— Вобщем, ты же ее жрица, верно? Она сможет сделать так, что у нас с тобой будут дети, — я покачал на руках воображаемое дитя. — Ллеунен. Наши, Уитанни.

Она не ответила, лишь улыбнулась, и на щеках у нее появился слабый румянец. А после выпростала из-под одеяла правую руку и положила горячую ладошку мне на запястье.

— Уитанни, я... — Я замолчал, потому что внутри у меня все дрожало, и горло сдавил спазм. — Я пойду, хорошо?

— Ллеу найр-а-крау аин слеарр нарр, — ответила она.

— Да, мне надо поспать. Ты права. Я люблю тебя.

— Уитанни нье мрррать, — она улыбнулась. — Ллеу енн вутарр Уитанни лларр.

— Спи, любимая моя, — я еще раз поцеловал ее и встал. — Я буду рядом.

Даэг сидел в шатре. Один, за столом, положив ладони на столешницу. Он даже не сменил позы, когда я вошел.

— Успокоился? — спросил он.

— Немного. Дай мне свою фляжку.

— Ты так переживаешь за Уитанни, что это даже кажется мне странным.

— Наверное, ты никого никогда не любил, Даэг.

— Отчего же? Всю свою жизнь я любил и продолжаю любить свою жену. Я люблю Зендру, она слишком похожа на мою Маэри. Но порой мне кажется, что моя душа очерствела, и меня это пугает. Наверное, я просто стал старым. Но хватит говорить о чувствах, давай поговорим о деле. Расскажи мне о том, что случилось с тобой за эти дни. Я горю желанием узнать, как тебе удалось сбежать из Вальфенхейма и убить Вечного.

— Запечатывание рунами, Даэг. Если бы не твое колдовство, меня бы изжарили, как цыпленка на вертеле. И еще Уитанни привела в замок гаттьен, которые защитили меня.

— Ага, значит, моя наука пригодилась тебе! Хорошо, я этому очень рад. А Вечный?

— Наверное, мне опять очень повезло, как тогда, в катакомбах Роэн-Блайн. Эта тварь уселась на приготовленный для меня костер, начиненный пушечным зельем. Я при помощи руны "Джель" смог взорвать порох.

— Ты хорошо усвоил мои уроки, Ллэйрдганатх, — с удовлетворением в голосе ответил эльф. — Я горжусь тобой. Однако я не услышал главного: тебе удалось напасть на след де Клерка?

— Орденцы последнее время держали его в замке Вальфенхейм, но за день до моего прихода увезли оттуда вместе с Вероникой. Я лишь примерно знаю, куда.

— И куда же?

— В место, название которого начинается со слова "Волчье". Волчье ущелье, Волчье логово, Волчье урочище, что-то такое. Так мне сказал один из охотников, что напали на нас с Уитанни.

— Странно, что простой охотник мог знать такие вещи.

— Мне показалось, он не лгал.

— До меня доходили слухи, что у Ордена есть тайное убежище где-то на севере, именно там они создают своих фьорнатваргов. — Эльф сверкнул глазами. — Я не знаю, где оно находится, но можно посмотреть по карте.

Он встал, развел руки и прочел какое-то заклинание. На моих глазах над столом повисла призрачная, но вполне четкая и подробная карта всего Элодриана, от Саратхана до Брегенда, от Вортинора и до ледяных пустынь Драганхейма.

— Вот горы Доль-Кригиан, — сказал старый эльф, обведя ладонью на карте область в правом верхнем углу. — К востоку и к югу от нас земли Брутхаймы, занятые вальгардцами, на юго-западе — Вокланские пустоши, на запад — Саратхан. Место, о котором ты говоришь, может находиться только здесь, севернее Блиболаха.

— Почему ты так решил?

— Это дикий край, гористая местность, изрезанная ущельями и пересеченная бурными руками. Там почти нет человеческих поселений, но зато есть древняя дорога, которую когда-то построили ши. Вот она, — Даэг показал на карте дорогу, начинающуюся в Виссинге, проходившую через Блиболах и заканчивающуюся у отметки, обозначенной на карте как Даннамут. — И Блиболах, и Виссинг построены на месте древних городов ши, и дорога некогда соединяла их. Ей пользуются и ныне, однако севернее Блиболаха дорога была так и не достроена, потому что началось вальгардское нашествие.

— Погоди-ка, Даэг, я уже однажды слышал это название, — сказал я, показав на место под названием Даннамут. — Это гора, на которой вальгардский король Хлогьярд когда-то провозгласил себя владыкой завоеванных земель, ведь так?

— Верно, — Даэг с интересом посмотрел на меня. — Это самая высокая гора в Доль-Кригиан, и когда-то близ Даннамута находилась пограничная крепость ши Арк-Даир. Вальгардцы захватили ее в самом начале нашествия.

— И тогда логично предположить, что захваченная крепость стала форпостом для дальнейшей агрессии вглубь Элодриана, — добавил я. — Не сомневаюсь, что вальгардцы превратили Арк-Даир в мощную цитадель. И учтем, что рядом находится гора, с которой связаны очень важные моменты в истории Вальгардского королевства. Интересно.

— Думаешь, это и есть то место, где держат де Клерка?

— Подумай сам, Даэг: места дикие, только одна дорога, и то недостроенная — ее очень легко взять под контроль. Наверняка за все эти века Орден превратил бывшую пограничную заставу ши в неприступную крепость. Лучше места для тайного логова не найти. Как бы это проверить?

— Это будет совсем непросто, — заметил эльф. — Риск слишком велик.

— Я понимаю. Но, может быть, есть какой-нибудь способ?

— Способов много, но у всех у них один недостаток — даже если мы выясним, что де Клерк там, у нас не хватит сил освободить его.

— Сил хватит, — уверенно сказал я. — Герцог Джарли готов заключить с вами союз хоть сегодня. И еще, по дороге сюда я узнал, что восстал Набискум.

— Неужели? — Даэг взмахнул рукой, и карта исчезла. — Это хорошие новости. Почему ты раньше не сказал?

— Ты не спрашивал.

— Вальгардцы крепко держатся за де Клерка. Он для них важнее десяти тысяч воинов. И они будут защищать его до последнего. Лучшие воители Ордена будут охранять его, маги и Белые монахи. Много крови прольется в битве за орденскую крепость.

— Но это будет последняя битва, Даэг.

— Всякий раз, когда Зендра уходит с воинами Холавида на вальгардские земли, сердце мое сжимается, — сказал старый эльф. — Мы платим и продолжаем платить жизнями наших детей за свободу Саратхана. Много лет мне приходилось совершать последний обряд над теми, чьи жизни унесла эта война. Я, старик, хоронил молодых, многие из которых выросли на моих глазах. Это было горько вдвойне, потому что я видел, что их великая жертва ничего не дает, и Тьма продолжает наползать на наши земли. А потом появился ты, Ллэйрдганатх. Может быть, это всего лишь совпадение, но с твоим появлением в земли Элодриана пришла надежда. То, что ужасало нас своей неодолимостью, несокрушимостью, звериной мощью и жестокостью, начало трещать и рушиться на наших глазах. Последняя битва, говоришь ты? Может быть, ты прав. Если мы поразим дракона в самое сердце, его челюсти и когти уже не будут страшны нам. Но спроси себя, Ллэйрдганатх — какую цену ты готов за это заплатить?

— Ты говоришь об Уитанни?

— Я видел, какую боль ты испытывал сегодня, когда привез ее в Лиден-Мур. Ты дал мне урок, Ллэйрдганатх. Никогда не думал, что могу еще чему-то научиться, но у тебя научился. Я имею в виду вашу с Уитанни любовь. Я всегда видел в гаттьенах всего лишь животных — красивых, умных, благородных, но животных. Ты разубедил меня. И сейчас мне больно: я знаю, что невозможно вернуть тех, кого мы теряем. А я за эти годы только терял. Не только ты и я пойдем в эту битву, Ллэйрдганатх, рядом с нами будут наши любимые, и не все из них увидят восход в утро победы.

— Зачем ты мне все это говоришь, Даэг?

— Прости меня, — эльф склонил голову. — Долгие годы я ждал услышать то, что услышал сегодня от тебя. И чувства переполняют меня. Я говорю с тобой, а перед моими глазами проходят лица всех, кто не дожил до этого дня. И я не хочу больше навечно закрывать глаза молодым. Я пойду в бой с тобой рядом, Кириэль.

— А если ты погибнешь?

— Тогда Сестры Ши исправят мою ошибку. — Даэг оперся руками на столешницу, тяжело вздохнул. — Иди, Ллэйрдганатх, поспи, у тебя красные глаза. И мне надо отдохнуть. Завтра мы продолжим разговор...

* * *

Уитанни крепко спала. Я заглянул ей в лицо и повернулся к стоявшему у входа лекарю Уларэ.

— Я побуду с ней, — сказал я. — Иди, отдохни.

— Доброй ночи, Ллэйрдганатх, — эльф кивнул мне и вышел в ночь.

Я лег на соседнюю с Уитанни койку, накрылся плащом и закрыл глаза. Ужасно ныли натруженные спина и ноги, в голове шумело от выпитого самогона, но спать не хотелось. Мысли прыгали, перескакивали с одного на другое, но почти все они были об Уитанни.

Сегодня я понял, что моим спутником стал страх. Я боюсь потерять Уитанни. Боюсь, что ее не станет.

Страшно не то, что может убить тебя, а то, что может сделать навеки несчастным.

Думая об Уитанни, я вспомнил о родителях. В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году тетка по отцу позвонила нам из Москвы и сообщила, что отец скоропостижно скончался. Его тело нашли в лаборатории московского НИИ, где он работал последние годы. Может быть, и тут приложил руку Маргулис. Теперь-то, конечно, я знаю, что это была не смерть, а новый виток странствий — отец вновь нашел способ вернуться в Элодриан и стать самим собой, Уильямом де Клерком. Это звучит, как бред, но это так. Я сам через это прошел, погиб в нашем мире и возродился в этом. Странно, но я так за эти годы ни разу не был на его могиле. Будто знал, что он жив. И если я все же смогу найти его, — а мне очень хотелось верить, что смогу, — ощущения меня ждут особенные. Подойду к нему и скажу: "Ну, привет, тень отца Гамлета! Каково это — быть бессмертным?" Скорее всего, он просто не узнает меня. Ведь в последний раз мы виделись, когда мне было всего десять лет.

А если узнает, придется ему сказать о том, что мамы больше нет. Она пережила отца на десять лет, умерла зимой девяносто шестого. Несколько дней жаловалась на боли в левом боку, потом не смогла утром встать. Я помню, как ее увозили в реанимацию, и она пыталась мне улыбнуться. Я навсегда запомнил, какими глазами смотрела она на меня, какие свет и боль были в них. Через четыре дня мне позвонили и сказали, что все кончено. Остановка сердца, а ведь мама никогда не жаловалась на сердце. Все случилось быстро, очень быстро, за какую-то пару недель.

О чем еще я ему расскажу? О пустой скучной жизни в провинциальном городе, о работе, которая мне никогда не нравилась, о попытках найти себя, о том, что я стал детективом? О Наташе, с которой мы прожили в законном браке аж четыре года, пока не поняли, что нам лучше расстаться и не мучить друг друга дальше? Как я пытался уехать за границу на ПМЖ? О том, что мне идет тридцать девятый год, а детей у меня до сих пор нет? И что моя судьба очень похожа на его собственную, потому что только здесь, в Элодриане, я понял, что же такое настоящая жизнь — непредсказуемая, опасная, необыкновенная? Что в этом мире я с ужасом вспоминаю ту, прежнюю жизнь прежнего Кирилла Москвитина, этот один сплошной, бесконечный "День сурка": подъем в шесть, душ, фаст-фуд на завтрак, чашка кофе, сигарета, двадцать минут по маршруту Матросова — Комсомольская — Московская — Жукова, работа в офисе, фаст-фуд на обед в ближайшей забегаловке, работа в офисе, двадцать минут по маршруту Жукова — Московская — Комсомольская — Матросова, вечер у телевизора, фаст-фуд на ужин и отбой, а наутро — все сначала? О том, что в этой цепи серых монотонных событий все реже появлялось светлое звено? Что меня с каждым годом все сильнее охватывало чувство бесполезно, бездарно и бессмысленно проходящей жизни?

Моему агентству было месяца три от роду, когда ко мне за помощью обратился один бизнесмен — пожилой, вальяжный, денежный армянин, владелец нескольких продуктовых магазинов в Н-ске. Я разобрался с его делом, получил неплохой гонорар и предложение обмыть нашу дружбу в хорошем ресторане. И вот этот очень веселый, успешный и жизнелюбивый человек выдал мне за столом фразу, которую я никогда не забуду.

— Знаешь, Кирилл, — сказал он, разливая по рюмкам отличный "Ах-Тамар", — я тебе так скажу: главное у тебя и у меня — это наша жизнь. Деньги-шменьги, машины-пашины — это мусор, труха. Сегодня есть, завтра нет. А жизнь проходит быстро, ара. Мы даже не замечаем, как быстро бегут года, и как быстро мы сами меняемся. Когда мне было пятнадцать лет, я подходил к зеркалу и говорил: "Вай, у меня на носу опять прыщик!". Когда мне было двадцать, я говорил: "Надо побриться, а то она опять скажет, что колючий". Когда мне было тридцать, я говорил: "Ара, нельзя пить столько, опять под глазами мешки!". Когда мне было сорок, я говорил: "Ты мужчина в самом расцвете". А когда мне исполнилось пятьдесят, я подошел к зеркалу и сказал: "Рожа, я тебя не знаю!" Поэтому давай выпьем за то, чтобы мы с тобой и в шестьдесят, и в семьдесят, и в восемьдесят лет жили на пределе, и не менялись душой, что бы жизнь с нами не делала!

А потом в моем офисе появилась Вероника, я был уверен, что теперь все будет по-другому. Но я не успел распробовать это "по-другому". Я знаю, еще немного, и я бы, скорее всего, сделал все, чтобы Вероника стала для меня не только сотрудницей и помощницей. Но этого не случилось. Потому что был звонок Маргулиса, а дальше...

Дальше был Элодриан. Мир, в котором ко мне после стольких лет вернулись вера в себя и счастье. Но вместе с ними пришел страх, что маленький кусочек серебра может отнять самое лучшее, что у меня есть — Уитанни.

Алиль сказала мне о моем возможном будущем, уже наверняка зная, какой я дам ответ. Я не смогу расстаться с Уитанни. Никто мне ее не заменит, особенно после всего, что мы с ней пережили за последние дни. Я сделал свой выбор.

Мне будет тяжело, знаю. Мой мир, вся прошлая жизнь останутся только воспоминаниями. Мое детство, моя юность, молодость. Двор, в котором я вырос, маленький, уютный, с тенистыми кленами и прилепившимися друг к другу железными гаражами, с хоккейной коробкой, в которой я днями напролет гонял шайбу с соседскими пацанами. Парадный вход университета, куда я заходил по утрам столько лет, лица профессоров, однокурсников и однокурсниц, "стекляшка", где пиво казалось особенно холодным и вкусным. Моя квартира, маленькая и уютная, где каждый предмет имеет свою историю и напоминает мне о прошлом. Могила мамы на городском кладбище.

Странно, но мне сейчас кажется, что я снова стал ребенком. Одиннадцатилетним Кирюшей Москвитиным, который приехал к бабушке в деревню. На дворе чудесный летний солнечный день, мама и бабушка возятся на грядках, а у меня есть замечательная идея. Вообще-то я сказал маме, что собираюсь поиграть с деревенскими мальчишками, но моя истинная цель — железная дорога, которая проходит совсем недалеко от домов. Славка, наш сосед, сказал мне, что если положить на рельсы гвоздь, проходящий поезд превратит его в прикольный ножик. Именно это я и собираюсь сделать, у меня есть новенький гвоздь — "сотка", и я иду через неглубокий овраг к рельсам.