Вышивальщица - 2

Лес рассыпался, дрожал и таял. Распадался мороком утренней дымки. Бер последний раз оглянулся на поверженного врага и, оставляя темные следы крови, сгинул в последних прозрачных тенях под ветками. Ящер, наоборот, наполнился сиянием солнечного золота, горел ярко и был виден отчетливо. До мельчайшей чешуйки. Он взобрался на гребень холма. Оттуда начал спускаться в долину, утаптывая песок, приплясывая на всех лапах. Он скалил широкую пасть победно, весело — и даже, кажется, подмигивал. Двигался по кругу, рисуя хвостом узор и сжимая свой круг с каждым обходом долины, пока не достиг её середины и не свернулся там в кольцо, замыкая сложный рисунок своих же следов.

Подул ветер. Песок зашелестел, весь дальний, южный склон холма двинулся в долину, словно он стал живым. Засыпал и след ящера, и самого его, видимо, тоже — люди не могли понять наверняка, глаза устали от сияния утра и от ветра — бьющего в лицо, сухого, горстями бросающего песок... Наконец, все стихло.

Пустыня осталась лежать утренняя, рыжая, бескрайняя и однообразная.

— Убрали прореху, — Тингали очнулась, с удивлением огляделась. — Совсем убрали. Канва тонкая, слабая, но целенькая. Ей теперь долго расти и развиваться до здорового своего вида. Ларна, можно нам уже идти домой? Круг травы сгинул. И где мой брат, я не понимаю. Страшно мне, больно... Хочу на север поскорее, хочу увидеть деда Сомру. У кого еще такое спросить можно? Только у него.

— Куда ты собралась днем, непутевая? — вздохнул Ларна. — Сейчас раскинем полог, отдыхай до заката. Тогда и решим, как выбираться отсюда. В целом я соображаю, что север там. Но требуется в точности указать место, где нас ждут и встречают. Это слишком... Впрочем, по тутошней поговорке, пожалуй, вечер утра мудренее.

Ларна зевнул, щелкнул зубами и заторопился добывать из вьюков ткань. Малек помогал, хмуро озираясь и ужасаясь: за ничтожное время восхода из семи путников осталось четверо. Где прочие, что с ними? Судя по спокойствию Ларны, унывать никак нельзя. Все обошлось. Понять бы, как? Повторно обмытый и смазанный маслом Хол затих, тоскливо вздыхая. Глаза на стеблях он втянул. А нижние до сих пор нещадно болели, Тингали сидела рядом и капала в них воду, оттянув веко и пытаясь смыть остатки песка. Закончила, улеглась, касаясь рукой панциря. Малек пристроился тоже совсем близко. Их осталось так мало, что отойти, отодвинуться — невозможно и страшно. Только Ларна умеет не бояться или не показывает своего опасения. И это дает надежду.

Вот он, сам — северная сказка людей. Усмехается в усы, задает корм ящерам и проверяет лапы страфов. Прежде это делал проводник...

Наконец, Ларна завершил работу и улегся спать, накинув на голову ткань, чтобы солнце не пробиралось под веки и не мешало отдыху. Клык порой судорожно клокотал и озирался, жалобно пищал, как маленький — звал хозяйку. Не выдержал, в один удар клюва перерубил повод и забрался под полог, вплотную к боку Тингали. Пришлось, перемогая жару, обнимать его шею и гладить, обещая утешение. Наконец, все заснули.

Юта покинул трактир и заспешил вверх по красному кирпичу богатого города. Теперь Шрону особенно тяжело одному, без братьев. Ему нужны помощь и поддержка. Но нет рядом даже Ларны и иных надежных людей... Охранник топал рядом и слегка задыхался. Юта сунул ему мелкие короткие усы, посоветовал держаться и не стесняться, чтобы не отстать.

— Шрон во дворце? — без особой надежды на точный ответ, спросил он.

— Златоусый ар не покидает дворца уже три дня, — отозвался страж. — Ваши старые хотели устроить праздник по случаю этого сезона, не упомню названия, мы его по-своему привыкли именовать, на людской манер... ну, не важно. Вместе бы погуляли, враз выучили бы новое название, вырье. И вот, — человек тяжело вздохнул. — Не будет праздника, если не прояснится дело с убиением выра. Такое горе!

— Скорее угроза и злой умысел, — отозвался Юта. — Но кто мог? Он хорошо знал нас, ударил больно, в самый стык, прицельно в чувствительное наше место. Шаары могли знать тайное. Выродеры... хотя вряд ли. Скорее те, кто их воспитывал. Не понимаю... Однако, пока что давай знакомиться. Я Юта. Как зовут тебя? Мы теперь, видимо, надолго связаны этим несчастьем. Ар Шрон желает к каждому выру приставить человека, чтобы мы были вне... подозрений.

— Так и мы сообразили, — отозвался страж. — Я Дроф, происхожу из зеленого города. Батюшка мой каменщик, я не потомственный охранник, я из нового набора. Ну, а Юту весь город знает. Повезло мне: при князе выпало состоять, значит.

Красный город Юта пробежал быстро и без остановок. Белый, небольшой и словно вымерший в окончательной тишине, мелькнул в считанные мгновения. Три улицы — и вот он, дворец. Главный вход, два выра на страже, широкая мраморная лестница, ведет к открытым с утра и до вечера воротам приемного зала.

Обычно тут к полудню оставалось еще человек пять-десять с прошениями и жалобами. У входа сидели писари с чистыми листками троснов, не все в городе сами грамоту знают: многие устно наговаривают своё прошение, для записи. Потом с любопытсвом рассматривают полученный лист, весь в красивых ровных линиях букв, переминаются, лениво сплетничают с соседями по очереди, продвигающейся достаточно быстро. Сегодня у ворот — никого... Значит, город уже насторожился.

Вид дворца Юту порадовал, даже вопреки мрачности и задумчивости. Он помнил эту постройку грязноватой, замшелой, лишенной окон, мрачной. После ремонта все переменилось. Узорные окна со сложным переплетом еще отливают и набирают, пока заменив на простые, из квадратов мутноватого неровного стекла, скрепленных наспех, кое-как. Полукружья вверху рам и вовсе — закрыты досками. Зато стены уже полностью отчищены, каменные отполированы, иные выровнены и покрашены. Полы обрели свою настоящую красоту — сухие и светлые, застеленные золотыми дорожками солнечных бликов. По штукатурке потолка вьется прихотливый узор. Настоящий дворец, называть так не стыдно!

Юта качнул клешнями стражам, которые без вопросов расступились при виде знакомого, издали приметного, панциря. Стоящий слева прошелестел, советуя искать златоусого во внутреннем дворе, у малого пруда. Юта ответно шевельнул усами и помчался по ступенями вниз, поддерживая своего охранника под локоть. Потом взбежал по следующей лестнице, миновал затененную галерею и выбрался во двор.

Шрон в задумчивости лежал у самой воды, рисовал усами следы на поверхности и молчал. Рядом на своей тележке катался Жаф. Было видно: пострадавшие от гнили лапы у него отрастать заново не будут... Возраст берет свое, способность восстанавливать утраченные конечности постепенно угасает и однажды пропадет вовсе. Впрочем, плавать выр может и с семью парами лап. Да и ходить тоже, но медленно, царапая панцирным брюхом по мостовой... Кататься на тележке куда удобнее. Она превосходно держит немалый вес тела.

Все это ар-Рафт подумал, едва увидел старых.

— Юта! — в один голос обрадовались гостю.

— Да вот, сбежал с севера, не хочу быть князем, — смутился серо-узорчатый выр. — Но у вас тут дела сгрудились — похуже моего бегства и иных северных неурядиц. Убили курьера! Мысли так и мечутся, аж спина гудит... Однако же прежде, чем поделиться и выслушать, хочу выяснить важное для себя. Ведь не может выр править людьми?

Шрон всем телом отвернулся от бассейна и устремил на Юту оба глаза на стеблях. Насмешливо вздернул бровные отростки. И неторопливо, с обычной для себя обстоятельностью, пояснил: увы, может. Новый закон о правителях и правлении устанавливает достаточно сложную система передачи власти, двойственную. Если шаары — слово не стали менять, именуя так управителей земель, подчиненных князю и назначаемых по его выбору — так вот, если шаары не возражают, не кричат в голос о воровстве и незаконности наследования, если люди массово златоусому челом не бьют, принимает власть тот, на кого укажет прежний князь. Выбрать наследником правитель может кровного родственника, что именуется 'правом людей'. Но равно законным будет и указание наследника, принятого в семью по закону выров. То есть не родного по крови, но признанного равным детям в правах. 'Посаженного на хвост', как это именуют земноводные.

— Ты как раз равный в правах, — закончил Шрон. — И тут вторая сложность, Юта. Ты можешь передать власть только тому, кого посадишь на хвост. Будь то ар-Рафт — значит, выр... или рэм-Рафт — принятый в семью человек. Ох-хо, трудно нам было воедино увязать два закона разных народов.

— Но это нелепо, — ужаснулся Юта своей обреченности еще лет сто тянуть лямку князя. — Люди ведь не могут принять в семью выра, то есть меня! Значит, я не князь, ведь так?

— Отчего не могут? — усмехнулся, шевельнул губным ворсом, Жаф. — Могут. Вполне даже, вполне! Погляди на Эгру ар-Сарну. Его приняла целая слобода.

— Но я же скоро войду в пору перемен, — ужаснулся Юта. — Если вышивальщики справятся, во что я верю без оговорок, то вскроются глубины. Что мне, всю жизнь сохнуть на берегу и лишиться права на второй возраст? Я неущербный выр и боец, а не гнилой береговой хвостотер!

— Ох-хо, сколько ила из-за пустяка поднял... Нырнешь на год, — не смутился Шрон. — Оставишь дела на попечение ар-клари. Не топочи лапами, недоросль. Люди полагают, ты подходящий князь. Кстати, это тоже есть в законе. Можно стать князем по праву общего голоса населения земель, так мы это обозначили. Мне думается, твое имя оруженики кричали очень даже общим хором... Очень, или я не прав?

Юта мрачно проглотил готовое возражение и лег на прогретые плиты у бассейна. Подумал, что зря плыл на юг в нелепой детской надежде спихнуть обязанности на чей-то иной панцирь. Да хоть на брата Гату! Оглянулся на своего охранника: Дроф отошел в сторонку, робея при виде обличенных большой властью выров, решающих столь важные дела. Сел на край невысокой каменной изгороди и стал смотреть в малый парк, раскинувшийся ярусом ниже, у самой стены.

Шрон подвинул усом в сторону Юты тележку с напитками. Тот отмахнулся и приготовился слушать. Прикинул: остается последняя слабая надежда. Он нырнет, явится снова домой выром второго возраста... и как еще примут эту перемену люди? Не зря Шрон запретил до поры все упоминания природы и смысла смены возрастов у выров. Люди могут насторожиться, не узнать своего князя и выбрать нового, освободив его от бремени власти. Однако же вслух высказывать подобное неразумно. Мало ли, что ответит Шрон? Может, задумается и изобретет закон на такой случай, закрывая последнюю надежду на обретение свободы...

— Я уже знаю, что погиб выр, — отметил Юта, возвращаясь к главной теме. — Ужасно.

— Не просто выр, курьер замка ар-Лим, — тихо и грустно уточнил Жаф. — Я знал его, толковый был, хоть и малек еще годами. В сумке у него, по словам старого ар-Лима, лежали тросны — переписка хранителя и дворца. И золото. Не особо много, но и немало — семь сотен кархонов. Длина выра полторы сажени. Полнопанцирный. Вскрыт ударом топора, так решил тот, кто его осматривал. Человек смотрел, из охранников.

— Что делать и как искать виновного, мы пока не знаем, — сокрушенно признал Шрон. — Выры в ярости. Ар-Лимы — так и вовсе требуют немедленных казней и иных жестких мер. Давят на Жафа. Напоминают, что поддержали его по осени, когда мы смяли кланда ... намекают на ответные шаги и особое отношение. Мне тоже много чего напоминают... Плохо у нас. Отдай я дело на рассмотрение людям — выры не поверят в любые их доводы, отвергнут итог самой тонкой и точной дознавательской работы. Отдай работу вырам... и того хуже, ведь некому и заняться дознанием! Ар-Лимы искать не станут, начнут мстить, прикрываясь правом дознавателей. Род ар-Нашра, которых пока что Жаф держит, тоже негодуют, ар-Выдхи не лучше. Ар-Сарны вне игры, ар-Тадхи не имеют должного веса в делах. Ар-Бахты... я златоусый, мы не можем брать на себя больше. Ар-Багги — ну, этих ты и сам знаешь, гнильцы они, если коротко, но, увы, столица на их землях. И так далее... Ты очень вовремя прибыл, князь земель Рафт.

Юта осторожно привстал на лапах и попытался отодвинуться от пруда. Ему стало неуютно, в сознание вползла гадчайшая мыслишка... Он-то рвался в Усень если не избавиться от обузы власти, то хотя бы отдохнуть, повидаться с друзьями. Так неужели... Шрон ловко поймал усом за руку.

Глава 5.

Юта. Столичная жизнь вырьего князя.

Серо-узорчатый выр размеров Юты ар-Рафта уже сам по себе заметен издали и привлекает внимание. Герб, нанесенный на хвостовую пластину, люди успели запомнить. Замков не так много, семнадцать. Столько же и гербов, обозначающих не просто семьи, но владельцев земель... Даже среди них Рафты значимы и уважаемы. Негласно их именуют теперь хозяевами севера. Юта знал и сплетни, и настоящее положение дел, для него, как он полагал — невеселое...

Сплавал домой — и что? Прямо в порту, под стенами родного замка, встретили хмурые, изрядно сердитые оружейники. С ними и мастера рудного дела. Всем своим гудящим хором потребовали именоваться князем... Старший любимый брат, хранитель замка, стоял молча и, неловко такое предположить, был вполне доволен: не его люди впрягают в хомут власти. Гата, младший, тот ехидствовал откровенно, шевелил усами и с трудом сдерживал булькающий смех. За что и поплатился. Сидит теперь во дворце, названный ар-клари и обязанный исполнять все дела князя в отсутствие Юты, ловко сбежавшего в Усень. Не навсегда, само собой — но хоть на время, прийти в себя от произошедшего и обдумать внезапно свалившийся на панцирь княжеский титул. Со Шроном обсудить. Если получится — так еще с Кимом, Ларной, Марницей. Они — люди. Им виднее, как управлять берегом и должно ли выру брать на себя такое дело.

Юта поднимался от порта через зеленый город, радуясь его быстрому очищению от гнили. Ангра, весенний сезон с древним названием, грянет через неделю, а с ним и праздник, первый общий для людей и выров... Он, Юта, не был в Усени всего-то месяц. Но вода не пахнет нечистотами, наслоения со стенок и дна каналов удалены. Деревянные временные настилы накрывают улицы. Раздавленные скорлупки старых лачуг вывозятся, на их месте поднимаются новые дома. Город вырос из негодного гнилого панциря прошлого. И обживает новый — попросторнее и покрасивее.

Несколько раз люди окликали: мастеровые в зеленом городе как-то на редкость мирно настроены к вырам, страха или излишней почтительности не ведают. 'Эй, северный ар, пособи!' — кричали они. И просили перебросить тяжелое бревно через канал или уложить блоки в основание дома. Потому что ему такое дело, при его росте и возможностях — одно усилие клешней и рук. Людям же — полный день тяжелой работы... Более всего Юту забавляло то, что люди платили за помощь. Всякий раз старший мастер на постройке дома с прямой и чуть грубоватой деловитостью нижнего, рабочего, города, подходил, глядел на уложенные блоки и бревна, кивал. Бормотал нечто вроде: 'без правки годно', или 'еще рычагами двигать, за то сбавлю денежку'. И, не слушая отговорок, считал медь или серебро. Состоятельность или титул выра, вызванного помогать на стройке, для мастера значили, видимо, совсем уж мало. Главное — размер клешней, сила лап и качество работы.