Metanoia

Запрокинув голову, извергшийся лемур отступил от меня на несколько шагов, замер, покачиваясь, а затем опустился на землю, взял в лапы облезлый хвост и скрылся за ним.

Собратья его возопили, затявкали, взвыли вокруг меня, высоко подпрыгивая и размахивая лапами. Я была довольна, я улыбалась, понимая, что понравилась им и уже знала, что вскоре снова вернусь сюда. Даже доминирующая самка потявкивала с видом довольным и одобряющим, они никогда не возражали против того, чтобы вернуться в мир людей.

Подойдя к тому, чье семя высыхало на моей ноге, я осторожно отодвинула в сторону хвост, из-за которого он испуганно взглянул на меня. Постаравшись, чтобы улыбка моя стала нежной и веселой, я указала ему на дерево, где покачивались темные, вечно спелые плоды.

Мгновение он смотрел на меня с непониманием и тоской, но затем кивнул и понуро направился к дереву. Вскочив на него, он скрылся в переплетении ветвей, только движение ярких оранжевых листьев выдавало его. Другие лемуры один за другим приближались ко мне, сжимая в одной лапе возбужденные члены, другой указывая на них. Они уже несли мне подарки, сочных гусениц и обломки ржавого металла, но я качала головой. Быть может, но не сегодня.

Он спустился, держа три сплетенных черенками фрукта и протянул их мне. Приняв плоды, я поклонилась в благодарность и направилась прочь, сопровождаемая разочарованным воем лемуров.

Саму меня фралоны не интересовали. Будучи рыцарем я познала все возможные опьянения и довольно быстро они наскучили мне. Поглаживая шероховатую, покрытую крошечными волосками переливающуюся кожицу я пробиралась под папоротниками, находя приятное в том, как слиплись пальцы на правой моей ноге.

Руки толстухи дрожали, когда она забирала у меня фрукты. Немедля вонзилась она зубами в один из них, зеленый сок брызнул во все стороны, попав и на мое платье, которое я в то мгновение возвращала на себя.

-Как тебе удалось добыть их? — стройная прикоснулась к моему плечу, мне казалось, что ей было приятно чувствовать меня.

-У светловолосых девочек есть свои секреты.

Она усмехнулась, повернулась к мальчику.

-Ты должен быть благодарным ей и учиться у нее.

Он поднялся и поклонился мне и я была рада, что он не видит моего смущения.

Толстуха бросила подруге фралон, та ловко поймала его в воздухе и протянула мне.

Я покачала головой, но тогда она, разомкнув свои яркие губы, маленькими желтоватыми зубками откусила от него, после чего снова приблизила ко мне и теперь взгляд ее полон был безжалостного ожидания, злобного подозрения, с каким смотрит на живот своей беременной жены царь, услышавший предсказание о гибели от рук собственного сына. Подозревая, что все, как и всегда, превращается в некий высокомерный ритуал, я не находила возможности скрыться от него. Приняв фрукт, я надкусила его горячительной сочной мякоти, лишь чуть, меньше, чем ноготь моего большого пальца, но ей было достаточно того. Отобрав у меня плод она бросила его в мальчика, попала в его левое плечо, оставила на нем мутный зеленоватый след. Она уже подошла к толстухе, а он все еще продолжал смотреть на нее и во взгляде его я видела такие предсказуемые блудливую ненависть и скучающее обожание.

После всего этого они с восторгом приняли меня к себе. Единственное условие вынуждало меня обучить мальчика тому, как добывать фралоны у лемуров. Для этого мне пришлось отдать ему одно из своих платьев, короткое и черное и позаимствовать у матери парик и косметику. Он был недостаточно красив для того, чтобы восхитить эти тоскующие души. Его подбородок был шире, а нос более длинным, чем должно было то быть у симпатичной девочки, но яркая помада и голубые тени позволили сделать эти недостатки менее заметными. Пребывая в том возрасте, когда по фигуре бывает сложно определить пол, он с легкостью натянул на себя мое платье, а тугие желтые локоны приятно оттенили его загорелое лицо.

Обойдя вокруг него, осмотрев его, я осталась довольна результатом. Толстуха же фыркнула, потирая левую ягодицу.

-Ты такая миленькая, что тебя хочется поцеловать, -она плюнула и ее густая, пенистая слюна упала рядом с его маленькими ступнями.

Румянец воспрял на его щеках, он опустил глаза и мне подумалось, что он был бы не против того поцелуя. Возмущение от того было столь велико, что мне стоило немалых сил удержаться и не дать ему пощечину. Он был потомком великого мятежника, чьи статуи по личному указу Короля были установлены в некоторых Дворцах и то, с каким удовольствием он подчинялся этой некрасивой девочке выглядело для меня предательством по отношению к прославленному предку. Подозревая в этом таинственное извращение или же неприглядный бунт, я могла снисходительно отнестись в первому или восхититься вторым, но он ничем не проявлял действительных причин своего поведения, молчаливо перенося все издевательства, которым девочки подвергали его.

Из тени папоротников я наблюдала за ним. Неуверенно и робко ступая босыми ногами по сочной траве он вышел к лемурам и они собрались вокруг него также, как было то со мной. Существа непритязательные и спокойные, они наслаждались красотой как таковой и были им безразличны происхождение и окаменевшая ложь ее.

Они окружили его, молодой лемур с телом тонким и гибким выпрямился перед ним, покачивая бедрами, потрясая особой длины членом. Рука мальчика опустилась на него, сжала, двинулась к его основанию и я облизнулась раньше, чем смогла остановить себя. Замерев и закрыв глаза, я прислушалась к себе и, улыбаясь, открывая себе новый аромат действительности, призналась, что мне хотелось быть на его месте, быть им, переодетым и притворяющимся, увлекающим и привлекательным, пленительно обманчивым настолько, что среди наслоений притворства невозможно было уже различить крошечные темные вкрапления истины, какими могли быть его игристые страдания и судорожные сновидения.

Мое платье было испорчено. Лемур залил его своим семенем, но принес мальчику только один фралон, что обрадовало меня, сделало почти счастливой. К каким бы ухищрениям он не прибегал, я все равно была в три раза лучше, красивее, приятнее.

Теперь я участвовала во всех их играх, но Страж предостерегала меня.

-Ты устала? — спрашивала она меня после десяти кругов вокруг бассейна.

Я кивала, задыхаясь и не в силах ответить.

-Ты помнишь Королевский Манифест?

То был известный каждому образованному существу документ, в котором Его Величество официально признавался, что мы являемся Его галлюцинацией. Поскольку доказательства Его власти над реальностью были несомненными, то вопрос вызывал лишь выбор термина. Ученые до сих пор спорили о том, почему он выбрал именно это слово, предпочтя его всем иным определениям иллюзии.

-Ты помнишь, что он говорил об игре?

-Что уместно и полезно придаваться любой игре, ибо любая из них способна открыть замысел Его. — тем самым Он выдавал как наличие оного, так и то, что воспринимает нас способом развлечения. Мятежники возмущались этим, мы же гордились.

-Ты много играешь?

Я проводила целые дни в играх. Все время, свободное от занятий, от чтения и физических упражнений я участвовала в изобретательных предприятиях толстухи, путешествуя по городу, вновь, как и много лет назад, находя его удивительным, обнаруживая в нем места, коих не было в моей памяти.

Наша предводительница, неизменно отличавшаяся смелостью, прогонявшая с нашего пути бродячих собак и похотливо облизывавшихся нищих, оставалась таковой лишь до того момента, пока мы не натолкнулись на другую группу детей.

Все дни здесь были одинаково солнечны. Ночь делала меня всемогущей, я бродила по темному дому, где скрипели доски, стучали ставни, скреблись и пищали мыши, трещали кузнечики и всевозможные жуки, я выходила во двор, поднимала глаза к небу, по которому золотыми звездами проносились спутники и пилотируемые космические корабли, я видела, как они вспыхивали, расходясь падучими искрами, уничтоженные инопланетянами или врагами, которыми, в зависимости от стороны, могли быть и королевские войска и бунтовщики, я наблюдала за странными свечениями, чьи переливающиеся всполохи обнаруживали посреди темноты извивающихся темных тварей. Обнаженная, я распугивала ящериц, спаривавшихся и откладывавших бордовые яйца, я улыбалась и танцевала под жгучими звездами, я смеялась и чувствовала все большую злость.

Каждый горячий день мы бродили по пустым улицам, иногда наблюдая за незнакомцами, коих имелось немало, таинственные занятия чьи не имели никакого объяснения для меня. Я так и не смогла понять, для чего высокий мужчина в черном потертом комбинезоне, обвешанный черепами различных мелких животных и человеческих эмбрионов оставлял на перекрестках мертвых лягушек, туго набитых стальными шариками. Толстуха нередко останавливалась и мочилась на пересечении дорог и я подозревала, что таким образом она метит территорию, хотя и не сомневалась в ее принадлежности к человеческому виду. Особенно ее забавляло, когда желтая струя падала на тугое бледное пузо лягушки, сквозь кожу которого проступали очертания стали. Широко расставив неровные жирные лодыжки, она утробно смеялась, заливая несчастное земноводное. В этот момент, незамеченный за смехом, высокий юноша появился рядом с ней.

Она вскочила, продолжая изливать из себя зловонную жидкость, разбрызгивая ее по своим ногам, руки ее сжались в кулаки, со злобным вызовом она смотрела на него, а рядом с ним появлялись один за другим спутники его.

Он был если не самым старшим, то самым высоким из них. Загорелый и мускулистый, он возвышался над толстухой, положив руки на бедра, довольно ухмыляясь и щуря глаза.

-Я же говорил тебе не появляться здесь...— он подошел к высыхающей лужице, оставленной ей, присел, принюхался, прикоснулся к мокрым камням пальцами, поднес их к носу и втянул воздух.

-Ты не можешь...— но он рассмеялся, расстегнул ширинку своих грязных серых брюк и мощная прозрачная струя ударила в брюхо мертвой лягушки, разлетаясь вокруг сияющими брызгами.

Мальчики, все одинаково беспечные, с движениями тел угрожающе-небрежными, повторяющими во всем вожака своего, окружили ее. Некоторые из них были совершенно обнажены, другие носили рваные или обрезанные и превращенные в шорты брюки. Все они были загорелыми, коротко и неровно стрижеными, отчего выцветшие на солнце волосы торчали в разные стороны. Их запястья сжимали кожаные и стальные браслеты, носы и уши пронзали стальные серьги, извилистые царапины, мрачные ссадины, роскошные синяки и каменные коросты украшали их тела. Стоя вокруг толстухи, они тихо и злобно посмеивались. Один из них толкнул ее в спину, но когда она развернулась к нему, то же самое сделал другой. Она снова повернулась и тут третий схватил ее за левую грудь. Резким ударом она освободилась от его руки, но он лишь рассмеялся, потирая запястье.

Двое встали напротив стройной и один рядом со мной. Я с любопытством смотрела на него, ведь он так сильно отличался от спутника нашего. Весь в следах недавних битв, с роговыми пластинами засохшей крови на коленях и локтях, издающий сладковатый гневный запах смешавшихся мочи и пота, он стоял, наклонив голову и приоткрыв рот, сощурив глаза и сжав кулаки, выглядя глупым и опасным, что почти всегда является неизбежным сочетанием.

Спутница моя сложила на груди руки, спокойно и внимательно наблюдая за тем, как вожак их стряхивает последние капли и застегивает пуговицу брюк. Наш мальчик стоял за ее спиной, опустив голову и едва не плача.

Вожак подошел к нам, посмотрел на стоявшую рядом со мной и приветливо ей кивнул. Между ними было некоторое сходство. Схоже вздернутыми были их носы, имелось подобие в узких скулах и полных губах. Я заподозрила, что они могли быть родственниками, братом и сестрой, но в этом случае между ними непременно должна была существовать кровосмесительная, полная ненависти связь.

Затем он, ухмыляясь, наклонился и выгнулся, заглядывая за ее спину.

-Здравствуй, братик, — это оказалось совершенно неожиданно для меня, между этими мужчинами я не могла предположить никакого родства и решила, что слово это было использовано лишь как унизительное определение или же он называл так всех, кто был младше него и имел такие же гениталии. — Тебе все еще нравится, когда девочки издеваются над тобой?

Усмехнувшись, он посмотрел в глаза стройности, а затем обратил внимание и на меня.

-Ты симпатичная. — он присел, глядя на меня, его руки обвисли на коленях, пальцы покачивались, подобно безжизненным гектокотилям. В его взгляде я опознала мужское недоверие, обычный для этого пола потаенный страх перед всеми запредельными и потому неприглядными, вменяемыми в вину самому себе удовольствиями.

Двое мальчиков повисли на руках толстухи, заломили их за ее спину, в то время как другой, высокий и рыжеволосый, схватил руками шею девушки и приник к ее губам яростным, наигранным поцелуем. Еще один, прижавшись к ее правому боку, рукой скользнул между бедер и когда она дернулась, попытавшись пнуть его, двоим пришлось схватить ее ноги.

Их движения отличались точностью и легкостью, отрепетированные, привычные, они уверяли меня, что все это происходило и раньше, каждый раз, когда она пересекала границу их территории и оказывалась достаточно невнимательной, чтобы попасться в их руки.

Никто из них не тронул стройную, только нашего мальчика вожак заставил смотреть на то, как, прижатую к стене, ласкали и целовали толстуху. Она уже не сопротивлялась, только тихо плакала. Тело ее содрогалось, но иногда это совпадало с тем, как очередной мальчик впивался губами в ее сосок или грубо хватал за промежность и я не могла решить, были те сотрясения признаком удовольствия или отвращения.

Подойдя к своим мальчикам, вожак что-то сказал им и некоторые из них засмеялись, парочка фыркнула, трое быстро посмотрели на меня. Один за другим они оставили толстуху и она села, прижимаясь спиной к стене, закрыв лицо руками и рыдая. Теперь они приближались ко мне и были они не столько угрозой, сколько безжалостным любопытством, тем самым, который не позволяет одержимым им ни стыда ни смущения, презирает чопорную условность и наслаждается скандальным завершением всех своих дел.

-Что ты хочешь? — спросила стройная у вожака мальчиков.

-Она пойдет с нами. — он кивнул в мою сторону. — Не пытайся нам мешать, иначе мы снова сделаем с тобой это.

Ироничный намек на некое оскорбительное, унизительное, поразительное прошлое желчной горечью отозвался в моей груди, как будто я по собственной ленивой глупости упустила некое невообразимое пустотелое чудо, навсегда запечатавшее уста всех, кто видел его, запретившее рукам изображать и описывать его.

-И ты. — теперь он смотрел на меня. — Не пытайся сбежать от нас. Мы все равно поймаем тебя и тогда будет только хуже.

Я не собиралась бежать, я даже не думала об этом до тех пор, пока он не сказал, зачарованная происходящим, тем, с какой распутной легкостью события и движения перетекали одно в другое, меняя состояния чаще, чем колибри — крылья.

Опасность их представлялась мне незначительной, я не чувствовала в них потребности к убийству, не думала, что может возникнуть в них желание изуродовать меня, а все прочее едва ли могло меня испугать.