Нежность Пустоты Грядущей

-Их несколько десятков, — Тиннар повернулся к юноше и опустил карабин.

-У тебя есть еще гранаты? — Занмар едва успел закончить ту фразу, как жестокая сила бросила его на пол, о который он ударился головой так, что несколько секунд зрение оставалось мутным и все пространство вокруг казалось погасшим и обратившимся в дымную радугу. Когти Тиннара разорвали его костюм, оставили глубокие раны на животе и груди и теперь он истекал кровью, продолжая сжимать в руке червеглот.

-Что ты...— он попытался приподняться, но пылающая боль не дала этого сделать и он обессиленно упал, глядя через дыру в потолке на плывущий в далекой вышине, кажущийся почти прозрачным лист.

Тиннар подошел и присел возле него, легким движением выбил из его руки пистолет, взял в свою руку, поставил на предохранитель.

-Неужели ты думал, что я готов умереть ради тебя и этой...— он сплюнул, глядя в сторону бессильно лежащей на полу, но продолжающей извергать рвоту Джаннары,

-Корневички?

-Ты предал нас...

-Я никогда вам не служил... — он плюнул снова и на сей раз в лицо Занмару. Трехглазые твари спокойно, опустив оружие входили в зал и Тиннар, поднявшись, протягивал им пистолет, говоря на незнакомом языке, указывая на умирающего юношу. Окружив его, они принялись спорить друг с другом, но завершения их перепалки он уже не слышал. Все листья стали черными для него и флойс принял его в темные глубины свои.

5.

Видимое медленно пробивалось сквозь мерцающую, белесую, дурманящую мглу и когда темные пятна слились с цветными, то он понял, что перед ним находится лицо, но существо это было незнакомо ему и вид его вызывал странные воспоминания, казавшиеся лживыми и ненадежными, подобными памяти о прочитанной книге или увиденном фильме, но никак не о том, кого встречал, кого возможно встретить.

-Кто...— Занмар едва узнавал свой голос, хриплый и жесткий, лишенный интонаций и более подобающий атру.

-Ты не узнаешь меня? — существо рассмеялось, его полные, темно-зеленые широкие губы разошлись при этом, обнажив оранжевые, в черных пятнах, острые зубы, -Я тот, кого так долго искала твоя госпожа.

-Ты...? — сознание его, превратившееся в собрание подвижных скользких червей, чем, быть может оно являлось и раньше, сохраняя незаметной для него ту особенность свою, пыталось препятствовать вере, но в словах того существа присутствовало ощущение истины намного большее, чем во всем остальном мироздании и Занмар, всегда смеявшийся над любой верой и презиравший каждого, кто обращался к ней, ни на мгновение не усомнился в том, что говорило оно, а ведь даже Евгения, первая его женщина, временами испытывала недоверие его.

-Он самый, дитя мое, — в огромных, без зрачков, янтарных глазах существа он видел величайшее безразличие, то самое, с которым туман относится ко всему, что скрывает, а рыбы-к тому крючку, который ловит их.

-Где я? — на красно-оранжевой коже Сеятеля черными силуэтами татуировки танцевали морны и принги, атры и журганы, скратанги и рашваны и сотни других существ и не было сомнений в том, что каждое из обитающих на этом Древе нашло здесь место свое.

-На самой вершине Великого Древа, мой бедный сын, — Занмар чувствовал, что не может пошевелиться, не ощущал своего тела, не воспринимал никакого движения, в том числе и собственного дыхания. За спиной Сеятеля он различал мутный зеленый свет, искристое свечение, тяжелое присутствие, неясное и расплывчатое.

-Что случилось со мной?

-Ты умер, мой несчастный сын, — он печально вздохнул, — Но во владениях моих ничто не пропадает и вскоре ты найдешь новое значение для себя. Ты дашь жизнь новому древу.

-Как? — он почувствовал холодную дрожь при мысли о том. Все сожаления и раскания в одно мгновение обрушились на него и отступили прочь, оставив в нем пустоту оглушающей свободы, чувства собственного величия и красоты, какие испытывает, стоя перед зеркалом девушка, которой только что подарили первый комплимент.

-Я превратил тебя в семя. Пройдет немало времени, я многому научу тебя и однажды, когда мне удастся найти благодатную почву, я помещу тебя в нее и окружу зародышами солнц, чтобы через миллионы их вращений ты стал таким же Великим и Чудесным, как и то древо, где появился на свет.

-Так наше древо не единственное? Я бы хотел, чтобы Джаннара услышала это.

-Она слышит, — Сеятель отошел в сторону и Занмар увидел свою госпожу, выпрямившую спину, опустившую подбородок, стоящую на коленях. Обращенная лицом к нему, она смотрела на него, широко раскрыв глаза, отяжеленные длинными и густыми накладными ресницами, лицо ее, еще более загоревшее, все усыпанное золотой пылью, казалось ему чуть осунувшимся, но еще более прекрасным от того. Руки, спрятанные за спиной были скованы, он не сомневался в том, плотно прижавшиеся друг к другу ноги пытались прикрыть промежность, плотный черный корсет, множеством тонких ремней стягивавший ее тело, приподнимал груди, звенел и блестел бесчисленными стальными кольцами, волосы, красные и синие пряди принявшие в себя, разделенные пробором, прикрывали соски, пронзенные серебристыми стрелами, стальные браслеты сжимали предплечья, следы от уколов растекались по сгибам локтей, от узкого ошейника с красными шипами тонкий кожаный поводок тянулся к запястью Сеятеля, обвивая его удушливой петлей.

-Твоя госпожа теперь моя рабыня.

-Это счастье служить вам, господин, — она приподняла голову, безрассудная улыбка властвовала над черными ее блестящими губами, наивная радость кружилась в сияющих глазах и выглядела она так, как будто не было для нее лучшего места и времени, кроме настоящих, как будто достигла она всего, о чем могла когда-либо мечтать. Она была ребенком, все желания которого предупредительно исполняются раньше, чем он сам узнает о них и большего нельзя было и желать.

Сеятель скрылся из вида Занмара и тот смог рассмотреть комнату, где находился. Небольшая, с огромным бесформенным окном зеленого стекла, она заполнена была незнакомыми ему машинами, состоявшими из черных и серебристых баллонов с красными на них угрожающими символами, черных, маслянисто мерцающих поршней, от которых поднимался пар, кружащихся колес, искрящих многоногих чешуйчатых тварей в стеклянных аквариумах, к которым тянулись трубки и провода, круглыми экранами, неспособными и на мгновение сохранить в неподвижности линии и знаки, возникавшие на них. Возле правой стены выстроились маленькие черные горшки, откуда поднимались крохотные зеленые ростки и Занмар подумал о том, что, быть может, и сам выглядит так же.

-Посмотри, — Сеятель вернулся, улыбаясь и принес зеркало и теперь он мог увидеть себя. Черное лоснящееся тело, подобное скратангу, исходящее подвижными отросткам, тремя обладающее маленькими глазами и острым красным клювом принадлежало ему теперь.Ему пришлось вспомнить все свои медитации и тренировки, чтобы остаться спокойным и не закричать, чтобы принять действительность во всей изменчивости ее.

-Я еще не все вернул тебе и не всем тебя одарил. Я начал со зрения, продолжил мышлением и сознанием. Завтра ты почувствуешь свои внутренние органы, потом я подарю тебе власть над конечностями. Не пройдет и десяти дней, как ты будешь считать себя полноценным существом.

-Но не человеком...— при этих его словах Джаннара усмехнулась, бросив быстрый взгляд на Сеятеля и обрадовавшись от того, что смех ее не разозлил его.

-Для тебя так важно принадлежать к определенному виду? — любопытствуя, Сеятель присел на кресло, стоявшее рядом с девушкой и только теперь Занмар понял, насколько огромным было это существо. Облаченное в просторные одежды из гладкой фиолетовой ткани, расшитой золотыми гнургами, оно больше, чем вдвое должно было превосходить ее ростом. Огромный его мягкий живот покачивался в такт дыханию, окруженный кольцом густых волос пуп был пронзен серьгой, что могла бы стать браслетом для Джаннары.

-Я...помню себя человеком.

-Ты помнишь себя ребенком, ты помнишь себя во снах. Когда в тебе будут тысячи ветвей, когда в тебе потекут те соки, что питают само мироздание и ты будешь чувствовать жар звезд как приятную ласку, став обиталищем для миллиардов живых существ, ты забудешь все это, -происходящее забавляло его и говорил он с таким удовольствием, что казалось, будто каждое слово было для него приятнейшим изо всех, — Когда твоя госпожа узнала о том, во что я хочу превратить тебя, она позавидовала тебе и умоляла меня сделать тоже самое и с ней.

-Я мечтаю об этом и сейчас, — она повернулась к Занмару и в ее счастливых глазах он увидел всемогущее, всеобъемлющее вожделение.

Занмару хотелось бы рассмеяться и, несмотря на то, что ему приятно было видеть Джаннару скованной и униженной, подчиненной и раболепной, он все же ощущал злость от того, что не понимает она, сколь многое он потерял. Прежде всего, сама она была потерей его, сомнительной и случайной.

-Я никогда не хотел быть актером, — он обратил свой взор на Сеятеля, надеясь, что не заметит он ярости, поднимающейся в нем.

-Почему же? — существо, повелевающее Великими Деревьями напоминало Занмару игривого преподавателя, играющего с невыучившим урок учеником, — Я всегда находил актеров великолепными в безумном безволии их.

-Я не хотел быть актером потому, что он не может увидеть собственного спектакля.

-Это разумно, мой сын, — Сеятель вздохнул, мягкие груди его, почти женские, с крупными сосками, обвисшими от тяжелых черных колец растерянно покачнулись, -Но ты познал жизнь на листьях, ты увидел ярость и страсть ее, ты был подвластен многому и подчинен многим. Ты умер от насилия и кому, как не тебе, вкусившему все это, стать заботливым отцом для новых народов? Именно поэтому твоя госпожа вечно будет завидовать тебе. Никогда не быть ей новым Великим Древом. Она привыкла властвовать и повелевать, убивать и причинять страдания. Для нее у меня есть иное предназначение.

Усмехнувшись, он развернул кресло так, чтобы оказаться лицом к девушке и распахнул одеяния свои. Приподнявшись, она с восхищением протянула дрожащие руки к его напряженной плоти, огромному фиолетовому члену с пульсирующими прозрачными наростами на нем, прижалась губами к острой головке, привстала, чтобы провести по ней сосками и грудью, от чего Сеятель довольно заурчал, а плоть его дернулась.

Глядя на свою госпожу, постанывающую от наслаждения, дарующую ласку с той неистовой нежностью, какую он никогда не заподозрил бы в ней, Занмар чувствовал себя потерпевшим поражение. Ему казалось, что именно от этого он и должен был защитить ее, от этого унижения, от любой ситуации, когда она не сможет быть сильной и властной. И была в нем ревность. Отдаваясь ему, она никогда не казалась такой счастливой, не испытывала такого удовольствия, не была так покорна и прекрасна, не сияли таким болезненным желанием ее неморгающие глаза, не улыбались влажные губы так, как будто первой была та улыбка для них и только для того существовала, чтобы показать мужчине, насколько приятен он. Кожа ее, лоснящаяся от проникших в нее масел поблескивала гнетущими соблазнами, груди сминались в руках Сеятеля, плоть их вздымалась между его пальцев, тонкие пальцы ее, с черными и красными, через один, ногтями осторожно и нежно, настойчиво, с трепетным и восхищенным благоговением ласкали вздутия на его члене, надавливая на них, проводя вокруг, от чего господин ее блаженно рычал, раскрывая пасть и выпуская из нее желтоватую слюну.

Я жив, я нахожусь в сознании, я воспринимаю, чувствую и запоминаю.Я способен к действию и планированию, я знаю о существовании будущего и лицезрею прошлое. Этого должно быть достаточно.

Когда мутная сперма Сеятеля брызнула на ее лицо, потекла пенистыми потоками по ее груди, заливая ремни корсета, тяжелыми каплями обвисая на застежках и кольцах, Занмар вздрогнул сильнее, чем сама она, чувствуя себя проигравшим все битвы, какие могли быть для него. Он знал, что даже если и станет когда-либо Великим Древом, то всегда будет помнить это, не испытывая ненависти к Сеятелю, но презирая его за то, что он позволил себе так унизить прекрасную Джаннару, отнять у нее власть и своеволие, позволить ей быть кем-либо, кроме госпожи.

Но, вопреки всему, чему его учили, невзирая на все слова, какие Занмар привык повторять, он никогда не чувствовал себя в удовлетворительно ясном и прочном сознании, ему требовалось намного больше, чтобы убедить себя в действительности и теперь, когда он семенил шестью бескостными ножками за Сеятелем по садам дворца его, ему казалось, что мысли его новые обретают возможности, становятся более проникновенными и хищными, что было приятно и служило поводом для гордости. Вечный электрический свет, благодетель уныния, повсюду преследовал его здесь. Как только его упругие ноги окрепли, обретя плотное покрытие, ему позволено было странствовать по коридорам дворца и он встречал повсюду это безрадостное сияние, ибо здесь почти не было окон и едва ли не все из имевшихся зеленое, желтое или красное представляли собой непроницаемое стекло. Трубчатые проходы в стенах и дверях, предназначенные специально для таких существ, как он, сокращали многие пути и нередко он встречал в них подобных себе. Некоторые из них были крупнее его и другого цвета, иные отталкивали его, больно ударяя сильными конечностями, другие пытались заговорить, но язык их, данный им Сеятелем, еще не был известен ему.

-Это язык Великих Деревьев, который обитатели их забывают слишком быстро, -сетовал Он, стоя перед хирургическим столом, на котором подвергал вскрытию молодого, еще живого атра. В ярком свете круглой лампы серебристые рашваны его красного халата казались ослепительными, скучающая сталь инструментов, в беспорядке разбросанных на маленькой круглой подставке напоминала Занмару, сидевшему в клетке, подвешенной на укрепленном в стене крюке, всех девушек, которых он мог бы убить и прежде всего возмутительную Евгению. Иногда именно ее он видел причиной всего, что случилось с ним, ведь это она сперва соблазнила его, а потом отдала Джаннаре и теперь, вспоминая ее вечно насмешливые, унижающие, издевающиеся глаза, он готов был поверить в то, что она могла предвидеть все страдания его и именно ради них отправляла его в это переменчивое путешествие.

-Я запрещаю таким, как ты разговаривать друг с другом на любом другом языке. Он должен быть единственным для вас и он станет таким для тебя. Ослушавшегося ждет смерть, — крошечные серьги пронзали ухо Сеятеля от длинной мясистой мочки до самого верха, светлые волоски выбивались из маленькой ушной раковины, короткие бледные шрамы заметны были на безволосом черепе.

-Если бы обитатели этого Древа могли говорить с ним, разве жили бы они так, как делают то сейчас? — изогнутым лезвием, блестяшим так, что можно было за галлюцинацию принять его, он вырезал из тела атра длинный и черный, маслянисто слезистый абдоминальный ганглий, весь в вязкой жидкости и бросил его в стальное блюдо, — Но ты будешь знать его и он даст начало всем остальным языкам. Они не так уже и различаются между разными деревьями...Ты знала атрианский? — не выпуская из рук роняющего капли на зеленый неровный пол лезвия, Он обернулся к Джаннаре, висевшей позади него на вцепившихся в высокий потолок цепях.