Степное солнце

— Чудна! Видел я много северян с их кораблями, здоровы, как медведи, лошадь под ними порой жаль. Но девок их видеть еще не доводилось. Прячут. Хм... Как луна, бледная, маленькая, — смуглый молодой жених окинул девушку насмешливым взглядом. — Как они там вас не передавили, пока потомство делают? — дружный гогот заполнил комнату. Аляся, сидевшая рядом с женихом, поджала губы. — Хорошо стреляешь, говорят!

Ман поклонилась. Права Самсара была. Женам его нелегко придется. Алясе быть первой, может и хорошо, но не только ласки первым больше достается, но и боли.

— Я ее помню, правда, такой, что она и лук не смогла б натянуть, — воин, сидевший недалеко от жениха, поклонился араду Дору. — Может быть, если б арад Нур не передумал, сейчас породнился бы ты, арад Дор, с моим братом.

Что-то знакомое в чертах лица одетого в плотный кафтан худощавого мужчины мелькнуло. Может разрез глаз, может складки-морщинки возле самых уголков губ...

— На все воля богов, молодой Куралай, сын Логов, — Самсара вежливо склонила голову.

— Права, госпожа, — брат Кудага вернул вежливый поклон. — Моему араду нужны сильные воительницы. Уверен, арад Нур умел видеть будущее. Нежной и хрупкой Манат было бы тяжело воевать. Такая дева достойна спокойного дома.

Воины одобрительно зашумели. Только боги веселья не одобрили. Ужасный грохот заставил содрогнуться стены Большого Дома.

Люди в ужасе замерли. Чернавка, разносившая вино, рухнула на колени и прикрыла руками голову. Вино разлилось по столу кровавой лужей.

— Гром...

— В разгар зимы!

— На свадьбе!

Самсара вскочила, прижав руки к груди. Заволновалось людское море. Аляся покачнулась.

За стеной послышались крики и лошадиное ржание.

Рука Манат стиснула ручку кувшина.

Черная вестница Макуты принесла на хвосте гнев Бога. Сыр нетронутый уже обратился камушком у входа в землянку ведуньи. Того не ведали ни Манат, ни Самсара. Но заслышав страшный гул, шедший с небес, первая просто испугалась, а вот сердце второй в ужасе зашлось, едва не остановившись.

Глава 3

Лёгкий утренний ветерок заблудился в высоких стеблях орхидей. Кто бы мог подумать, что у такого хрупкого, нежного цветка могут быть такие толстые, мясистые листья? Будто уязвимое соцветие одарено богами такой защитой специально... Воплощение совершенства только зацвело, а его аромат уже наполнил все вокруг, заигрывая с остальными своей сладостью, не оставляя и шанса на победу. Да, такому нужна защита! Соседи явно недовольны новыми обитателями маленького садика, даже розы отвернули свои пахучие головки, выражая негодование.

Но помимо горделивости и заносчивости розы еще и любопытны, как и люди, и наверняка следят царицы цветов за тем, как бурлит-живет давно уже проснувшаяся Столица.

Да... Великий город пробуждается каждое утро несмотря ни на что, ему все равно, чья колесница пролетит сегодня по мощенным центральным улицам и чей стяг взовьется над раскинувшимся на высоком холме средоточии власти, если есть хлеб, зрелища и крыша над головой хотя бы у половины его обитателей. Только стерев с лица земли этот человечий улей, и можно его успокоить, а пока ему надо творить историю.

Домэна откинула тонкое покрывало и сладко потянулась. Несмотря на жару, она любила укутываться, так чувствуя себя более защищённой, привычка эта зародилась, когда руки отца разжались, а пальцы Темного железным кольцом сковали запястье девочки. Принцесса ли ты или дочь важного сановника, если в сердце твоем бурлит Тьма, тебе надлежит быть отлученной от мира, до тех пор, пока обретшие силу не станут тисками, заключившими в себе мощь, как железные тиски заключают огненный металл, и до тех пор, пока не смогут носители дара направлять силу по своему желанию и не во зло.

Не во зло...

Это клятва. Так писали во всех свитках, так говорили ежедневно, ежечасно наставники. Так она привыкла думать. Только казалось иногда девушке, что произнося это, она даже не осознает смысла фразы и уж тем более этому правилу не следует.

Кстати тогда, когда разомкнулись пальцы отца, почти год она была предоставлена книгам и одиночеству, участь смирению, спокойствию и... общению с единственными собеседниками — цветами. Этих болтунов и молчунов Домэна будучи ребенком полюбила, но не стоящих в вазах, а укоренившихся в земле, где растения были живы и счастливы, как она когда-то...

Хотя условия у Темных были поистине императорские, а особенно это касалось детей, и бедняки, из тех, кого коснулся бог, быстро забывали, что такое голод, холод. Но любимой дочери Элкоида и так не обделенной ничем, кроме внимания родителей, безмерно любимых ею, было этого мало.

Потому ...

А потому ныне Домэна одна из тех немногих под небом, кому защита была не нужна, в отличие от хрупких орхидей. Она сама могла её милостиво даровать другим и стоила эта милость дорого. Только привычка укрываться осталась. Что ж, у каждого свой изъян!

Пахнущая хвоей и жасмином вода в бассейне охладила разгоряченную кожу, тонкие простыни промокнули влагу, порыжевшие со временем локоны в умелых, но подрагивающих руках убраны в высокую прическу.

Домэна не любила рабов и не доверяла им. Ею волос и кожи касались только руки свободных. Эрот посмеивался над этим ее желанием, приговаривая, что дочери высших родов считают себя при ней даже ниже рабов, потому что не способны никак повлиять на свою судьбу. Раб хотя бы может купить свободу, а они обречены. Девушку это злило, ведь никто из прислужниц не был ею обижен, она никогда не повышала голос, да того и не требовалось, но после слов наставника Домэна стала замечать в глазах тех, кого она считала практически равными себе, страх и подобострастность, большую даже, чем у рабов, что ухаживают за садом и дворцом.

Забавно... Наследники тех, кто держал плетку, больше рабы, чем те, по кому эта плетка не раз проходилась своим змеиным концом.

Домэну тогда покоробило от сделанного ею открытия. Она уже готова была изгнать их всех и делать все сама, будучи воспитанной в обители Темных, она умела все, что надо знать женщине, но что-то остановило, и сама одаренная не могла найти на то ответа. Эрот с мягкой улыбкой заметил, что-то есть неистребимая боязнь одиночества и неистребимое желание, присущее девочке — искать себе подружек, и оно живо в ней, как и в любом человеческом существе. Девушка не отрицала, он был слишком мудр.

Эрот... он был не просто ее наставником, он был той самой главной причиной, по которой любой желающий заполучить Домэну останется ни с чем, а ведь семнадцать лет -возраст девушки на выданье.

Она любила его, осознавая в полной мере, кто он и кто она, но не оставляя надежды заполучить его в свои руки. И, пожалуй, бесполезность этих попыток бесила и заставляла ее пылать больше всего.

Эрот был похож на того отца, каким она помнила Элкоида, до того, как рука родителя разжалась, до того как Капелька упала во Тьму. Сила, мудрость, властность и спокойствие его казались присущими божеству. А лёгкая седина в смоляных волосах заставляла задыхаться от желания коснуться.

Она не раз и не два видела, как он склонялся над свитками, выслушивал донесения, она стояла рядом с ним, когда того требовали обычаи. И каждый раз она трепетала, как лист на ветру. И каждый раз безнадежно ждала, что его рука коснется ее щеки, а губы ее губ.

Домэна не прогнала девушек, еще и потому что ей хватило мудрости осознать — она сама рабыня среди рабов. Каждый раб по-своему.

Закрытая каста Темных не предполагала, что у Эрота будет жена — простая смертная, многие вообще не считали необходимым заключать брак. Но Эрот, как назло, оказался иным. Шепотки за спиной не раз говорили о том, что он преследует свои цели, и молоденькая послушница, ставшая ему супругой, лишь шаг к тем вершинам, которые он себе наметил. И на вопрос, почему не она ему жена, ответа Домэна так и не находила.

— Госпожа моя, к вам Даровин, по вашему приказанию, — рабыня низко поклонилась, стоя на пороге, боясь ступить на шаг дальше и так и замерла со сгорбленной спиной у дверей.

— Зови.

Мужчина, вошедший в личные покои Домэны, мог бы привлечь внимание женщины. В мирное время он не носил доспехов, но и без них он был хорош. Мускулист, осанист, с колючим ежиком черных волос. Сын знатной семьи, у которого был талант стратега и желание воевать за свою страну.

Что-то мелькнуло в нем от ...

Домэна скинула наваждение, горящее вожделением к наставнику тело — плохой советчик. Но она добьется своего.

— Моя Госпожа, — мужчина преклонил колено и опустил голову.

— Командующий, — шелк платья заскользил по мраморному полу. — Присядьте, — Домэна указала на небольшой балкончик, столик на котором был уже уставлен вином, фруктами и пахучим козьим сыром, который предпочитал гость, подушки на коврах взбиты, а со стороны сада между перил мелькнули фигурки танцовщиц.— Мне бы очень хотелось поближе познакомиться с вами.

В глазах мужчины на мгновение зажглось то, что так ценил отец — проницательность. Но командующий был прекрасным стратегом, и через удар сердца взгляд смягчился и покрылся задумчивой поволокой.

Гость разместился на мягких подушках. Пора было начинать разговор к которому Домэна готовилась не один день.

Ей нужна была Степь. Она когда-то обещала ее отцу. Именно там она и получит своего Эрота

* * *

Сменился на утро мороз холодным дождем, заставив утробно чавкать под ногами землю. Если и был где снег по оврагам вблизи городища, то схлынул, точно весна уже на пороге стояла, избавлялась от грязных зимних лохмотьев. Только крепкий лед речной еще держался, но стонал, трещал под напором запертой темной воды.

Так стонало и сердце Аляси.

Грозный рокот небес — недобрый знак.

Чтят вараны богов, не предают заветов предков, оттого и помогают создатели детям своим, указуют, соглашаются или не одобряют. Гром — страшный бог, небесный воин, воителям он и покровительствует. И то, что до ужаса напугало женщин, воины восприняли с улыбкой, прочтя в том благоволение.

Но для сердца девичьего ничего хуже придумать было невозможно. Аляся, смотревшая на черноокого поджарого молодца с носом, как у орла, украдкой ласковым полным надежд взглядом, вдруг обратилась тихим призраком, что бродит по полям сражений, где настигла его смерть, и не находит себе покоя, коль не похоронили его должно в родной земле.

Страшно ей стало, точно заглянул ей в глаза Гром и сказал, что не будет она Лропу ни первой, ни второй женой, дети их не побегут по цветущим степным просторам, не сядут на скакунов, не натянут тетиву.

Ожидание чего-то страшного надвинулось на замерших женщин, как грозовая туча.

Манат не была глупа, и сердце ее не было слепо. И хоть любила она мчаться через поле, когда за спиной гремели гневные боговы барабаны и ударяли в землю огненные стрелы. Но знала всегда она, что успеет, укроет ее скала, дом. А от этого не спрятаться, не умчаться на верном коне.

Знают женщины правду наперед! Но глаза закрывают, может, не хотят говорить до поры, дают шанс богам поменять будущее, передумать.

Едва коснулась щеки Аляси рука ее мужа, едва вкусили воины вина, как им уже радости пира было не омрачить, тогда встала Самсара и удалилась. Прошла тенью мимо Манат.

Не удержалась дочь — пошла за матерью, готовая хоть словом, хоть делом поддержать. Самсара шла по темному холодному коридору, точно богиня смерти, та самая, в честь которой и назвали северянку степняки. Только считали вараны да уляны, что обличие ей — темная дева с бледным ликом, чье тело укрыто черными хламидами, но северянке всегда казалось, что не того цвета смерть, что белы ее одежды и, как туманы, стелясь за нее, укрывают, прячут уходящую душу.

Гулкие шаги первой жены отзывались эхом в какой-то тягучей страшной тишине, и хоть полон был дом смеха, свиста и песен, она вокруг Самсары застыла, как вода озера, что спряталось в лесной чаще.

— Мама! — голос Манат дрогнул. Позвала и сама испугалась, будто окликала саму смерть.

— Иди к сестре! — голос Самсары не был похож сам на себя. Сильный и переливчатый был голос первой жены, а тут, будто больная ворона каркала, что не ела, не пила, и все сидела и сидела на суку в ожидании конца.

А когда засветлел горизонт — очнулись могучие воины после песен и плясок во славу новобрачных, Села в кибитку Аляся с покрытой чистым белым покрывалом головою, ей быть еще чистой и нетронутой до прибытия в дом жениха.

А Лроп в дань уважения к предкам покрыл голову жены плотной красной тканью, украшенной узорами и бусами, стеклом и бронзой. Накидка звенела, только невесело было это бряцание для Манат, слышалось в нем что-то от погремушек посоха Острохи, что воздевает шаманка к небесам, отправляя нового воина в дружину к богу Мечу.

Прощались женщины уже в кибитке первой Лроповой жены. Должна была сказать что-то нареченная будущего арада, а сказать Алясе нечего. Оттого еще тягостнее было Манат и всем сестрам и женам Дора, что пришли проводить красавицу дочь. Самсара уж нашла бы что сказать. Мать умела утешать. Но не было ее.

— Не горюй, сестра! Бог мудр! — взяла на себя смелость проронить первое слово северянка.

Аляся оторвала взгляд от своих рук, сложенных на коленях. Она долго смотрела на Манат полным тревоги и страха взглядом и, разомкнув уста, удивила всех

— Научила бы меня вышивать тех морских гадов, что у тебя на свитке?

Все приоткрыли рты от изумления.

— Я все печалилась, что не успею научиться достойно вышивать. А теперь будет время.

Манат удивленно замерла, но сердце ее не было жадным.

— Научишься, — северянка села рядом с девушкой. — На, бери.

Перекинутая через плечо сума, с которой не расставалась Манат, зашуршала, забряцала и явила на свет завернутый в холст подарок Имка, который берегла девушка пуще глазу. Но если это так важно для Аляси, почему не отдать? Да и знала Ман каждый штришок и символ.

Были полны благодарности глаза Аляси, будто этот свиточек, для нее был большим кусочком дома и ее прежней жизни, чем все иное, что отправлялось с ней в путь в чужой арад.

Эзгиль присела рядом с девушкой, поглаживая по плечам морщинистыми скрюченными руками.

— Утешься, красавица, бог мудр, будь достойной девой и верной женой. Пусть наука Самсары да матери твоей будет тебе в помощь. Помни, где твой дом теперь, но память храни о месте, где ты родилась.

И вот тронулась кибитка, загоготали всадники, благодаря за доброту и дар великий новому араду — жену достойную, и скрылись в степи.

И вроде бы спокойнее на душе стало, вроде успокоился Великий... но только разрезало небо молнией на юге. Затрещало оно, как раздираемая сильными руками ткань, вот-вот лопнет.

Как бы не просили смертные, а бог... у него свое на уме.

Глава 4

Мужики да бабы... каждый мир по-своему видит. Мужи, что молодые, что старые, порадовались божьей благодати и покровительству, тому, что хорошего зятя нашел себе Дор — Лропов отец был славным вождем, достойным воином, сметливым и умным хозяином, которому благоволили земные и небесные силы. Сын его подавал надежды не утерять эту власть. А то и прибавить, глядишь, сможет. Такое родство дорого стоит.