7 дней в июне. Том Первый

— Обещаешь?

— Да, любимая.

Мы поцеловались, и я проводил её взглядом, насколько это можно было в такой толпе. Если б я только мог быть уверен в том, что только что пообещал! Но при любом исходе она справится! И со мной и без меня!

Дежурный по военкомату поначалу попытался приглашать только получивших повестки. Но наши летчики, как старшие по званию потребовали начать с них. Дежурный уступил и пустил в военкомат полковника Чемаева и подполковник Свирцова — старших офицеров бывшего гарнизона. Используя свои габариты, я прорвался к крыльцу и спросил уже уходившего прапорщика:

— Товарищ Тыщенко! Разрешите обратится.

Иваныч немного остолбенел от такого моего к нему обращения, но выдал на автомате:

— Обращайтесь, Вита...

— Сержант Сергеев. Я приписан к вашему призывному пункту в качестве специалиста на случай развертывания. Жду ваших приказов.

— Пока никаких. Как решим развертывать второй призывной пункт — так и отзвоним. Будь у телефона.

— Слушаюсь.

Петр Иваныч, скрылся за дверями военкомата, а я стал медленно выбираться из толпы. Что ж он прав, я им скорее пока обуза, после передачи моих документов в наш военкомат они не знали куда меня пристроить, а после того как нашли куда у них уже не было времени обучить меня согласно новой ВУС.

Продираться пришлось минуты три. Обратно пошел уже мимо райадминистрации. Перед ней стоял не вохровец, а нормальный часовой. Из погранцов. Думал было зайти. Но меня остановил 'товарищ в штатском'.

— Вы к кому?

— В администрацию!

— К кому конкретно?

— К главе, наверно.

— Он уже не может никого принять.

— Извините.

Я отошел. Ничего не понимаю! Арестовали наших немцев, что ли? А вот одноклассница моя, — Ольга Киреева, в райимуществе работает, сейчас спрошу.

— Оля, привет!

— Здравствуй, Виталь! Как ты, как сын?

— Хотел к военкомату идти. Но вызывали в казначейство на усиление. А здесь, что? Швиндт куда делся?

— Умер он. Вчера как узнал, что фашисты напали — так его второй инфаркт и разбил.

— А за него кто? Майер?

— Нет. Он ещё вчера вместе с Шубертом в военкомат пошел.

— И?

— Забрали по МЧСовской линии. Так что и район, и поселок пока без начальства. Ждем, кого военные пришлют.

— Да уж...

— Пора мне. А то дисциплина теперь военная.

— Пока. Оля. Держитесь.

Да. Дела. Подрубило время наших немцев. А как красиво семнадцать дней назад они выборы выиграли! Вот уж действительно: человек предполагает, а судьба располагает!

Что ж пойду пока домом да сыном заниматься, кто знает, когда еще будет у меня такая возможность.

Год выдался жарким. Сначала лето выжимало все соки сорокаградусной жарой, теперь вот октябрь решил посоревноваться с июлем! Пока дошел домой под пиджаком весь взмок, пришлось принять душ и переодеться. Газа по-прежнему не было. Включив электрочайник, я позвонил '04'.

— Алло, газовое хозяйство!

— Да. Слушаем.

— Сергеев позвонил. У нас с утра газа нет.

— У всех нет. Газопроводы остановлены.

— А что случилось?

— Не могу сказать. Аварии какие-то. Не у нас.

— Понятно. Можно бригаду вызвать, мне котел сменить и счетчик.

— Нет. Все заняты. К концу недели позвоните.

Дела... Хотя, куда я тороплюсь? За окном опять лето! Дров полон двор! Даже если свет отключат — без горячей пищи не останемся! Оптимист, нах... Так на натуральное хозяйство переходить придется. Хотя это идея. Если уж лето, то можно и огород вскопать, даже картошка еще поспеть успеет.

— Ма, где ключи от гаража?

— Что?

— Ключи от гаража где?

— Откуда я знаю? Я туда хожу? Над трюмо посмотри или в карманах у себя...

— Угу, пасиб, ма.

— Нашел?

— Да, в куртке были.

Целой штыковой лопаты в гараже не нашлось. Современный металл не терпит моей хватки. Держится только саперная — ещё советская, память моя армейская. Но ей огород копать не будешь! Найдя в гараже черенок, я насадил на него плоские вилы. И до обеда перепахивал свои свободные сотки. Давно, я не работал с таким энтузиазмом. Сын работал рядом. Нет, я не заставил пятилетнего ребенка копать огород! Я его вообще ничего делать не заставлял. Он сам нашел себе дело: собирал сухие, сорванные ветром с деревьев ветки, опавшие и подгнившие уже яблочки. Для него это была игра, и он бегал по желтой подсохшей уже листве, размахивая очередной 'саблей' и кидал 'гранаты' в обтянутый сеткой каркас огуречной грядки овощника. На втором часу тренировок в меткости ему удалось-таки направить свой фруктовый снаряд через сетку прямо под крыло стоявшей в метре за грядой "Сандеры". Машина ойкнула и залилась нудным воем.

— РОМА! — начал я, поворачиваясь. Но, увидев сына, сам осел, глядя в повлажневшие глаза его вжавшегося в землю тельца.

— Хватит, сын, пошли в дом.

Подобрав моего чумазого снайпера, я отнес его к крыльцу, на которое уже вышла испуганная сиреной мама.

— Принимай внука. Я за ключами. А то ещё подумают, что воздушный налет.

Шутка явно не получилась. И что бы успокоить, я приобнял мать, поцеловал в щеку.

— Где ключи?

— В зале, в секретере...

Скинув сапоги, я прошел в зал и прямо оттуда отключил сигнализацию.

— Па, а мама ругаться будет.

— Будет, когда узнает. Но ты же будешь вести себя хорошо?

— Буду!

— И больше в нашу машину кидать ничем не будешь?

— Не буду!

— Ну, тогда мы ей не скажем. Иди — умывайся. Как зайду — будем обедать.

Я снова вышел на двор. Убрал инструмент. Посмотрел результаты меткого броска юного гренадера. Под подкрылком собственно ничего и не было видно. Уже повернувшись к дому, я увидел входящую во двор жену.

— Привет. Ты что-то рано.

— Мы после пятого урока всех отпустили. Тебя берут?

— Пока нет.

— Слава Богу!

Она прижалась ко мне пыльному и потному огороднику и впервые за наши семь супружеских лет первой поцеловала меня. Весь оставшийся день был волшебной восточной сказкой, в которой не хочется думать о быте, о работе, о грохочущей где-то войне.

Капитан воздушно-десантных войск Белоруссии Николай Климанович, окраина Дзержинска (республика Беларусь)

Начало войны капитан воздушно-десантных войск Белоруссии Николай Климанович встретил так, как и подобает профессиональному военному, без отчаяния 'всё! мы погибли', но и без щенячьего восторга. Собственно, он понадобился для того дела, к которому он готовился долгие восемь лет — защищать свою страну...

Конечно, все было. И ночной звонок со срочным вызовом в расположение, и тревожные глаза жены, и суматоха первого дня, когда его батарею 'зушек' перебрасывали то в одно, то в другое место. И некоторый шок в момент, когда до него дошли сначала неясные слухи, а потом — официальная информация о том, что, собственно произошло, и с кем ему предстоит воевать.

К вечеру второго дня войны капитана начал слегка угнетать тот факт, что пострелять по реальному врагу ему так и не пришлось. Климанович всегда со всей белорусской серьезностью относился к своим обязанностям, и на учениях его батарея всегда выглядела очень неплохо. Нет, он, конечно, понимал, что ЗУ-23-2 — оружие, так сказать, прошлого века, и в общей структуре ПВО, куда его временно передали со всеми причитающимися батарее средствами, он играет роль пистолета на поясе оператора ПТРК. Оружие, так сказать, последнего шанса. Помнил он и про 'ноль целых двенадцать сотых' — именно так в документах определялась вероятность поражения огнем батареи самолета противника. Речь, конечно, шла о современных реактивных самолетах, но все же... Как любят шутить зенитчики: 'Сбить не собьем, но напугаем до смерти'. Понимал он и то, что война — это не пионерская игра 'Зарница', и что профессионалу не пристало сожалеть о невозможности погеройствовать. И все же некий червячок постоянно грыз его самолюбие. Потому что Климанович видел в бинокль вражеские машины, видел, как они вспыхивают и падают на землю после попаданий зенитных ракет, но ни один 'Мессершмитт' или 'Юнкерс' так и не дошел до зоны действительного огня его автоматов. Николай гнал от себя эти мальчишеские мысли, стараясь занять и себя, и своих бойцов реальным делом, но все-таки он очень хотел хотя бы раз врезать по немчуре, отомстить за прадеда, пехотного летёху, который сгинул где-то под Гродно в том сорок первом...

Батарея расположилась на окраине Дзержинска, прикрывая подходы к цехам и складам объединения 'Белхим'. Позиции выбраны по всем правилам и по науке замаскированы, около каждой установки — по пять левых и пять правых коробок по пятьдесят снарядов, да еще тридцать снаряжённых лент в длинном ящике. Итого две тысячи снарядов. Он как раз собирался еще разок погонять расчеты на смену коробов, когда радист передал ему наушники: 'Командир, 'Ракорд' на связи!' Позывной 'Ракорд' был присвоен дежурному по Западному оперативно-тактическое командованию войск ПВО.

— Рогатка-шестнадцать, на вас идет цель, маловысотная, малоскоростная, высота сто пятьдесят, скорость триста двадцать! На запросы не отвечает. Азимут... Пеленг... Дальность...

— Батарея, к бою!

Расчеты в касках и брониках привычно бросились к орудиям, сбросили маскировочные сети, расстопорили установки, наводчики заняли места на своих жестких сидушках и приникли к окулярам прицелов. С запада накатывался рокот. Никаких сомнений у Климановича не было — с запада мог идти только враг. А вот и он... В бинокль Николай четко разглядел на фоне закатного неба силуэт двухмоторного самолета, идущего со стороны Столбцов. 'Какая это модель? — пронеслось у него в голове — 'Юнкерс', что ли, восемьдесят восьмой? Ну не учили мы этот антиквариат! Сложно, что ли, было таблицы опознавания подготовить? Впрочем, какая разница. Все, дистанция две тысячи...'

— Батарея, три очереди по пять, огонь!'

Установки хором рявкнули, на срезах пламегасителей заплясали огоньки. Вторая очередь... Самолет будто запнулся в воздухе, медленно опрокинулся на одно крыло, выбросил шлейф дыма, затем опустил вниз блеснувший остекленный нос и с каким-то совсем не страшным звуком ударился о землю примерно в километре от батареи. Взрыва, как в кино, почему-то не было....

— Сбили! Сбили! — Закричал командир первого огневого Сашка Онуфриев, симпатичный парнишка, лишь год назад закончивший училище. — Правда, сбили! Поехали, посмотрим!

Удержаться от этого действительно было сложно. Николай отрапортовал 'Ракорду' о том, что цель поражена, прыгнул в 'уазик', скомандовал водителю 'Давай туда, прямо через поле!', неодобрительно посмотрел на Сашку и своего зама, которые уже успели забраться на заднее сидение, но ничего не сказал. Все-таки, первый сбитый — это не шутка!

Уазик затрясся на кочках, приближаясь к месту, где торчал вверх хвост и нелепо заломленное крыло бомбардировщика. И чем ближе Николай подъезжал к сбитому самолету, тем больше понимал, что что-то в этой картине неправильно, не так, как должно быть... До места падения оставалось еще метров триста, когда он понял, что не так. Звезды. Красные звезды на закопчённой дюралевой плоскости.

— Гони! Гони!

Водитель-срочник втопил 'на всю железку', не жалея подвески, но Николай уже понимал, что все напрасно, и что случилось то, что не будет давать ему спать до конца его дней, сколько бы их ему не было отмеряно. В самолете что-то начинало медленно разгораться, Сашка с замом бегом потащили из 'уазика' углекислотный огнетушитель, а Николай все стоял и смотрел остекленевшими глазами на место трагедии. В голове билась одна мысль: 'Свои... Я убил своих... Прадеда убил...' Он отошел на несколько шагов, скинул с головы каску, которую в суматохе так и не успел снять, и правая его рука сама собой начала царапать кобуру табельного 'Макарова'. Потом на него навалились, отобрали пистолет, он как-то неловко отбивался, Сашка ему что-то горячо втолковывал, но слова падали, как в вату, и не доходили до его сознания.

— Свои. Я убил своих.

Когда стемнело, Сашка смотался в город и притащил две больших бутылки 'Немирова'. Николай не был трезвенником, но и склонностью к употреблению алкоголя никогда не отличался, а тут беспрекословно влил в себя несколько пластиковых стаканчиков. Водка упала в желудок, как расплавленный свинец, но никакого облегчения не принесла. Николай сидел, прислонившись к колесу машины радистов, смотрел непонимающими глазами, и только иногда повторял: 'Почему? Ну почему? Прадеда... Наших... Почему?'

То, что мертвый человек в форме полковника РККА, которого вытащили на следующий день из-под обломков, был делегатом связи, отправленным командармом-десять Голубевым на последнем уцелевшем СБ с одной задачей: наладить связь со штабом фронта и получить хоть какие-то директивы, ему так и не рассказали.

Генерал-майор барон Вилибальд фон Лангерман-Эрленкамп, командир IV танковой дивизии 24-го моторизованного корпуса II танковой группы. 23 июня, 14:56, шоссе Е-30 между Брестом и Кобриным, не доезжая поселка Федьковичи.

— Господин генерал, вы хотели осмотреть позиции русских...

— Да, Гюнтер, минуточку... Барон Вилибальд фон Лангерман-Эрленкамп потер ушибленное колено, поморщился и начал аккуратно, чтобы не потревожить отчаянно болевшую ногу, выбираться из бронетранспортера. Ногу он ушиб два часа назад, выпрыгивая из командирского 'Хорьха-830' во время налета русской авиации... Несмотря на прошедшие проливные дожди, 'Ганомаг' дополз практически до самой линии окопов, но и оставшиеся несколько десятков метров по раскисшему полю показались генералу бесконечно длинными. Прихрамывая, оскальзываясь на размокшей глинистой почве и непрерывно чертыхаясь, барон добрался до места, которое он хотел увидеть своими глазами. Собственно, он не увидел ничего такого, чего бы он не видел ранее: неглубокие, отрытые наспех окопы, практически полностью разрушенные огнем гаубиц и минометов, изломанные, похожие на тряпичные куклы тела людей в незнакомой форме, покрытой пятнами камуфляжа.. Он видел такое не один раз, и в Польше, и во Франции... Обычное дело — чтобы задержать стремительный бросок панцерваффе, противник выдвигает наспех собранный малочисленный заслон. Для того чтобы сбивать такие заслоны, и предназначен передовой отряд. Обычно нескольких минут сосредоточенного огня автоматических пушек легких танков и пулеметов вполне хватало, чтобы противник был уничтожен или рассеян, а его оружие приведено к молчанию. Но не в этот раз...

Барон ехал в колонне первого батальона 35-го танкового полка, когда движение замедлилось, а потом и остановилось. Вскоре приехавший из головы колонны посыльный доложил, что передовой мотоциклетный дозор обнаружил вражеские укрепления около моста через реку Мухавец, и что разведбатальон майора Шрамма готовится с хода атаковать противника. Впереди послышались выстрелы автоматических 20-мм пушек 'двоек' и треск пулеметов, затем раздался очень мощный взрыв, еще несколько, послабже, а затем сливающаяся воедино канонада гулких хлопков — как будто одновременно стрелял целый дивизион легких минометов... И все. Передовой отряд майора Шрамма перестал существовать, вместе с самим майором. Генералу доложили, что лихой командир разведчиков на своем танке ворвался на мост, и в этот момент русские привели в действие исключительно мощный фугас, после чего открыли огонь из не то крупнокалиберных пулеметов, не то автоматических пушек. Их огнем, а также выстрелами из неизвестного ручного противотанкового оружия (причем огневые позиции оказались очень хорошо замаскированы) все танки и бронемашины передового отряда были подожжены, а спешившиеся гренадеры оказались под минометным обстрелом. Генерал понимал, что в тот момент он совершил ошибку: нужно было атаковать русских по всем правилам, подтянув артиллерию, но 103-й артполк застрял где-то в конце колонны, а высокие откосы отличного четырехполосного шоссе (кто бы мог подумать, что в России есть такие дороги!) и тянувшиеся вдоль шоссе мелиоративные канавы не давали быстро выдвинуть его вперед. И он приказал атаковать теми силами, что были в голове колонны: двумя батальонами 35-го танкового полка Хейнриха Эбербаха (кстати, единственного танкового полка, оставшегося в его дивизии после того, как 36-й полк отдали во вновь формирующуюся 14-ю танковую), и остатками разведбатальона при поддержке батальона мотоциклистов. Ну а в хвост колонны был передан приказ любыми силами расчистить дорогу и пропустить вперед саперов — дивизии второй танковой группы и так отставали от намеченного графика, до Кобрина оставался всего какой-то десяток километров, а необходимость постройки переправы увеличивала задержку еще на несколько часов. Впрочем, в тот момент барон считал, что действует правильно, и был уверен в успехе: почти четыре десятка 'троек' и 'четверок' с опытными, проверенными в боях экипажами — это серьезная сила. Огневые позиции русских будут расстреляны с дальней дистанции (согласно докладу, все выстрелы по танкам передового отряда были произведены с дистанции 150-200 метров), ну а автоматическим противотанковым ружьям, или крупнокалиберным пулеметам, или что там уж у русских есть, 'панцеры' не по зубам...