Созерцающие путь

— Прощаю, сын мой... — прохрипел он. — Ты... лишь раб системы... Она сделала тебя палачом... ...Я же пошел против... против всего этого... благоразумия... Потому и вишу вот здесь... как и многие другие до меня... которые осмелились...

Я встал навытяжку против столба и отдал старцу честь, согнув правую руку в локте вверх через левую.

* * *

Слёзы застилали мне глаза, мешая видеть моего лучшего друга и духовного наставника, распятого на грубом щите всего в двух тысячах шагов от меня. Зрительная труба позволила рассмотреть казнь во всех её ужасных деталях.

У меня не было сомнений, что он свершал сейчас великое дело, которое поставит его в один ряд со славнейшими великомучениками, а может, и повыше их. Но такие соображения, конечно, даже не приходили ему в голову. Им двигала лишь любовь к людям, любовь вопреки здравому смыслу. И вопреки страху: ведь он, несмотря ни на что, любил жизнь и смерть не призывал.

Как же ненавистны были мне его истязатели! Если бы я только мог туда добраться! Но что меня от этого удерживает? Кавалеристские полки стоят у ворот южных башен и ждут только моего приказа. Возможно, его ещё можно спасти. Но время идет, с каждым мгновением надежды всё меньше. А может имперцы хотят таким вот образом выманить нас из города? Выманить и перебить... Ничейная земля отсюда и вплоть до места казней была свободна от неприятельских солдат и артиллерии и как бы приглашала совершить туда налёт. Казалось, ничто не мешает мне доскакать до холма и отбить друга у палачей. Конечно, многие из наших при этом полягут... Не осудит ли меня Святейший за эти жертвы?

Раздираемый этими мыслями я стоял у бойницы. План вылазки родился у меня от отчаяния и поначалу показался безумным. Но, обдумав детали, я решил, что это не такая уж и безнадёжная идея. Понятно, что пространство между стеной и холмом хорошо пристреляно: имперские дальнобойные катапульты в открытую стояли и справа, и слева. А потом нас, скорее всего, атакуют с флангов или попытаются отрезать путь к отходу. Да, враги только и ждут этого. А если ударить там, где они меньше всего ожидают? Несколько поодаль от возвышенности, туда, где позиции противника ближе всего расположены к городу? Прорвать линию обороны и двигаться в обход их артиллерийской цепи, сминая по пути вражий лагерь? Имперцы там не смогут ни построить, ни развернуть свою пехоту, так что до холма, пожа-луй, можно будет добраться. Всё это, конечно, займёт больше времени, да и шансов особо не прибавит, но всё же лучше будет, чем просто лезть в западню. Я объявил свой план ближайшему окружению и, не слушая возражений, велел седлать коня.

День уже клонился к вечеру, когда прозвучали сигналы к атаке. Ворота в южной стене открылись и выпустили конников. Впервые за всё время оса-ды мы выходили за пределы города.

* * *

Со стороны вражеской столицы донёсся раскатистый гул. Земля под ногами ощутимо задрожала. Весь лагерь всполошился, тревожно запели сигнальные рожки. Казалось, на нас вдруг двинулась грохочущая лавина: людские потоки извергались из чёрных зевов толстых башен, сливались и текли в нашу сторону, по пути обретая черты мощного конного клина, нацеленного в центр лагеря, то есть, слава богам, мимо нас. Заработали катапульты Империи, заполняя воздух роями смертоносных шаров.

Я топтался в нерешительности, думая о том, что теперь делать, но тут подбежал лейтенант, тот самый, что давеча присутствовал при экзекуции.

— Дед ещё жив? — спросил он, переведя дыхание.

Узнав, что да, он не без изумления глянул на столб, возле которого тол-пился караул.

— Кончай с ним, сержант. Капитан велел вам прибыть незамедлительно. Готовится изрядная заваруха, так что у нас каждый солдат на счету.

Что верно, то верно. От нашей сотни осталась едва половина, от иных — ещё меньше. Солдат, конечно. Среди офицерского состава убыль была не столь ощутима, но на то они и офицеры.

Лейтенант, передав распоряжение, поспешил восвояси, а я взглянул на распятого священника. Дышал он часто и тяжело. Тело конвульсивно подёргивалось, будто старец пытался оторваться от досок, взлететь и умчаться подальше от страданий и мерзостей нашего грешного мира. Глаза почти закатились, как в полуобмороке, но на лице читалась не мука, а какое-то отрешённое просветление, как у блаженного. Губы ещё шевелились в без-звучном шёпоте.

Я поднял самострел и прицелился в грудь распятому.

— Прости, старик, — чуть слышно проговорил я. — Не моя воля...

Привычная отдача — и ещё одна стальная игла пришпилила несчастного к щиту. Тело дёрнулось и тут же обмякло, голова свесилась набок. А на лице так и осталась безмятежность.

— Отмучался, горемычный, — сказал кто-то. Краб, кажется. — Примите его, боги.

Больше тут делать было нечего, и я пошёл прочь от столба, приказав де-сятку следовать за мной.

* * *

Неприятель ударил стремительно, но так же быстро и откатился, оставив во множестве людские и лошадиные трупы. Нам не пришлось даже ввязываться в схватку, всё решили наши артиллерия и кавалерия. Конники встали на пути врага у самого края лагеря, когда тот уже прорвал первую линию обороны. Там же атака и захлебнулась. Затем последовало общее отступление с немалыми для них потерями, пока городские ворота не всосали последних беглецов. Катапульты проводили их градом кугелей.

Больше саки не высовывались. Они даже на обстрел не ответили. Вскоре и наши артиллеристы решили не тратить снаряды попусту. Да и сумерки уже сгустились. Смрад же ещё долго стоял над пожарищем.

Возвращение в родной шатер было нерадостным. Угрюмое молчание товарищей, которым я теперь стал командиром, яснее всяких слов говорило об их подозрениях на мой счёт. Они, конечно же, были уверены, что я давно уже спелся с серыми и что смерть Мойсы целиком на моей совести. И разубеждать их было так же бесполезно, как представляться чистым после купания в выгребной яме. Никто из них не оспаривал мои приказы, но подчинялись механически и с явной неохотой. Оставалось лишь надеяться, что меня не прирежут ночью: в таком случае перед Государственным Сыском ответит весь десяток.

Перед сном я всё-таки не выдержал и сказал, ни к кому конкретно не об-ращаясь:

— Я не виноват в том, что произошло. И тем более в смерти нашего командира. Я не доносил на него.

— Ясно, не виноват, — съязвил Весельчак. — Главное, что ты теперь сам стал командиром.

— Серые заставили меня напялить эту амуницию, — продолжал я оправдываться. — Они загодя всё подстроили. Таким вот манером они и берут людей за жабры, чтобы держать всё под своим контролем.

Ответом было нарочитое молчание, многие просто отвернулись. Поняв, что никто мне не поверил, я лёг на своё место. На душе было погано... Вспомнился Мойса, его всегдашняя спокойная уверенность и отеческая снисходительность к подчинённым. И мы все его, можно сказать, любили. Как же мне его сейчас не хватало!

Я взмолился про себя богам-покровителям, попросил ниспослать мне силы, чтобы выдержать всё это. Попросил о помощи на трудном пути. И, просил, просил простить за кровь, что я пролил в последнее время.

* * *

Мама мыла мне руки, как бывало в далеком счастливом детстве. Мыла в том же самом тазике, расписанном цветками. Мы сидели на лужайке во дворе нашего дома.

— Где же ты так изварзался, замарашка? — ласково журила она меня.

По дорожке к нам шли Мойса и тот самый священник. Они о чём-то мирно беседовали. Я опустил взгляд и вздрогнул: вода в тазике была кровавой. А мама уже вытирала мои руки чистой салфеткой, приговаривая:

— Вот теперь-то ты чистенький, мальчик мой.

Я поднял глаза. Гости подошли к нам вплотную.

— Значит, вы живы! — радостно воскликнул я. — Какое же счастье, что вам удалось выжить!

Они стояли и улыбались.

— Прости, добрый человек, за то, что мне пришлось сделать с тобою тогда, — сказал я священнику.

— Конечно, сынок, не переживай. Они почти уже зажили, — Он задрал рукава и показал розовые рубцы.

— А здесь? — Я указал ему на грудь.

— И здесь тоже. Ты не причинил вреда моему сердцу.

— Как же я рад этому!

Затем я обратился к своему командиру:

— Где же твоя форма? — Он, надо сказать, был в удобном одеянии свободного покроя.

— Мне она больше ни к чему, — ответил он с широкой улыбкой. — Теперь ты её носи.

— Она меня гнетёт. Товарищи меня ненавидят, думают, что я тебя предал. Боюсь, не потяну этот груз.

— Однако именно ты из всех достоин носить её после меня. А товарищи скоро поймут, что ты не виноват.

— Спасибо, Мойса, утешил, — вздохнул я с облегчением.

— Не за что, Юлиус, — назвал он меня по имени. — Время всё расставит по своим местам.

Они со стариком пошли от нас, возобновив свою беседу. Я хотел было пойти за ними, но мать удержала.

— Останься со мной, сынок. У них теперь своя дорога.

Я удивлённо посмотрел на неё.

— Ты же знаешь, что я всегда рядом с тобой. Всегда, чтобы ни случилось... — Её ладонь нежно коснулась моей щеки, а лицо осветилось той самой ласковой улыбкой. — Экий ты небритый! Надо же, мой Юли стал совсем взрослым мужчиной. — Потом вдруг посерьёзнела и добавила задумчиво: — Очень скоро, уже сегодня, сын, ты достигнешь перепутья, на котором решатся многие судьбы этого мира. Берегись белого всадника! В своём одиночестве он ищет путь к тебе сквозь тяжкие пласты ненависти.

— Кто этот всадник?

— Ты сам. Только отдалённый пространством и временем, бытом и суждениями, злобой и непониманием.

Я хотел расспросить её поподробнее, но счастливый мир вокруг уже начал блекнуть и расплываться. Сознание пыталось удержать, восстановить его, но тщетно... Тело обрело привычную тяжесть, я ощутил жёсткое ложе под собой, а ещё холод и напряжение внизу живота. В сером сумраке медленного рассвета мне явственно слышался свистящий шёпот страха и ненависти. Он был везде и всё туже сжимал свои кольца.

* * *

Утро ознаменовалось довольно сильным снегопадом. Зима ещё огрыза-лась, не хотела уходить просто так. Интересно, что ещё, кроме снега, при-шло к нам с севера?

Я в задумчивости стоял у окна, наблюдая, как белая пороша засыпает деревья в дворцовом саду. Стоял и горестно размышлял. Правильно ли я сделал, что повёл своих людей в безнадёжную вылазку? Мог ли спасти тогда своего учителя, единственного близкого человека? Я остался без любимой, остался без друга и наставника... Жизнь, казалось, утратила для меня смысл. Зачем он ушёл, когда был мне так нужен? Ради чего отправился тешить мерзких язычников? Ради тех, кто так или иначе был обречён?

В дверь тихонько постучали.

— Можете войти, — не оборачиваясь, бросил я.

Послышался лёгкий щелчок потом ещё один — дверь открыли и закрыли.

— Ваше величество, — раздался голос первого советника. — Простите за беспокойство, но...

— Не стоит извиняться. У меня бессонница, — отмахнулся я, оборачиваясь к нему. — Говорите по существу, без лишних церемоний.

Высокий человек в белоснежном мундире подошёл ближе. Стук шагов по паркету отозвался в покоях гулким эхом.

— Хорошие вести. Северная армия приближается, и скоро мы её увидим. Уже сегодня она должна переправиться в Мэйдл.

— На переправе все готово? — Я несколько оживился. — К их подходу мосты должны уже стоять.

— Да, ваше величество. Понтонёры обещали закончить к сроку.

— А как насчёт пропускной способности? — осведомился я.

— Не беспокойтесь, промаршируют, как посуху, — отрапортовал он. — И конница проскачет в несколько рядов. — Потом озабоченно добавил: — Есть только одна проблема: разместить в городе столько людей.

Я усмехнулся:

— Зачем же в городе? За городом, в стане врага. Но сперва выбьем его оттуда.

— Ваше величество... — Он недоумённо воззрился на меня. — Вы хотите сказать, что мы уже сегодня ударим на имперскую армию?

— Не вижу смысла медлить, — твёрдо ответил я. — Полагаю, именно сегодня решится судьба Сэксондии и всего Северного Союза.

* * *

С дозорной башни открывалась довольно странная картина. Видно было, что враг готовит штурм, но при этом собирается применить нечто необычное. Глядя на это, я буквально терялся в догадках. Никто из моих приближённых тоже ничего толком не понимал.

Авангард противника состоял из нескольких шеренг жутких многоногих машин. Их ряды широко развернулись по центру напротив городской стены. Над многими стальными чудовищами реяли жёлто-красные знамёна. По прошлому опыту я знал, на что они способны. А перед неприятельской армадой стояла многотысячная толпа пленных, среди которых можно было разглядеть женщин и детей. От этого скулы сводило ненавистью, кулаки сжимались сами собой.

Но более всего озадачивали люди, занятые чем-то непонятным на месте, где раньше проводились казни. Вьюга недавно улеглась, и их алые одеяния резко выделялись на белом фоне холма. Они сыпали из мешков какой-то красный порошок, выводя им черты и линии на снегу. На возвышенности мало-помалу возникал странный узор гигантских размеров. Прямые линии пересекались с другими и далее резко ломались, уходя в стороны или заворачиваясь в круги и спирали. Одна такая спираль восходила к вершине бугра. В целом рисунок казался аляповатым и хаотичным, словно выброшенная на берег каракатица разбросала свои щупальца. Но в то же время ощущалась в нём какая-то жуткая, нечеловеческая гармония. Вид раздваивающихся, расстраивающихся, заворачивающихся в разные стороны и перетекающих друг в друга линий завораживал своими сплетениями. Посмотришь на такое несколько мгновений — и начинаешь ощущать нечто иное. Грандиозное и страшное, прекрасное и одновременно омерзительное, будто сам холм под низко нависшим, стальным небом принял другую форму, сделался прозрачным и пульсирующим, — стал вдруг живым су-ществом.

Сделав над собой усилие, я оторвал оттуда взгляд и проморгался.

— Как вы думаете, что всё это значит? — спросил я у своего окружения.

После недолгого молчания раздался голос военного министра:

— Ваше величество, я полагаю, что противник намеревается штурмовать город под заслоном из пленных.

— Мне тоже так кажется, — согласился я. — В последнее время имперцы ничем уже не гнушаются. А что вы можете сказать насчёт того, что творится на холме? Что они там затеяли?

— Ваше величество, — решился предположить первый советник. — По всей видимости, это какая-то магическая схема, предназначенная для некоего ритуала. Возможно, готовится жертвоприношение.

— Человеческое? — содрогнулся я.

— Насколько мы знаем нравы этих язычников, вполне вероятно.

И верно: вскоре туда привели несколько десятков пленных сэксондцев. Даже издали можно было заметить безучастное выражение их лиц и безволь-ную походку. Казалось, что все они одурманены. Люди в алых тогах начали разводить их по холму, помещая в разных местах изображения, где укладывали навзничь прямо в снег. Те подчинялись безропотно, не оказывая ни малейшего сопротивления.

— Скоро ли подойдёт подкрепление? — процедил я.

— Ваше величество, — наперебой ответили мне. — Сообщают, что войска уже приблизились к Мэйдлу... Скоро начнётся переправа... А возможно, уже началась...