Зона захвата

Мужчины, женщины, пожилые, дети, все собрались возле дома старосты — крепкой, как и остальные, бревенчатой избы, утеплённой завалинкой, где вместо досок использовались жерди, а в качестве утеплителя сухой торф.

Не было сутолоки, разговоров-пересудов и привычной в иных условиях беготни ребятишек. Люди стояли в напряжённом молчании, дожидаясь, что скажет староста — седой мужчина лет шестидесяти на вид, в бушлате камуфляжной расцветки, таких же штанах и чёрных высоких берцах.

Здесь многие были экипированы по-военному — в камуфляж или "песчанку", даже большинство детей носили одежду того же покроя, заботливо подогнанную родителями под своих чад.

От такого обилия военной формы у непосвящённого могло сложиться впечатление, что это некая войсковая часть, затерянная в лесу. Но все жители были беженцами. Они давно, ещё перед войной, чувствуя её фатальную неизбежность, покинули город, обошли огромное болото и вполне сносно обустроились на выбранном месте, постепенно завозя необходимый материал и прочее из города.

А потом полыхнула гражданская война. Об этой деревне уже никто не вспоминал, не до того людям стало. Каждый озаботился своими проблемами, а многие так вообще полегли на полях сражений или пропали без вести в закружившей по стране кровавой кутерьме.

Староста вышел на середину спонтанно образовавшегося круга, приблизился к лежащему в центре человеку. Его тяжёлое, обрамлённое аккуратно постриженной седой бородой лицо с пористой кожей было красно, вероятно, от давления.

— Где вы его нашли? — обратился он к Кирьяну.

— Тут, недалече, — Кирьян махнул рукой в сторону болота.

— Кто его так?

— Митяй постарался. У него два автомата было, другие вещи, — Кирьян мотнул головой на рюкзак, валяющийся возле незнакомца.

Степаныч кивнул.

— Автоматы мы себе взяли, — продолжал Кирьян. — Магазины к ним тоже.

Староста опять кивнул: вижу, мол.

Кирьян покосился на молодого товарища, но тот, набычившись, молчал, засунув правую руку в оттопыренный карман бушлата.

Степаныч покряхтел, подтянул военного покроя штаны, присел на корточки возле незнакомца, покрутил недовольно носом, учуяв тяжелый запах. Потрогал аккуратно затылок чужака, глянул на свою окровавленную ладонь, вздохнул и сказал:

— Дайте воды.

Кто-то принёс в помятом дюралевом ковшике воды.

Староста в несколько приёмов выплеснул содержимое ковша на лицо незнакомца. Подождал. Убедившись, что тот начал смотреть осмысленно, спросил:

— Кто ты, мил человек?

30

Андрей выплыл из черноты, чувствуя саднящую боль в затылке. Лицо опять окатило холодом и сыростью. Он открыл глаза, постепенно обретая способность видеть отчётливее.

Над ним навис седой незнакомец, спросивший:

— Кто ты, мил человек?

Голова просто раскалывалась. Липатов не мог вспомнить не только своё имя, но и вообще хоть что-нибудь.

— Ладно, отнесите его в мою баню, пусть помоется, — произнёс незнакомец, тяжело поднимаясь. — Под себя сегодня топил, ну да ничего. Ошпарю потом кипятком. Одежду Настасье отдайте. Где она? Ага, вижу. Настасья, пропарь её как следует, мало ли, какая живность там. Постирай потом. Ну, ты сама знаешь.

— Хорошо, — кивнула в ответ женщина лет сорока, невысокая, с потухшими глазами, как будто очень уставшая.

31

Баня с парилкой принесли огромное облегчение телу. Даже голова теперь болела не так сильно. Вот только Андрей никак не мог вспомнить хоть что-то о себе. Возникло какое-то подавленное состояние, безразличие ко всему, сквозь которое, нет-нет, да и продирался страх — а вдруг ничего не вспомнится. Как тогда жить дальше?

Скрипнула невысокая дверь, ведущая в предбанник. Оттуда заглянул тот самый седой незнакомец и спросил:

— Ну, что, мил человек, помылся-попарился?

Андрей неуверенно кивнул, вспоминая, с каким наслаждением хлестал себя берёзовым веником, мылился остро пахнущим душистым мылом, стараясь не задевать саднящий затылок, лил на себя из тёмного жестяного тазика горячую воду. Хотелось повторить, но неизвестно, как отреагирует седой.

— Вот и ладушки, — удовлетворённо промолвил. — Давай выходи. Кваском тебя угощу.

Наскоро вытеревшись выданным полотенцем, Липатов вышел в предбанник, где было значительно прохладнее. Там ему стало совсем хорошо.

— С лёгким паром! Присаживайся, пей, — предложил хозяин, кивнув на большую кружку, наполненную тёмной жидкостью. — Самолично делаю.

Такого напитка Андрей, наверное, не пил никогда в жизни. Впрочем, он не помнил, доводилось ли ему когда-либо вообще пить квас.

— Спасибо, — поблагодарил он, ставя пустую кружку на стол.

— На здоровье, мил человек. На здоровье, — улыбнулся хозяин, однако цепкий взгляд выцветших с возрастом синих глаз вовсе не был таким располагающим, как улыбка. — Ну, теперь поговорим-покалякаем.

Интонация у старика была своеобразная. Говорил он слегка покровительственным тоном. При этом невольно создавалось ощущение, будто седой знает всё, но намеренно не договаривает, как бы давая собеседнику шанс самому во всём сознаться.

— Кто ты, откуда, как сюда попал?

Взгляд старика, казалось, проникал в самые потаённые закоулки души.

— Я не знаю... Вернее, не помню, — виновато улыбнулся Андрей. — Я даже имени своего вспомнить не могу... Правда. Поверьте мне.

Старик ухватил зубами кончик седого уса, покусал задумчиво, продолжая сверлить собеседника взглядом потускневших глаз, помолчал. Наконец, когда пауза начала томительно затягиваться, сказал:

— Я думал, ты мне сейчас начнёшь петь о том, что ты асмоловский, а никакой не дезертир. А ты — "не помню, не знаю". Интере-есно... Я всё понимаю: приложил Митяй тебя крепко, но вот так, чтобы всё забыть... Мало верится. Скажи уже прямо — ты ведь из дезертиров, верно? Давно прячешься? На чьей стороне был? Повоевал хоть, нет? Или сразу убёг, в самом начале войны?

— Как вас зовут? — спросил Липатов.

— Зови Степанычем.

— Степаныч, я, правда, ничего не помню, как отрубило, — со всей силой убеждения, на какую был способен, сказал Андрей. — Мне самому от этого жутковато становится. Вот вы говорите, что я должен сознаться в дезертирстве. Но как я сознаюсь или не сознаюсь, если не помню?!

— Лично я не сомневаюсь в том, что ты дезертир. Вот, считай, — старик выставил крепкую ладонь правой руки с растопыренными короткими пальцами-сардельками. — Вид у тебя соответствующий. Раз. — Указательным пальцем левой руки он загнул мизинец на правой. — По болоту шёл. Значит, след пытался оборвать, убегал от кого-то. Это два. — Безымянный палец последовал за мизинцем. — Пару автоматов у тебя нашли, одежду на спине простреленную с не старыми следами крови на ней. Три. — Средний палец согнулся следом за двумя первыми. — Можно и ещё насчитать, но и этого достаточно. Вот так-то, мил человек. Так что, сам понимаешь — отпираться бесполезно. И главное — я не верю, что ты ничего не помнишь. Сколько бы ты ни хитрил с потерей памяти.

— Зачем же вы тогда мне помогаете? Сдайте властям, пусть они разбираются, кто я, откуда и что натворил.

— Власть здесь одна — я, — усмехнулся старик.

— Что же мне делать теперь? — спросил Андрей. — И где я нахожусь?

У него сложилось двоякое впечатление от собеседника. С одной стороны — нормальный такой дед. А с другой — властный, жёсткий человек, способный поломать чужую судьбу и жизнь без малейших душевных терзаний.

— Находишься ты в деревне. Тут и побудешь пока, а там посмотрим.

В душе Липатова ворохнулось нехорошее предчувствие. Не понравился ему ответ старика.

"В деревне он, видите ли, находится. Посмотрит он потом". Ага.

Внутренний голос, пока не очень уверенно, но упрямо говорил: здесь опасно, добром это не кончится.

Андрей даже не предполагал, насколько близки его предчувствия к правде. Старик почти сразу для себя определил судьбу дезертира, — а в том, что это дезертир, он не сомневался ни секунды, — продать его Асмолову. Не воспользоваться такой возможностью — просто грех. Взамен Роман Георгиевич отсыплет соли, муки, крупы гречневой. Много за одного не даст, но общине и это сгодится. Что делать с дезертиром, Асмолов уже сам решит. Искать такого никто никогда не станет. А если он ещё и впрямь память потерял, тогда ему можно такого наплести! А потом использовать по своему усмотрению — хоть смертником.

Вариант с передачей неизвестного Маге Степанычем не рассматривался. Он искренне ненавидел этого "басурманина", от чьих притязаний деревню спасало лишь непроходимое, вернее, считавшееся таким среди бандитов болото. Асмолов, хоть и тоже не шибко славянских кровей, был предпочтительней. С ним Степаныч мог иметь дело.

32

Прошли сутки.

Липатова Степаныч поселил в своём доме. Чем опять вызвал двойственное ощущение: благодарность за гостеприимство и опасение, что держит при себе специально, для пригляда. Впрочем, это ощущение почти полностью растворилось в долгом сне без всяких сновидений. Даже в нём Липатов ничего не помнил о себе прежнем.

Когда Андрей открыл глаза и заставил себя встать с мягкого матраца на панцирной кровати с металлическими спинками и непременными набалдашниками в виде шишек, хозяин лишь усмехнулся в усы:

— Ну и горазд же ты спать, мил человек. Вспомнил что-нибудь, нет?

Вопрос прозвучал так, будто бы хозяин спрашивал: ну, что, признаешься — память-то ты не терял, а?

Липатов виновато покрутил головой.

— Пусто, Степаныч.

— Это в горшке может быть пусто, а у тебя голова: хоть что-то да отложилось.

— Да не вру я. Если бы вспомнил, сказал.

Беспамятство уже начало Андрея по-настоящему беспокоить. Если поначалу боязнь подавлялась усталостью, то теперь страх всё сильнее вытеснял остальные чувства. Кто он? Откуда? Как жить дальше в таком состоянии? Как с ним поступит Степаныч? С виду он простой, как три рубля, но что-то нехорошее в нём есть. Недаром внутренний голос твердит об опасности.

Ближе к вечеру дня пришла женщина, которую Степаныч назвал Настасьей. Она принесла чистую одежду.

— Это твоё. Облачайся, — сказал хозяин.

Надевая камуфляжную куртку, Андрей натолкнулся глазами на две дырки в ней и тотчас поймал пристальный взгляд Степаныча. Нехороший был взгляд.

— Ступай, Настасья, — молвил старик.

Женщина молча кивнула и ушла, пряча глаза.

Липатов оделся и пошёл во двор. Теперь, когда появилась одежда, ему хотелось как следует осмотреться. Вдруг это хоть как-то поможет восстановить память.

33

Когда он увидел её во дворе, сердце тревожно и сладостно защемило. Именно с такой девушкой он всегда мечтал познакомиться. Андрей не помнил, была ли у него девушка, как она выглядела, если была, и как её звали. Но эта мгновенно вызвала какое-то особенное чувство, необъяснимое. Ему так и хотелось воскликнуть: какая девчонка, а! И вместе с тем душу наполнила тоска от понимания, что девушка не его.

Незнакомка стрельнула в сторону Андрея быстрым взглядом зелёных глаз и прошла мимо с маской равнодушия и отстранённости на лице. Она зашла в дом.

Проводив её взглядом, Липатов увидел стоящего на крыльце Степаныча.

— Ты на Ленку не зыркай, — сказал дед, дождавшись, когда девушка закроет за собой дверь. — Я тебя за внучку в бараний рог согну. Всю жизнь так и проживёшь, скрученный.

У Андрея вдруг заболела голова.

"Ленка... Ленка... Лена... Какое знакомое имя... Где же я его слышал... Кого я знаю с этим именем?..", — мучительно пытался вспомнить он.

— Эй, мил человек, что с тобой? — подозрительно поинтересовался старик.

— Голова что-то заболела, — признался Андрей, потирая затылок с приличной шишкой и коростой на месте рассечения кожи.

— Не беда. Трудотерапия тебе поможет. Эти дрова нужно сложить в поленницу, — старый указал рукой на колотые берёзовые чурки. — Действуй.

Обречённо вздохнув, Липатов принялся за дело. Куча дров оказалась очень внушительной. Степаныч постарался, готовясь к наступающей зиме. Частично дрова уже были сложены под большим навесом, предохраняющим их от дождя летом и неизбежного снега зимой.

Пока Андрей складывал дрова, девушка дважды выходила из дома по каким-то делам, демонстративно не обращая внимания на незнакомца. И всё же Липатов рискнул заговорить с ней, однако Лена, густо покраснев, убежала в дом, откуда опять вышел старик.

— Немая она. С рождения, — сказал он неохотно и добавил уже с нажимом: — Поэтому я тебе и говорю: не лезь к ней. Она и так Богом обиженная, от местных парней шарахается, стесняется своей немоты, а ты вообще чужак. Лучше вспоминай, кто ты и откуда, да про дрова не забывай.

Получивший взбучку Липатов вернулся к работе, однако образ девушки по-прежнему оставался у него перед глазами.

Кого-то она ему напоминала.

Ближе к вечеру, когда он наконец-то закончил с дровами, подмёл метлой двор от щепы и тоже снёс её под навес, девушка вдруг сама подошла к нему.

Её лицо светилось тревогой и желанием быть понятой.

Андрей растерянно замер, пытаясь по её отчаянной мимике понять, что она хочет. А девушка испуганно оглядывалась на тёмные окна и дверь дома и энергично жестикулировала, что-то показывала руками, махала в сторону леса.

— Я... Я не... Подожди, подожди, я не понимаю тебя! Что ты мне хочешь сказать?! — вполголоса шептал Андрей. — Ты боишься деда?

Девушка отрицательно замотала головой.

Тут Липатова осенило.

— Ты писать умеешь?

Лена радостно закивала.

— Ну вот!

Андрей разгрёб ботинком щепу, освобождая небольшой клочок утоптанной земли, вручил одну щепку девушке.

— Пиши! — сказал он.

Девушка торопливо большими буквами написала и тут же стёрла рукой: "Беги!"

— Беги?! Это почему?! — тревожным шёпотом спросил Липатов.

Следующее слово было: "Дедушка". Затем она опять быстро стёрла его ладонью, снова написала и торопливо стёрла: "Хочет".

Так она и писала по одному слову и тут же стирала.

Получалось, что старик хочет продать Андрея в рабство. Он по рации связывался с Романом Георгиевичем.

Кто такой этот Роман Георгиевич, Липатов не понял, уяснил лишь, что очень плохой человек.

Утром его заберут. Ему нужно бежать сейчас в ту сторону, — в подтверждение своих слов девушка махнула в нужном направлении рукой, — потому что в противоположной стороне болото.

— Спасибо тебе, Лена. Вовек не забуду, — с чувством прошептал Липатов. — Ты очень красивая. Очень.

Андрей быстро поцеловал её в щеку, успев в сумерках заметить, как густо покраснела дико шарахнувшаяся от него девчонка.

Она убежала в дом, а Липатов, закусив в тревоге кулак, уселся на ворох щепы, откинувшись спиной на поленницу дров.

Когда стемнело, он сделал вид, что направился в уборную, стоящую на задворках небольшого уже убранного огорода. Пахло картофельной ботвой, у Андрея вновь мучительно заболела голова, в который уже раз. Он помнил этот запах. Но откуда, при каких обстоятельствах запах так врезался в память, не сохранившую более ничего? Остановившись, Липатов приложил ладонь к затылку, стараясь лёгкими поглаживаниями унять пульсирующую боль. Только её сейчас не хватало, когда он собрался бежать.