| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
ULTIMA ТУЛА
Все-таки Петр был удивительным государем. После подобной размолвки, допустим, с французским королем или любой другой царствующей особой (если хватит фантазии вообразить такую беседу с ними), судьба офицера, рассуждающего о душевредительности службы монарху, была бы предрешена. А здесь не сделали ни малейшей перемены в отношении меня, позволив спокойно продолжать исполнение намеченного. На Сретение погнали мужиков валить лес, по весне штабели бревен выросли на месте будущего казенного оружейного завода. После Троицы сотни плотников и землекопов принялись за отсыпку плотин и возведение казарм для заводских людей. Правда, в сенокосную пору крестьян пришлось отпустить — чтобы работы не прерывались, Ромодановский прислал взамен колодников. Большая часть моей недоформированной роты охраняла этих 'разбойничков' и понуждала к труду. Я разрывался между Тулой и Москвой, пока не появилась возможность перевезти опытовую мастерскую. Требовалось еще много изменений в конструкции: во-первых, привести все части в такое соответствие, чтобы они изнашивались равномерно — по расчетам выходило, что каждые два-три года ружья надо будет возвращать на завод для перешлифовки зарядных камер и ответных к ним втулок; во-вторых, сделать процесс изготовления удобнее и дешевле, совершенствуя и сами детали, и оснастку для них. Конца этой работе не было, как нет предела совершенству, но я надеялся к следующей летней кампании изготовить небольшую пробную партию новоманерного оружия для своей роты, а еще через год быть готовым к серьезным количествам.
Ни о каких количествах невозможно даже мечтать, не имея в достаточном числе обученных оружейников, а для возвращения учеников из Европы было еще рано. Помог случай. Люди почти всегда строят свое благосостояние на чужом горе: так произошло и со мной. Весной стало известно, что опальный Виниус все-таки бежал за границу. Пока суд да дело, я переманил его лучших мастеров, а когда имущество беглеца было взято в казну — мне достались и остальные, вместе с заводом. Теперь можно было заняться переустройством оружейного ремесла на принципах, когда-то испробованных мною в шалонских мастерских и в ходе долгих размышлений созревших для воплощения.
Суть была в том, чтобы детали калибровать, подобно ядрам в артиллерии, благодаря чему на готовом ружье сломанную деталь можно было бы заменить без подгонки. С этой идеей в соединении находилась еще одна: устроить дело таким образом, чтобы каждый работник при помощи специально приспособленных инструментов выполнял свое отдельное действие, раз и навсегда определенное и по простоте доступное любому деревенскому парню. Тогда будет можно обойтись малым числом опытных мастеров, при такой системе нужных только для руководства простыми работниками. Отнюдь не желая присваивать чужие заслуги, признаюсь: подобные способы давным-давно применялись на венецианской галерной верфи, а кое-что я подсмотрел на парижской булавочной мануфактуре, которую когда-то посещал с покойным учителем.
Работа предстояла большая и кропотливая. Ее невозможно было бы исполнить, не найди я к этому времени помощников, способных взять на себя рутинные дела. Самым незаменимым стал гарнизонный поручик Адриан Козин. Мы познакомились, когда я выискивал в рекрутских партиях стрелков-зверопромышленников. Редкость среди крестьянских парней, да и сами рекруты скорее походили на пойманных зверей, чем на охотников: дикий и голодный вид, затравленные взгляды, готовность куда угодно убежать и спрятаться, чтоб только оставили в покое. Бежало с дороги иной раз до половины набранных людей, и представьте мое удивление, когда, небрежно осведомившись у сопровождавшего одну из партий бедно одетого хромого офицера о числе беглых, услышал:
— Таковых нет.
— Не может быть! Как ты их удержишь почти полсотни, имея... Сколько тебе дали солдат для конвоя?
— Так уметь надо. У меня не побегаешь.
Поручик заслуживал внимания, и я спросил позволения угостить его, если он согласен поделиться своим умением. Нет лучшего способа польстить человеку, чем просьба научить уму-разуму, особенно от старшего по чину.
— За всеми сразу следить никаких сил не хватит, — объяснял Адриан Никитич, без промаха пронзая вилкой соленый рыжик, — надо угадать, кто первый побежит. Ну, иной раз двое или трое таких бегунцов бывает. А уж побежал — не зевай! Коли сразу поймаешь, потом дорога вдвое спокойней окажется. Главное, так его высечь, чтобы всем остальным острастку дать. Страху нагнать и никакого упования на побег не оставить. А послушных да смирных — наоборот, обнадежить, что за покорность льгота будет. Кормить досыта: ежели сопровождающий офицер на рекрутских харчах себе норовит богатство сделать, добра не жди. Скольких уже голодом поморили. Да и бегут больше всего от голода, от полного котла с кашей кто побежит?
Я спросил еще полуштоф и блинов с икрой на закуску (мы сидели в чистой половине трактира у Сухаревой башни). Теперь поручику тоже не хотелось никуда бежать, больше тянуло на рассуждения:
— Еще неладно, когда рекрут сразу в полки определяют, да без задержки — в поход. У них и привычки нет к солдатской жизни, начальники за неумелость наказывают, старые солдаты гоняют почем зря. Кто выдюжит, а кто и нет: если и не бегут — в отчаяние приходят, а к такому человеку любая хворь липнет. Ты посчитай-ка, капитан, сколько мрет солдат по первому году! Надо бы сначала рекрут в гарнизоны ставить, учить помаленьку да к солдатской службе оборачивать не вдруг, как теперь, а постепенно. Ну, да государю виднее.
Он видимым образом спохватился, не слишком ли откровенничает с гвардейцем, да еще близким к Ромодановскому. Я успокоил:
— Государь, думаю, сам все это знает. Его указы сие явственно показывают. Только ждать не может — швед не дает. А ты почему в поручиках застрял? По уму и возрасту тебе явно другой чин положен.
Козин вздохнул:
— Не судьба. Угодно послушать — расскажу.
Сын мелкого подмосковного помещика, он поступил в полк Гордона еще при правительнице, стремился к военной карьере, но во втором крымском походе Василия Голицына словил татарскую стрелу в ягодицу и после этого заметно хромал. Слава Богу, в гарнизонах на строевую годность смотрят меньше. Если бы совсем списали, тогда беда: имение по разделу ушло братьям, взятые в возмещение деньги давно растаяли.
— А ты ведь, капитан, недавно у нас? В заморских землях, небось, лучше?
— Хуже. Иначе б сюда не ехали. Нет, знатным да богатым — может, и лучше: там для них воля. А вот службой чести добыть — с вашим государем скорее выйдет.
— Это да... Тем, кто у государя на виду.
— Ну, на вид я тебя выведу — только пожелай!
Мне нужен был этот человек. Он владел искусством кнута и пряника, как я и мечтать не мог. Да и незачем о сем мечтать: моя сила в другом. Сговорить его в помощники к себе оказалось легко. Гарнизонное начальство укротил Ромодановский. Когда Козин взял на себя строительные дела, безобразия с нарядами крестьян на земляные работы сразу прекратились, стало больше толку и меньше отягощений. Со временем узнав основы оружейного ремесла, вместе с главными мастерами и переведенным в Тулу Демкой Ярыгиным он смог держать весь завод без моей помощи, за что я был весьма благодарен. К этому времени бывший поручик состоял уже в капитанском чине, а жалованье управляющего, втрое превышая гарнизонное, выплачивалось почти без задержек.
Доколе не удалось устроить с заводом так, чтобы оный не требовал целодневного участия, две воспаленных занозы тревожили мою совесть: невыполненное обещание Брюсу заняться гаубичными бомбами и вынужденное пренебрежение порученной мне царем гвардейской ротой. Слава Богу, государь не внял первоначальному предложению сразу формировать полк с новоманерными ружьями: слишком самонадеянно было с моей стороны полагать, что сумею это исполнить, обладая лишь скромным опытом командования и вовсе не имея времени. Даже роту оказалось трудно совместить с изысканиями. Люди постепенно набирались, немалая часть — по своей воле. Служба в гвардии, даже рядовым, почетнее армейской и открывает блестящие перспективы для способных и честолюбивых юношей, особенно — благородного звания. Другие были взяты из рекрут, выбранные за умение стрелять пушного зверя — тощие, кривоногие лесовики из заволжских дебрей. В поисках грамотных, я набрал еще немало поповичей и молодых подьячих. Строй моих солдат являл весьма пеструю картину не только по отсутствию у новобранцев красивых мундиров, но прежде всего — по выражению лиц. Превратить сию разношерстную толпу в единое целое можно было беспрестанными экзерцициями, строгим отсевом негодных, а потом — участием в нескольких умеренных по ожесточению баталиях. Вместо этого приходилось упражняться в строительстве казарм и конвоировании арестантов, выходя на плац самое большее раз в неделю.
Не желая прекращать начатое в Москве обучение и имея еще другие виды, я выпросил у государя на должность учителей нескольких выпускников Навигацкой школы. Разумеется, лучших забирал флот; но были достаточно толковые молодые люди, которым просто не давалась сферическая тригонометрия. Вполне их понимаю: я способен справиться, заглядывая в книжку, с любой навигационной задачей, однако не получу от этого никакого удовольствия. К зиме, когда погода заставила снизить напряжение работ, было открыто несколько классов разных степеней: от азбучно-цифирного до наук, потребных офицеру. Кто не обнаруживал рвения, живо отправлялся из теплой комнаты на плотину гонять колодников. Потом обучение распространилось и на рабочих, только не строительных, а заводских.
К заводу приписали несколько крупных сел, но, если со строительством окрестные мужики и московские арестанты вполне справлялись, доверить тонкую работу по металлу заскорузлым от земли крестьянским рукам значило бы погубить все дело. Требовались сотни работников для простых, но точных операций, которых мои мастера могли бы быстро научить. Единственные пригодные люди, как показал опыт — крестьянские дети от двенадцати до семнадцати лет, достаточно восприимчивые и не привязанные к хозяйству. Конечно, в столь нежном возрасте они не могли работать целый день, как матерые мужики, но мне это и не требовалось. Полдня — завод, полдня — школа, попеременке: так можно было подготовить двойное количество рабочих с расчетом на будущее расширение дела. Оплаты им все равно первое время не полагалось, только одежда и корм. Зато поманить возможностью выучиться и выйти в мастера — очень дешево стоило и прекрасно побуждало к труду. Вообще, на работах, не требующих могучих мускулов, подростки превосходят зрелых мужчин: они понятливее и еще не научились беречь свои силы.
Завод рос своим чередом: на вторую весну запустили водяные колеса, вовсю заработало ствольное отделение, к лету обыкновенных фузей делали уже больше, чем когда-то у Виниуса. С новоманерными — тоже шло на лад, хотя гораздо медленнее, чем хотелось. Ближайшая кампания для меня, к великому сожалению, пропадала. Утомленный бесконечными хлопотами, я мечтал о походах и баталиях, как галерный раб — о свободе. До этого еще было далеко. Зато появился досуг привести роту в божеский вид и оправдаться перед Брюсом, заставив бомбы взрываться при попадании в цель, а не в стволе орудия (как у нас с ним получалось два года назад). Литейная мастерская, не слишком нужная для ружейного дела, но необходимая для артиллерии, была выстроена еще зимой. Один разговор, сопровождавший первую пробу печей, смутил мою душу.
Тех каторжных, что посмирней, мы часто ставили на подсобные работы. Возле 'кобылы' для наказаний молоденький парнишка с безумными глазами, ожидавший очереди под кнут, бросился на колени:
— Господин капитан! Не ставь меня в литейню, лучше убей!
— Убью, коли понадобится. Не тебе решать. А чем литейня не полюбилась?
— Да там огонь...
Злодею было на вид лет семнадцать, самое большее. Однако выжженное на лбу клеймо ясно говорило, что он убийца.
— За что наказан?
— Работать отказался, — пояснил стоящий рядом десятник.
— Помолчи, пусть сам скажет. Что у тебя с огнем?
Лицо преступника исказил ужас.
— Сгорели... Они все сожглись! Батя мой... мачеха Настасья... сестренки единокровные... младшей, Варьке, три года всего было... Братик еще — только народился, окрестить не успели...
— Ты их спалил? За поджигательство здесь?
— Не... Они сами... За веру...
— Как это — сами? Что ты врешь? Чья смерть на тебе?
— Это потом... Я прошлый год к разбойникам пристал, купцов разбивали...
В стенаниях юного душегуба было подобие уважительной причины. Конечно, оставить непослушание вовсе без кары нельзя — иначе на другой день мне ничем не дадут заниматься, кроме разбора предубеждений колодников против работы.
— Кнут отменяю. Двадцать плетей — и на плотину.
За общим обедом один из мастеров, старый Михайла Кривой, рассеял мое недоумение по поводу огня:
— Это, Лександра Иваныч, самая злая лжа — про огненное очищение. Себя губить — грех смертный, а по этой вере тыщи людей сожглись, целыми деревнями. Иной и не хочет гореть, так приневолят: куда мир, туда и ты. Был у нас возчик с ярославского Заволжья, сказывал — у них иные волости, как от моровой язвы, опустели.
Я никогда не страдал малодушием или чрезмерной впечатлительностью, однако некоторое время плохо спал по ночам, как в юности — после встречи с разбойниками. Но тогда зло воплощалось в обычных людях, теперь предо мной был безликий ужас бытия. Кем сотворен сей мир? Точно не Богом. Может быть, наша жизнь — всего лишь сон. Он снится безумному инквизитору, сошедшему с ума от бесконечных аутодафе. В этом сне еретики сжигаются сами, вместе с малыми детьми, чтобы даже семени их не осталось. Ну не может такое происходить наяву!
Проводя пороховые опыты для артиллерии в лабораторной избе, я много раз был близок к тому, чтобы разделить участь отчаявшихся раскольников. Взрывы и пожары (к счастью, мелкие) случались через два дня на третий, меня спасала лишь чрезвычайная осторожность: опасные субстанции никогда не готовились в количестве свыше четверти фунта и не помещались в посуду, дающую осколки. Всегда стояла рядом бадья с водой и ждали наготове люди на случай нужды. Так же старательно берегли себя канониры двух присланных Яковом Вилимовичем гаубиц, перед каждым выстрелом уходя в укрытие. Никаких вольностей не дозволялось, после того как одному из них, выглянувшему невовремя, пол-головы снесло куском чугуна. Беда была в том, что измышляемые мною воспламенители ударного действия часто не выдерживали сотрясения при выстреле, и бомба тут же взрывалась. Орудия уцелели единственно потому, что 'длинная' по тогдашним меркам гаубица имела длину ствола всего пять или шесть калибров, бомба из нее только что не выглядывала, а разрывало ее либо на самом обрезе ствола, либо уже снаружи. Я сильно обогатил свой опыт по части затравочных составов, но правильного решения не нашел.
Зато никаких трудностей не вызвала подземная мина против пехоты или кавалерии, приходящая в действие, как только ее потревожат. Впоследствии невежественные люди приписали мне честь сего изобретения: некоторые восхищались, большинство проклинало, не ведая, что немецкий трактат, в коем впервые описано это оружие, напечатан лет за сто до моего рождения. И в России оно не было новостью: подобные 'хитровыдуманные гранаты' слуги правительницы пытались применить для умерщвления Петра Алексеевича в дни его малолетства. Моя заслуга — только в замене обыкновенного кремневого замка, поджигавшего порох в прежних минах, более простым, дешевым и надежным механизмом. И всё! Раньше требовалась перезарядка после малейшего дождя или ночной росы, теперь оружие оставалось на боевом взводе несколько недель без всякого вмешательства. Этой перемены хватило, чтобы из военного раритета сделать удобное средство обороны. Впрочем, пока я изготовил лишь несколько дюжин воспламенителей на пробу: механизм требовал токарной работы, а нехватка хороших токарей и станков для них была моим самым страшным кошмаром. Проблема обещала разрешиться не раньше, чем прибудут люди и машины из Англии: дотоле вооружить новоманерными ружьями удалось одну мою роту, и то не полностью.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
