в чашке с кипятком. Дело пяти минут.

— Быстро ты! — удивилась Франческа, когда Эшли протянула ей чашку с кофе. — Наверняка даже не старалась.

— Вы попробуйте, — предложила Эшли.

Она ожидала, что Франческа выплеснет ей кофе в лицо после первого же глотка, и невольно зажмурилась.

— Хм, — сказала Франческа, отпив немного. — Слишком сладко. Но зерна ты неплохо измельчила, их будто и не было. Я бы не смогла добиться такого эффекта. Хорошо справилась, пожалуй. Твое старание, Эшли Лавджой, похвально.

"Она думает, я ей натуральный кофе сварила? Или ни разу не слышала о существовании растворимого?"

Решив ничему не удивляться, Эшли села на кровать и расслабленно потянулась.

— Ваше Святейшество, а как мы будем искать Хасегаву Нагису? — спросила она.

Прихлебывая кофе, Франческа произнесла:

— Тебя это не должно волновать. Иди, постирай мои вещи, — и она махнула в сторону белья, грудой сваленного у кровати.

Деловой костюм, белая рубашка, носки, кружевные трусики с таким же бюстгальтером — и все нуждается в стирке, прямо сейчас, и обязательно руками Эшли Лавджой.

"Боже мой".

Эшли отнесла грязное белье в ванную комнату и засунула в стиральную машину.

— Есть еще какие-нибудь указания, Ваше Святейшество? — спросила она, вернувшись.

— Так быстро? А где белье? — удивилась Франческа.

— Отмокает, — скривилась Эшли.

— Ну ладно.

"Ты хоть знаешь, что такое "отмокает", дура?" — чуть не ляпнула Эшли.

Уважение к Деве Мира стремительно падало.

Внезапно Эшли осознала, что испытывает чуть ли не умиление — и стремительно пресекла опасное чувство.

"Боже мой, это уже смешно".

— Знаю, ты меня ненавидишь, — серьезно произнесла Франческа. — Хочешь убить. Я видела, как ты смотришь в мою сторону — с яростью. Будто мечтаешь увидеть меня мертвой.

— Вероятно, что так, — сказала Эшли, решив ни в чем ее не разубеждать.

— Но мы служим одной Церкви, и я в этой иерархии я выше тебя, — продолжила Франческа, — и ты не посмеешь поднять на меня руку. Как бы тебе этог не хотелось. Я заставила тебя, опасного, жутко опасного монстра сварить мне кофе — и ты сварила! Это ли не доказательство твоей покорности?

— Ваше Святейшество, вы что, боитесь меня?

— Любой бы на моем месте боялся, — сказала Франческа. — Поначалу я поверить не могла, что ты — монстр. Потом поверила, и испугалась не на шутку. Но вот теперь я убедилась, что и опасного тигра можно укротить, и запрячь в колесницу. Мне доставляет большое удовольствие дразнить такого тигра. Монстр — и готовит мне кофе! Подумать только! — Франческа покачала головой.

Ее рассуждения, столь нелепо-серьезные, сбили Эшли с толку.

— Если хотите, я каждый день буду варить вам кофе, — сказала она.

— Хочу, — кивнула Франческа важно.

Эшли поцеловала крестик в знак того, что их обещание скреплено Господом.

Потом они посидели немного перед телевизором. Эшли заметила, что Франческа невольно сторонится ее: едва рука Эшли оказывалась рядом, Дева Мира отодвигалась. Чувствуя, что делает глупость, Эшли протянула руку и попыталась коснуться Франчески.

Та вскочила с кровати.

— Сиди здесь, присматривай за бельем, — сказала Франческа сбивчивым голосом. — А я займусь делами. И не вздумай мне звонить: ты будешь только отвлекать.