Космические ревизоры

Когда мы увидели в иллюминаторы желтый диск планеты, то тут же зашёл вопрос об упущенной прибыли.

— Эх, потрясти бы эту Халванету, — мечтательно сказала Шмупсина.

— Потрясём, но в своё время. Сейчас, без подготовки, лучше не соваться. Там сидят серьёзные люди. А у нас даже предписания для проведения ревизии на Халванете нет, — ответил я.

Космопорт планеты был расположен в полупустыне, довольно далеко от столицы. Вдоль дороги были посажены чахлые деревца, лишь частично прикрывавшие скрывающиеся за ними поля. Может быть, деревья плохо поливают? Ведь вода на Халванете стоит дорого. А из 400 литров воды путём нехитрых манипуляций здесь получали полкило ковноина. Все бескрайние поля по обе стороны дороги были усажены какими-то странными кактусоподобными растениями, смахивающими на опунции. Присмотревшись повнимательнее, я понял, что это не растения, а кладбищенские кресты, выкрашенные в зелёный цвет. Мы ехали по гигантскому кладбищу. Сразу вспомнились строчки из стихотворения Некрасова "А по бокам-то всё косточки русские, сколько их, Ванечка, знаешь ли ты?". В самом деле, что ещё здесь, у всех на виду могли "посадить"?

Город не произвёл на меня особого впечатления. Есть, конечно, города и победнее, но для купающейся в деньгах Халванеты подошло бы что-нибудь посолиднее. В гостинице нам предстояло провести три ночи — на Элупию ракеты отсюда ходят не особенно часто. Когда мы устраивались в гостинице, то нам дали 202 номер, то есть второй номер на втором этаже. Всего же в гостинице было от силы 50 номеров.

— Отнеси вещи в 202 номер, — сказал портье мальчику.

— Это около Пагани, что ли? — уточнил мальчишка, с состраданием глядя на нас.

— Да.

Похоже, что это какая-то известная личность, — подумал я. Пагани действительно был довольно широко известен в этой гостинице, правда, как я узнал позже, слава эта была геростратова. Нет, он никого не поджигал. Он просто играл на скрипочке. Это был наркоман, ещё не успевший промотать свои деньги, а потому живший в приличной гостинице. Он занимал угловой номер, а нам посчастливилось быть его соседями. Вечером, часов в одиннадцать, я услышал, что за стенкой кто-то довольно неплохо играет на скрипке. Надо же, прямо бесплатный концерт, подумал я. Увы, бесплатный концерт бывает только в психушке. Закончив играть это произведение, он тут же начал играть его по второму разу. Когда он исполнил его в третий раз, то мне это начало надоедать. После пятого раза Шмупсина начала стучать ему в стенку. Минут на пять он затих, а затем начал играть опять, правда, очень тихо. Однако и на улице жизнь замерла и наступила тихая и душная южная ночь. В этой почти звенящей тишине его пиликанье ощущалось весьма отчётливо, поскольку и у него и у нас были распахнуты окна. Окно, к неудовольствию Мусека, пришлось закрыть. Хорошо ему — раздобыл где-то бутылку водки, выпил за упокой души какого-то Макса и заснул. Где он, интересно, раздобыл здесь водку? Спиртные напитки на Халванете строжайше запрещены. Поэтому раздобыть наркотики здесь гораздо проще, чем водку. А скрипач тем временем с остервенением водил смычком по струнам. Возможно, что основной целью его пиликанья было перепилить струны. И, похоже, что ему иногда это удавалось. Тогда он затихал на несколько минут, а затем принимался играть опять. Наконец, Шмупсина не выдержала, и пошла к нему в номер ругаться. Как она мне потом сообщила, его дверь была предусмотрительно заперта, а свет потушен. Он играл в темноте! Он, конечно же, ей не открыл.

— Может мне сходить пожаловаться на него портье? — предложила она.

— Думаю, что это бесполезно. Ночью нас никто переселять в другой номер не будет. А завтра утром скажем портье, что мы или съезжаем в другую гостиницу, или пусть дают нам другой номер, подальше от этого психа.

Когда было часа два ночи, я понял, что если ещё пять минут я послушаю эту симфонию, то точно сойду с ума. На ум приходили самые радикальные способы — вплоть до того, чтобы пробраться в его номер через его открытое окно и придушить этого поганца как крысу. Наконец я выбрал самый щадящий вариант.

— Шмупсина, ты не спишь? — прошептал я.

— Нет, конечно.

— Затыкай уши. Я сейчас буду давать кошачий концерт.

Она сразу поняла меня. Когда-то, довольно давно, ещё будучи Шмупсом, она слышала мои завывания, и наверняка они врезались в её память. Я начал завывать в такт мелодии. Поскольку за три часа я выучил её на зубок, а у меня абсолютный музыкальный слух, то у нас получился великолепный дуэт. Правда, голосок у меня был тогда... своеобразный. Я вкладывал в него всю душу, долбя на подсознание этому сумасшедшему наркоману. Жалко, что я не записал эту арию на диктофон. Такую песенку можно было бы потом неплохо продать какому-нибудь правительству. Для разгона демонстрантов лучше не придумаешь — сами разбегутся. Мой талант был по достоинству оценён этим музыкальным гением. Он прекратил играть. Замолчал и я. Тогда он начал пиликать опять. Я незаметно присоединился к его выступлению. Так мы развлекались с полчаса, после чего он замолчал, как оказалось до утра. Утром он срочно съехал из гостиницы — видимо решил, что раз ему начали слышаться голоса, то с наркотиками пора завязывать. А Мусек, проснулся поутру раньше нас, и ненавязчиво разбудил нас со Шмупсиной своими вздохами и ходьбой по комнате. Оказалось, что ему во сне привиделся кошмар — будто я тупой ножовкой пилю ему шею и при этом пою ему колыбельную.

Утром, когда я после бессонной ночи вышел из гостиницы, то услышал, как один из лежащих в тени наркоманов сказал другому:

— О, смотри, дрессированный кот! Давай поймаем и съедим.

— Ты чо, совсем обкурился? Говорили же, что это инопланетянин такой, котообразный.

Чтобы у них не осталось бы никаких сомнений в том, что я не являюсь их обедом, я заметил:

— Не советую со мной связываться. Я умею за себя постоять.

— Простите, уважаемый, мой кореш уже неделю ничего не ел, и у него начались голодные галлюцинации. Если можно, вынесите нам какие-нибудь объедки.

Я ничего не ответил, но в следующий раз, выходя из гостиницы, вынес им объедки. Но в этот раз в теньке лежал только один наркоман.

-Увезли уже моего братана. Всё, отмучился, — почти равнодушно сказал он.

Мы с ним разговорились. Звали его, естественно, Нарик. На Халванете всех наркоманов, не живущих в гостиницах, зовут нариками и они, как дворовые собаки, откликаются на все клички. Среди местных дворовых наркоманов он считался практически аборигеном т.к. уже прожил на планете целых три года. Но сам себя наркоманом он не считал. "Какой же я наркоман?" — изумился он, когда я начал вразумлять его. "Я употребляю только лёгкие наркотики". Глядя на его изсохшееся, едва живое тело трудно было поверить, в то, что наркотики не оказывают никакого влияния на его организм. Он жил на свалке и питался отбросами. Те деньги, что раз в месяц присылали ему родители, полностью уходили на наркотики, поэтому на еду уже ничего не оставалось.

Не удивительно, что в городе абсолютно не было голубей, бродячих собак и кошек. Их экологическую нишу заняли нарики. Они довольно быстро переловили и съели всех голубей, поймали часть собак и кошек, а не пойманные ими бродячие животные сами ушли из города. Конкурировать с такими большими и злобными животными, как нарики, они просто не смогли.

А вот чем занимается большая часть населения планеты, не занятая в производстве наркотиков, мне лично выяснить не удалось. По-моему, они целыми днями сидят и пьют чай.

Весть о нашем прибытии быстро дошла до Падихама — правителя планеты, исполняющего на Халванете одновременно роли президента, генерального прокурора и господа бога. Мы, конечно, очень сильно отличались от других приезжих. Прибывающие на Халванету люди делились на две категории — наркоманы, дорвавшиеся до дешёвого наркотика, и наркодельцы. Мы не подходили ни под одну из этих категорий.

— Вы какие-то не такие, — со смехом заявил нам однажды портье. — Уж не ревизоры ли вы часом?

— Ревизоры. Но мы проездом и вашу планету сейчас проверять не будем — времени нет.

Эта важная весть мгновенно донеслась до Падихама и уже через полчаса нас, в качестве почётных гостей, пригласили во дворец. Слово "дворец" не очень подходило к этому сооружению, поскольку под дворцом обычно понимается здание хотя и больших, но всё-таки конечных размеров. Дворец Падихама был не просто огромный. Он был астрономически велик. Пирамида Хеопса рядом с ним выглядела бы как кучка песка в детской песочнице рядом с небоскрёбом.

Естественно, что Падихам обитал где-то на верхних этажах. Мы, вместе с сопровождающим нас слугой, поднимались на лифте к нему всего часа полтора. Наконец, двери лифта открылись, и я увидел скромные покои Падихама. Я ожидал, что увижу стены из чистого золота, инкрустированные изумрудами, рубинами и бриллиантами. А вместо этого нашему взору предстало светлое, скромно отделанное помещение, на стенах которого висели какие-то безвкусные сморщенные барельефы.

— Это скальпы поверженных врагов лучезарного Падихама, да продлятся его дни, — объяснил нам слуга. — Что может дороже чучела поверженного врага?

Я сразу представил себе своё чучело на этой стене, и мне сделалось как-то нехорошо.

Сам Падихам, по крайней мере, при общении с ревизорами, оказался очень милым и я бы даже сказал обаятельным человеком (если не вспоминать о скальпах). Видимо, будучи хорошим дипломатом, он предпочитал завязывать хорошие отношения с теми, кто может быть ему чем-то полезен.

После обмена любезностями, мы объяснили ему, что завтра вечером улетаем с планеты и не собираемся проводить здесь ревизию, но, учитывая его гостеприимство, мы можем похлопотать в Ревизионном отделе, чтобы в следующий раз для очередной проверки прислали бы именно нас.

Падихам, услышав это, просто расплылся от радости. Не знаю, о чём он думал, но актер он был просто превосходный.

— Да уж, будьте любезны. Люблю, знаете ли, пообщаться с приятными людьми.

После десятка бокалов вина Падихам начал хвастаться своим сокровищем — 1005 женами. Да, нелегко ему, наверное, управляться с таким трудовым коллективом.

— А почему число такое странное — 1005? — изумился Мусек, который уже успел выпить лишнего. — Можно было бы остановиться на тысяче для ровного счёта.

— Не скажите. Всегда полезно иметь пять лишних жен про запас.

Во время обеда Падихам долго и бесцеремонно разглядывал Шмупсину, и, наконец, произнёс:

— А ведь я вас знаю.

— Да? — вся съежившись от ужаса, проговорила она. Наверное, Шмупсина решила, что её физиономия висит здесь в полиции на стенде "Их разыскивает Конфедерация".

— Вы ведь играли в фильме "Улица красных фонарей"?

— Нет, вы меня с кем-то путаете. Я девушка скромная и в таких фильмах не играю.

— А хотите сняться в кино? У меня есть 76 знакомых продюсеров, которые с удовольствием возьмут вас на кинопробы.

— Я даже и не знаю... Это так неожиданно...

— Решайтесь. Я распоряжусь, чтобы они приехали после обеда, прекрасная ...э..., кстати, как вас зовут?

— Шмупсина, — еле слышно прошептала она.

— Всё, решено дорогая Псина. Вы остаётесь на кинопробы.

С кинопроб Шмупсина вернулась под утро, неся в подоле платья килограмм пятнадцать какого-то белого порошка, расфасованного в пакетики. Как выяснилось, Падихам расплатился с ней как с родной — отвалил за проведённую с ним ночь партию ковноина — сильнодействующего, и, соответственно, быстро разрушающего организм наркотика. Сразу встал вопрос — что с ним делать.

— Я думаю, выгоднее всего вывести его на Элупию и там продать, — предложила Шмупсина.

— Ты обалдела! Не смей втягивать нас в наркоторговлю. Ты засыпешся на таможне, а сядем все, — возразил я.

— А я предлагаю спустить это всё дерьмо в унитаз, — мрачно сказал Мусек. — У меня лучший друг — Макс погиб от наркотиков. А упущенная выгода — это всего лишь деньги. А деньги мы ещё заработаем.

— Ты идиот Мусек! — завизжала Шмупсина. — Я что, по-твоему, отдавалась бесплатно?

— Предлагаю толкнуть эту гадость на Халванете. И давайте закончим этот разговор, — подвёл я логическую черту под этим спором.

Продавать порошок доверили самой Шмупсине — сама принесла, пускай сама и реализует. Она пропадала часа три и пришла очень расстроенная. У меня даже мелькнула мысль, не получила ли она часом телеграмму о смерти своей бабушки?

— Ну что, продала? — поинтересовался Мусек.

— Ох... продала. Какие же гады, эти наркоторговцы. Они купили у меня товар в три раза дешевле, чем продают сами.

— Хорошо хоть, что вообще купили. А я не перестаю удивляться прозорливости Падихама. Вот правитель, который действительно заботится о благосостоянии своих подданных — и торговцам дал подзаработать, — изумился я.

— И ещё наверняка с полученной ими маржи он возьмет свою долю, — задумчиво произнёс Мусек.

— Хватит разглагольствовать, мальчики. Тоже, политэкономы выискались. Надо сматываться с этой планеты-халванеты пока ещё подоходный налог платить не заставили.

Когда мы прибыли на Элупию, то в космопорте таможенник сказал нам:

— Вам необходимо задекларироваться. Кто вы — туристы, бизнесмены или шпионы?

— Шпионы, — не моргнув глазом, ответила Шмупсина.

— Ой, как хорошо! — обрадовался таможенник. А то у нас что-то давненько ни одного шпиона не было. Правда, был тут один, но какой-то подозрительно неплатёжеспособный. Могу предложить вам секреты Элупии...

Но мы его уже не слышали. Выбежав из космопорта, мы взяли такси, и отправились в город. На такси мы ехали еле-еле — пешком мы бы добрались, наверное, быстрее. В городе, увидев продавщицу сюпса, я поинтересовался у Шмупсины:

— Мороженного хочешь? Я плачу.

— Очень. Здесь так душно.

— На, держи, я угощаю.

— И мне возьми порцию, — подхватил Мусек.

— Обойдешься! — ответил я и почти театрально подмигнул ему.

Он озадаченно остановился. Затем начал рыться в своих карманах в поисках мелочи. За это время Шмупсина уже успела слизнуть полпорции сюпса. Вдруг она упала на землю, забилась в конвульсиях и начала трансформироваться во что-то мохнатое. У Мусека, похоже, от этого зрелища отвисла не только челюсть, но и всё остальное.

— Не хочешь доесть? Здесь ещё полпорции осталось, — насмешливо бросил я ему фразу в лицо.

— Да пошёл ты! Что с ней произошло?

— Это трансмутация. Смотри, в какую чудную обезьянку она превратилась, — произнёс я, одевая на шею Шмупсины ошейник и пристёгивая поводок.

— Шмупсина, просыпайся, деточка! — подёргивая поводок, сказал я ей.

Шмупсина тем временем наконец-то пришла в себя. Но лучше бы она этого не делала. Беглый осмотр своего тела привёл её в ужас. Она превратилась в обезьяну какой-то совершенно неопределённой породы, смахивающей на помесь шимпанзе с орангутангом. Когда же она встала и, подойдя к витрине магазина, увидела отражение своего лица, то опять упала в обморок. Лишь минут через пять она окончательно оклемалась.