Гессенская волчица-3

Молодые великие князья держались особняком, усевшись в дальнем углу и тихо переговариваясь между собою. Наследник пре­стола Ми­хаил Александрович держался весьма скромно и даже ско­ванно, а вот его двою­родные братья были ве­селы, раз­вязны и не ус­тавали развле­кать друг друга. Великий Князь Ки­рилл Владимирович, строй­ный кра­савец-гардемарин с тонкими усиками, вполголоса расска­зы­вал очеред­ную морскую байку, недосказанную за обеденным сто­лом. Его млад­ший брат Борис, за­тянутый в скромный юнкерский мун­дир Николаев­ского кавале­рийского училища, ухмылялся и с боль­шим трудом сдер­живал распирающий его смех.

Владимир Александрович не выдержал затянувшейся паузы и обра­тился к Императрице:

— Минни! Я порядочно одичал в своём Хабаровске... Видели бы Вы, какая это глухомань, где нет ни одного порядочного рес­торана. Я уже не говорю про театр или балет... Приличного шампанского днём с огнём не сыщешь... А эти мерзкие куп­чишки пытаются продать мне

какую-то кислятину, выдавая за настоящий Moum sec cordon vert.

— Ты мне писал, что полностью занят только службой, своими пол­ками и батальонами, лазаретами и казармами, — язвительно заметила Мария Павловна. — Какие уж там театры или бале­рины...

Великий Князь сделал вид, что не заметил недовольства жены. Вступать в полемику с вечно фрондирующей Михень не входило в его планы. Владимир Александрович приехал в сто­лицу совсем не­на­долго и хотел из первых рук узнать, что же тут происходит без него.

Мария Фёдоровна поспешила поддержать разговор:

— Мы хотя и не в Хабаровске обитаем, но тоже одичали. За этот год в России всё встало с ног на голову. Она не желает никого слу­шать, сама всё решает, принимая воистину безумные решения. Гос­поди, если бы покойный Саша только мог знать, что сотворит эта гес­сенская фрау.

— Но ведь она слушает всё, что ей советуют Сергей и Игнать-ев? — тихо спросил Владимир Александрович.

— Слушать то она слушает, но я вижу, что многие решения она принимает уже сама, ни с кем не советуясь. Она лишила мой двор со­держания, которое мне оставил мой Ники. Она не позво­лила мне пользоваться "Полярной звездой", нагло заявив, что я могу поехать в Данию поездом! — голос Императрицы возму­щённо задрожал.

— О чём Вы говорите, Минни, — вмешалась Мария Павловна. — У Вас Аликс отобрала всего лишь одну яхту, а у Алексея она отобрала весь русский флот! Он теперь генерал-адмирал лишь на бумаге, а всем за­правляет морской министр.

— Я знаю Ломена, как честного и знающего морского офи­цера, — заметил Владимир Александрович.— Уверен, что он сде­лает всё для того, чтобы русский флот был на высоте.

Графиня Толстая не сдержала смех. Эта семидесятилетняя ста­руха, которая не жаловалась на память, знала весь военный и чинов­ный Петербург и помнила про многих высокопоставлен­ных особ столько всего малоприятного.

— Ваше Императорское Высочество не всё знает про нашего мор­ского мини­стра, — самодовольно сказала она, обращаясь к Владимиру Алек­сандровичу. — Он в юные годы был ох какой озорник, так шалил, что до Государя доходило.

— Я об этом ничего не знала, — удивилась Мария Фёдоровна. — Ло­-мен, он ведь с покойным Ники был в плавании. А Саша спе­циально приказал подобрать для сына благопристойную компа­нию.

В гостиной воцарилась тишина. Все присутствующие жадно обра­тили свои взоры на статс-даму, ожидая интересного про­должения. Софья Дмитриевна, явно довольная произведённым эффек­том, про­должила своим скрипучим голосом:

— Ломен и генерал Баранов, который ныне полицией заведует, бу­дучи молодыми мичманами, ухаживали за актрисой Ораниен­баум­ского театра. Не помню уже её фамилию... В один вечер она согласи­лась ужинать с ними после спектакля, да только публика по оконча­нию пьесы бесконечно вызывала её "на бис". Ломен возму­тился, что желанный ужин так долго от­кладыва­ется, пошёл на сцену, спустил штаны. Баранов поднял занавес... и восторженная пуб­лика вместо ар­тистки увидела мичманскую задницу. Поднялся скандал, но мичмана убежали.

Императрица, Мария Павловна и графиня Строганова сму­щённо зафыркали, пытаясь соблюсти приличия. Зато Владимир Александро­вич смеялся от души.

— Софья Дмитриевна, и чем закончилась эта история? — ве­село спросил он.

— Да ничем. Утром Ломен явился морскому министру, кото­рым был Краббе. Честно доложил о произошедшем. Адмирал расхохо­тался и спрашивает: "Ты этим дуракам жопу показал?" Ломен ему отвечает: "Так точно, жопу показал!" Краббе прика­зал мичману ехать в Кронштадт и сесть под арест на двое су­ток. Потом министр поехал к Государю и доложил ему о "под­виге" мичмана. Ваш батюшка, Ваше Высочество, Государь Александр Николаевич, вечная ему память, из­волил смеяться. Когда ораниенбаумский полицмейстер представил свой прото­кол, ему ответили, что Государю об этом деле известно и что мичман уже наказан.

Владимир Александрович теперь не просто смеялся, он громко хохотал и не мог остановиться. Михаил, Кирилл и Борис, за­быв о приличиях, корчились от смеха в своих креслах. Дамы смущённо хи­хикали, а графиня Толстая, как ни в чём не бывала, пила кофе. Мария Павловна проронила:

— Софья Дмитриевна! Ну мы же не в казарме...

Когда все успокоились, Мария Фёдоровна стала жало­ваться, что невестка за год успела заменить практически всех минист­ров и ко­мандующих, уволив от службы заслуженных и предан­ных престолу людей. Как это только можно было догадаться, чтобы выбросить со службы тех, кого назначал ещё покойный Александр Третий, в чьей мудрости не усомнится никто?

Императрица встала с кресла и стала нервно расхаживать по гостиной.

— Я просто вне себя от одной только мысли, что это гессен­ская не­годница задумала похитить престол у моих сыновей! По­думать только, она въехала в Россию за гробом моего бед­ного Саши, и взошла на пре­стол за гробом моего бедного Ники!

От волнения и негодования в голосе Императрицы появился явный нерусский акцент.

Мария Павловна, которая никогда не упускала возможности хоть как-то уколоть молодую царицу, не удержалась и съязвила:

— Эта cette raede anglaise вообразила себя русской самодер­жицей. Но Петербург ещё не забыл, как она приехала из Гес­сена в своём без­вкусном красном бархатном платье с ужас­ной бер­линской вышивкой... Её и в Гессене то не очень жало­вали. Рас­сказывают, что старый гес­сенский гофмаршал сказал на­шему Остен-Сакену: "Какое счастье, что вы её берёте от нас".

Мария Фёдоровна не могла успокоиться. Она долго перечис­ляла фамилии отставленных сановников и генералов, а затем вспомнила о предстоящей коронации.

— Я не могу толком добиться, что Аликс решила с корона­цией. Всё делается в тайне от меня... Остаётся только догады­ваться, что она го­-товит... Да ещё Игнатьев с его завиральными прожек­тами. Какие-то депутаты от губерний и земств, какие-то со­боры... Он уже забыл, как Саша уволил его из министров за та­кие завиральные идеи.

Сидевший до того молча Николай Михайлович вмешался в разго­вор:

— Я вчера разговаривал с Сандро и с удивлением узнал, что Аликс приказала пригласить на коронацию Юрьевскую вме­сте с детьми.

Императрица остановилась и застыла на месте. Её красивое и ещё молодое лицо исказилось от гнева. На мгновение овладев собой, Ма­рия Фёдоровна буквально взорвалась:

— Что? Эту авантюристку? Эту самозванку? Ну нет уж... При жизни Саши ноги её в России не было, а теперь приглашают, как цар­ственную особу! Так что пусть Аликс выбирает, или я, или Долгору­кова! Если эта дама приедет на коронацию, меня на ко­ронации не бу­дет!

Хрупкая грациозная датчанка умела вызывать бурю. И близ­кие уже знали, что в такие минуты лучше тихо отсидеться и не вступать в пре­рекания.

— Покойный батюшка собирался короновать её, но не успел, — тихо сказал Владимир Александрович. Глаза Великого Князя затуманились, как будто он вернулся в далёкий 1881 год.

— То, чего не сделал дядя, может сделать Аликс, — задумчиво произ­нёс Николай Михайлович. — Я подозреваю, что она желает причислить семейство Юрьевских к Императорской Фамилии... Как когда-то при­числили Лейхтенбергских и Ольденбургских, — добавил он, увидев в глазах Императрицы немой вопрос.

— Это неслыханно, — раздражённо воскликнула Мария Пав­ловна. —

Как можно сравнивать древний род герцогов Ольден­бургских и княжну из захудалого рода Долгоруковых?

В гостиной наступила гнетущая тишина. Все давно при­выкли к тому, что Михень несдержанна на язык, но вот чтобы так ос­корбить Долгоруковых....

Владимир Александрович, желая как-то сгладить допущен­ную же­ной бестактность, недовольно пробурчал:

— Ежели говорить по справедливости, то Юрьевская принад­лежит по рождению к одному из стариннейших родов. Долго­руковы ведут свой род от Рюрика, а Рюриковичи лет на двести старше Ольденбур­гов... Как бы мы все к ней не относились, но покойный батюшка удо­стоил княжну чести пойти с ним под ве­нец...

— Как Вы можете так говорить, Вольдемар? — возмутилась Импе­ратрица. — Вы уже забыли, сколько горя причинила эта негодная женщина Вашей покойной матушке?

— Я всё прекрасно помню, Минни... Но это была воля моего ба­тюшки, а осуждать волю и чувства Императора никто не вправе! Вы ведь не забыли ещё, как батюшка сказал, что Вы не более, чем его первая подданная...

Выдержав небольшую паузу, Владимир Александрович доба­вил:

— В конце концов, дети Юрьевской — мои сводные братья и сёстры. У нас один отец и забывать об этом было бы просто не­прилично. Я не вижу причины, по которой нам следовало бы подвергать семейство Юрьевских остракизму...

Молодые великие князья сидели притихшие, поняв, что сего­дня попали в самый круговорот семейных интриг. Статс-дамы тоже пред­почитали не вмешиваться в разговор царствующих особ, хотя и были очень близки к Марии Фёдоровне.

Императрица закусила губу от обиды, а затем разразилась тирадой в адрес братьев покойного Александра Третьего.

— Я и подумать не могла, что вы, родные братья моего Саши, испу­гаетесь какую-то гессенскую девчонку! Ну какая она ца­рица? А Серж стал её главным советником и помощником и ис­полняет все её при­хоти! Неужели он ради своей Эллы готов по­жертвовать всем и вся?

В голосе Марии Фёдоровны звучало искреннее недоумение и воз­мущение. Привыкшая к тому, что Александр III был для своих млад­ших братьев непререкаемым авторитетом, она не могла понять, почему

же теперь они повинуются какой-то "гес­сенской мухе".

Хотя за почти 14-летнее царствование Александра Третьего она не имела касательства к государственным делам, во время недолгого правления Ники Мария Фёдоровна стала активно вмешиваться в поли­тику. Ей показалось, что она может себя про­явить там, куда категори­чески не допускал покойный суп­руг, а потому стала давать сыну пря­мые указания относительно назна­чения на важнейшие государствен­ные должности тех или иных лиц. Покойный Ники был слишком мя­гок и делика­тен. Он не мог и не хотел обижать дорогую Мама?, оста­вил за ней все при­дворные прерогативы и весь придворный штат, пола­гаемые жене Императора. Она сохранила все привилегии на ко­ронные драго­ценности, право назначения фрейлин и служащих при­дворного ведомства. Вся повседневная жизнь двора рег­ла­мен­тировалась, ис­ходя, в первую очередь, из её желаний и при­хо­тей.

И хотя Аликс получила собственный Двор, но распоряжалась здесь, опять же, Мария Фёдоровна. Она не только "подбирала" штат слу­жащих и фрейлин, но даже заказывала для невестки туалеты по сво­ему вкусу. Но если старая Императрица любила в одежде мно­гоцветье и рюши, то Аликс предпочитала строгие и слегка консерва­тивные пла­тья с красиво ниспадающими склад­ками, приводя свекровь в возму­щённое состояние своей "гессен­ской ограниченностью".

Пока был жив Николай, Александра Фёдоровна молча сно­сила диктат свекрови. Но после его смерти положение дел мо­ментально изменилось. Аликс мгновенно избавилась от опеки свекрови, везде и во всём принимая собственные решения, а вот с этим Мария Фёдо­ровна смириться не желала.

— Я уверена, это Элла настраивает Сергея! Это всё она! — по­вторяла Императрица, исступлённо сжимая свои нежные руки в кулаки.

— Да полноте, Минни! Вы глубоко ошибаетесь, считая, что Элла что-то значит для Сергея, — пренебрежительно сказал Ни­колай Михайло­вич. — Ходят слухи, что Сергей вовсе не уделяет ей внимания и чуть ли не открыто живёт со своим шталмейсте­ром Мартыновым, — про­должил он, выдержав многозначитель­ную паузу.

— Что ты хотел этим сказать? — спросил Владимир Александ­рович. — Что за вздор?

— Я лишь повторяю то, о чём давно говорит весь Петербург... Что Сергей известный bougre. Про это долгое время гово­рила вся Мо­сква, пока он там был генерал-губернатором. Зачем де­лать вид, что для тебя это такая новость?

— Это уж слишком, Бимбо! — взорвался Владимир Александ­рович. Он вскочил с дивана и, не в силах сдержать эмоции, со­рвался на крик. — Как ты смеешь в моём присутствии повторять всякие мерзости о моём брате? Ты, Великий Князь и русский генерал, уподобляешься той черни, которая судачит на кухне, обсуждая своих господ! Я не желаю это слушать!

Николай Михайлович хотел что-то сказать, но фельдмаршал по­вернулся к Марии Фёдоровне и сдержанно поклонился:

— Позвольте мне удалиться, Ваше Императорское Величество! Я вынужден откланяться, вместе с Марией Павловной!

Не дожидаясь позволения, Великий Князь щёлкнул каблу­ками, и быстро вышел из гостиной, громко хлопнув дверью. Ма­рия Павловна неловко попрощалась и засеменила следом. Вечер был окончательно испорчен.

Глава 33

По понедельникам приёмная государственного канцлера все­гда была полна людей самых разных чинов и званий. Рядом с лощёным офицером Генерального Штаба мог сидеть инженер-изобретатель с полусумасшедшими глазами, а бородатый ку­пец-старовер мог увле­чённо общаться с акцизным чиновником, обсуждая последние евро­пейские новости.

8-е апреля 1896 года не было исключением из правил. Посе­тителей было очень много. Когда адъютант доложил графу Иг­натьеву, что в приёмной дожидается молодой князь Белосель­ский-Белозерский, Николай Павлович приказал его пригла­сить. Он знал, что князь не только принадлежит к древнему роду, происходящему от самого Рю­рика, но и является родным племянником покойного "белого гене­—