— Сей секунд, — крикнул один из уголовников и бесцеремонно прервал беседу Будищева и Постникова. — Чего разлеглись? Ступайте парашу выносить. У нас так заведено, чтобы новички выносили...

Полуголый канцелярист, не испытывая более судьбу, кинулся выполнять порученную ему работу, а вот Дмитрий, напротив, устроился поудобнее и с интересом взглянул на урку.

— Ты что, особого приглашения ждешь? — недобро сверкнув глазами, осведомился тот.

— А у тебя, наверное, зубы запасные есть?

— Да я тебя!

— Эй, пошевеливайтесь, — поторопил их теряющий терпение городовой. — И это, который тута Будищев?

— Я, — тут же отозвался Дмитрий.

— Ну, так выходи, раз ты! Их благородие, господин пристав, тебя требуют!

— Ничего, ещё свидимся, — прошипел ему вслед представитель блатных, и тут же пнул какого-то мужичка, жмущегося в углу. — Ступай парашу выносить, что расселся!

Тем временем, щербатый тихонько спросил у внимательно за всем этим наблюдавшего Кота:

— Как думаешь, деловой?

— Похоже на то, — пожал тот плечами. — Поглядим, что дальше будет.

Участковый пристав — штабс-капитан Деревянко — худощавый, среднего роста мужчина около тридцати лет отроду, с деланым равнодушием рассматривал стоящего перед ним навытяжку арестанта. Тот, посмотрев на его простоватое лицо, пришел к выводу, что перед ним обычный армейский бурбон, перешедший в полицию из-за того, что у него не задалась карьера и решил прикинуться служакой.

— Ты и впрямь — георгиевский кавалер? — осведомился офицер.

— Так точно, Ваше Благородие! Бантист.

— Даже так... а мастера зачем избил?

— Не могу знать!

— Не знаешь, зачем избил?

— Никак нет, Ваше Благородие! Не знаю, кто его избил, потому как я ему всего раз в рыло дал, и то — исключительно для порядка!

— Для порядка, значит? — усмехнулся участковый.

— А как же! — широко распахнул глаза Будищев и приготовился поведать штабс-капитану, что Перфильев не ходил строем, редко посещал церковь и недостаточно преданно смотрел на портреты государя-императора, но, наткнувшись на проницательный взгляд внимательных серых глаз, понял, что ошибся. Этого на мякине не проведешь.

— Так за что бил?

— За дело!

— А именно?

— Ученика он моего избил. Мальчишку совсем.

— Прискорбно. Но учеников везде бьют. На то он и мастер.

— Но не до полусмерти же!

— Что, мальчик серьезно пострадал?

— Я его в больницу отвез. Он все время без памяти был, я уж боялся, что Богу душу отдаст.

— В какую больницу?

— В Петропавловскую.

— На Архиерейской?*

— Да.

— Как вёз?

— На извозчике.

— Сколько отдал?

— Полтинник.

— А теперь скажи мне, отставной унтер-офицер, откуда у тебя — простого мастерового — деньги на лихача?

— А я не простой мастеровой, Ваше Благородие. Я гальванёр, причем — очень хороший. Таких как я, можно сказать, во всём Питере больше нету!

— Да ты от скромности не помрешь.

— Если турки не убили, так зачем от скромности помирать?

— Тоже верно. Ну, хорошо, положим, ты сказал мне правду, и Перфильев действительно избил мальчишку. Допустим, ты его не сильно помял и увечий ему не нанес.

— Так и было!

— А хлебом ты его, зачем насильно кормил?

— Калачом.

— Что?

— Калачом, говорю. Я Сёмку в лавку послал за съестным к обеду, а он, видать, когда возвращался, попал на глаза мастеру, а тот давно на нас с ним взъелся. Вот и отыгрался на мальчишке, пока меня рядом нет. А я как этот окровавленный калач увидал... думал, придавлю гниду!

— Ты видел, как он его бил?

— Нет, конечно, иначе не позволил бы!

— А вот представь теперь, любезный, что пострадавший на суде скажет: знать не знаю, ведать не ведаю! Никого не бил и не калечил...

— Хреново.

— Вот именно, братец!

— И что теперь делать?

— Сакраментальный вопрос у нас в России, — вздохнул офицер. — Кто виноват, и что делать? Ладно, ступай покуда в камеру, у дознавателя дел много, ещё когда до тебя очередь дойдет.

Обратно в камеру Будищева вёл старый знакомый — городовой, назвавшийся Ефимом.

— Ну чего? — озабоченно спросил тот, едва они остались одни.

— Да так, — неопределенно пожал плечами Дмитрий. — Ничего хорошего!

— Понятно. Максим Евграфович — старый служака и всё как надо оформил, дело теперь так просто не замнешь. Я за тебя, конечно, словечко замолвил, только плетью обуха не перешибешь.

— Всё равно — спасибо.

— Да не за что. Вот кабы за тебя хозяин фабрики вступился — другое дело. Ты у него в чести?

— Да кто его знает, что у него на уме. Хотя я его брату двоюродному жизнь недавно спас.

— От разбойников отбил?

— Нет. На полигоне пушку разорвало, а я его и одного офицерика на землю столкнул и собой накрыл.

— А что за офицер? — заинтересовался полицейский.

— Да немчик какой-то. Штирлиц или Штиглиц... как-то так.

— Барон Штиглиц? — изумился Ефим и даже схватил Дмитрия за плечо.

— Да, вроде бы. А ты что — всех баронов в столице знаешь?

— Всех не всех, а баронов Штиглицев в России всего двое!

— И что?

— Гы, — сдавленно хохотнул городовой. — Ну, ты даешь! Ладно, твоё счастье, что на меня напал. Считай, дело сделано.

— Да? Слушай, есть еще графиня одна знакомая...

— Ты мне одно скажи, Будищев, — испытующе и даже с легким сочувствием взглянул на него новый товарищ. — Какая нелегкая тебя на завод понесла, с такими знакомыми?

— В полицию никто не позвал!

— Так это недолго исправить, если, конечно, под суд не попадешь.

— — — — — — — — — —

#Ул. Архиерейская — ныне Льва Толстого.

Мастер Перфильев стоял перед хозяевами и горько жаловался на судьбу.

— Сколько годов служу верой и правдой, а такого позора не было. И ведь ни за что ни про что... ну скажите, Пётр Викторович, ну разве же можно так, над пожилым, почтенным человеком? Да на до мной теперь все рабочие втихомолку смеяться будут. Вон, мол, битый идет...

— Это понятно, Егор Никодимыч, — сочувственно отозвался Барановский-старший. — Однако, зря ты до полиции дело довел. Лучше бы мы эту проблему келейно разрешили.

— Вот вам крест, господа, — размашисто перекрестился мастер, — нету моей вины в том! Случайно получилось — свояк мой, тот, что в полиции служит, мимо по какой-то своей надобности проходил, да и узнал как-то. Вот и вышел такой конфуз. А так, нешто я без понимания, что такие дела лучше тишком решать.

— Ладно, что сделано — то сделано. Вот только теперь это дело надо прекратить.

— Это как же?

— Видишь ли, Никодимыч, — вступил в разговор Барановский-младший. — Будищев, конечно, совершил недостойный поступок, но он нам сейчас нужен. Будь покоен, мы его накажем и заставим перед тобой извиниться...

— Господь с вами, Владимир Степанович, — преданно глядя в глаза, пустил слезу мастер. — Коли будет на то ваша воля, так я и заявление в полиции заберу, и бумагу подпишу, что никаких претензий не имею к этому паскуднику, да только на кой мне его извинения? Он же меня — старика, можно сказать, — смертным боем...

— Ну, полно-полно, — поспешили успокоить его хозяева. — Будь уверен, что Будищев в твою сторону теперь даже не глянет лишний раз. Мы об этом позаботимся.

— Покорнейше благодарю, господа. Только на вашу защиту и уповаю, раз уж через закон нельзя...

— Да отчего же нельзя! Просто он нам сейчас нужен, а наказать мы его и сами сможем.

— Как прикажете-с.

— Ну вот и хорошо. Скоро прибудет наш поверенный, вы с ним съездите в участок и он всё уладит. А теперь ступай, голубчик, в цех.

— Сию секунду, — поклонился мастер, и собрался было выйти, но его остановил вопрос Владимира Барановского.

— Скажи, пожалуйста, Никодимыч, а что это за история с пострадавшим учеником.

— С Сёмкой-то?

— Да, с ним.

— Так нет никакой истории, — развел руками мастер. — Известное дело — молодые совсем ещё, вот и бегают как оглашенные. Видать, нёсся болезный как на пожар, отчего споткнулся на ровном месте, да и ушибся.

— Однако его, кажется, увезли в больницу?

— Так ведь — железо кругом, немудрено расшибиться.

— Да, действительно. Ты бы сказал ученикам, чтобы они поосторожнее...

— Как прикажете, господа.

— Ты все же хочешь освободить своего протеже от наказания? — поинтересовался Пётр Викторович у кузена, когда мастер вышел.

— Ты прекрасно знаешь, что он нам нужен, — нервно отозвался тот.

— Прости, но в этом я совсем не уверен.

— Что ты имеешь в виду?

— Конструкция митральезы, или как он там её называет — "пулемет"? Так вот, конструкция вполне отработана и мы вполне можем представить образец на испытания и без его помощи. А что же касается Будищева, то, полагаю, небольшое заключение пойдет ему только на пользу. Несколько охладит темперамент.

— Ты не забыл, чем я ему обязан? — тихо спросил Владимир.

— Нет. Но уверен, что через пару дней его благодарность за вызволение из узилища только увеличится.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что мне надоели его намёки и плоские шуточки. Пусть ценит то, что имеет. Ей Богу, он пока ещё и на это не заработал.

— Не кажется ли тебе это несколько опрометчивым?

— Нисколько. Поверь, ему некуда деваться. Никто из серьезных фабрикантов не станет терпеть его выходки.

— Пусть так, но я все же пошлю адвоката...

— Конечно-конечно. Непременно пошли, просто пусть он сначала сходит без Никодимыча. Ничего с твоим Будищевым не случится, а другим острастка будет. Мне, знаешь ли, надо думать о настроениях среди рабочих.

— Ну, хорошо.

Вы знаете, сколько в стольном граде Санкт-Петербурге питейных заведений? Нет, не роскошных рестораций, которые знатные и богатые господа посещают с тем, чтобы, пообедав, поговорить о политике или делах с людьми своего круга. И не заведений попроще, где подгулявшие молодые гвардейские офицеры устраивают свои попойки, после чего едут к девицам нетяжелого поведения. И даже не те, завсегдатаями которых бывают чиновники средней руки или купцы. Нет, я спрашиваю о простых трактирах, кабаках и кухмистерских, где можно встретить кого угодно — от извозчиков и студентов до офицеров столичного гарнизона и жуликов всех мастей. Где можно не задорого взять миску жирных щей или студня, а к ним для аппетита чарку прозрачнейшего хлебного вина и, выпив его одним махом, закусить крепко посоленной корочкой. Потом хорошо пообедать и идти дальше по своим делам. Или же напротив — устроить попойку, заказав балалаечников или даже цыган, и выплясывать в пьяном угаре под разудалую музыку, а потом забыться, уткнувшись лицом в поднос, из которого давеча подмигивал запеченный поросенок, а теперь не осталось даже костей.

Десятки, а может сотни? Да кто же их считал, кроме чиновников акцизной палаты!

В одном из таких заведений и собрал свою тройку студент Григорий. Сегодня он был при деньгах, поэтому на столе отдельного кабинета стоял штоф полугара, большая миска жареной корюшки, а ещё грибочки, малосольные огурчики и ещё какая-то закуска, под которую так хорошо идет холодная водка.

— Угощайтесь, — тоном радушного хозяина предложил он Аркаше с Максимом. — Нынче мы, братцы, гуляем.

Мастеровой с удовольствием обвел взглядом раскинувшееся перед ним великолепие, особо отметив запотевшую бутыль и, плюхнувшись на продавленный диван, спросил:

— Что празднуем?

— А ничего! — беспечно отозвался Гришка. — Что, я не могу с хорошими людьми выпить?

— И то верно. Ну, наливай тогда, что ли?

— О. Это по-нашему!

Самый младший из присутствующих — Аркадий — с лёгким содроганием смотрел, как прозрачная жидкость с бульканьем наполняет чарки и внутренне поежился. Прежде ему не приходилось иметь дело с водкой и весь его куцый опыт в питейном деле заключался в бокале шампанского, дозволенного ему родителями на помолвке сестры, да в початой бутылке мадеры, умыкнутой им из буфета, и распитой с приятелями — таким же безусыми мальчишками.

К тому же, гимназистам было строго-настрого запрещено посещать подобные злачные места и, если бы его застали, последствия были бы куда хуже, чем в тот злосчастный день, когда отец обнаружил пропажу вина и безжалостно выдрал его ремнём. Однако же отказаться и навсегда потерять авторитет в глазах товарищей было куда ужаснее, и он безропотно протянул руку к протянутой ему чарке.

— Ну, товарищи, давайте выпьем за успех нашего благородного дела, — немного пафосно провозгласил Григорий и все дружно выпили.

Холодная водка поочередно обожгла глотку, затем пищевод и, проследовав вниз, разожгла пожар в желудке неофита. Аркаша с непривычки закашлялся, но заботливые друзья тут же пришли ему на помощь.

— Так-так, молодец, а теперь закуси... да, лучше всего грибочком...

Наконец, дыхание было восстановлено, и Аркаша с благодарностью посмотрел на приятелей.

— В первый раз? — участливо спросил Гриша.

Гимназист хотел было притвориться более опытным, чем был, но духу соврать не хватило, и он только кивнул головой.

— Ничего, дурное дело — нехитрое, — поспешил успокоить его Максим, а затем взял за хвост жареную рыбинку и целиком отправил себе в рот.

— Ещё? — спросил студент, разливая водку.

— Нет-нет...

— Да брось, дружище! Первая — колом, вторая — соколом, а третья — мелкой пташечкой, — засмеялись приятели на протест мальчишки.

И впрямь, следующая чарка пошла значительно легче, на душе стало гораздо радостнее, вероятность того, что сюда занесет инспектора учебных заведений — крайне невелика, так что дальше молодой человек пил, не задумываясь о последствиях. Невпопад смеялся чужим шуткам, пытался рассказывать занимательные истории сам, не заботясь при этом, слушают его или нет.

Его старшие друзья были куда крепче на выпивку и потому, глядя на гимназиста, лишь снисходительно посмеивались, сами продолжая разговор.

— Что слышно от Ипполита? — тишком поинтересовался Максим.

— Ничего, — отмахнулся студент. — Всё требует найти этого... как его, чёрта, Будищева! А где его найдешь? Ей богу, весь Питер обыскал, а даже следа не попалось!

— Так деньги тебе не Крашенинников дал?

— Какое там! Мамахен расщедрилась. Вспомнила, что у неё сын есть. Теперь гуляем.

— Что ж со своими не стал?

— С какими своими?

— Ну, со студентами, с господами...

— Брось! Какие они мне свои? Болтуны, позеры, дешевки! На словах все готовы хоть сейчас на алтарь революции, а как до дела, так никого не найдешь. Нет — вы мои единственные товарищи. С вами — и погулять, с вами — и на эшафот.

— И с ним тоже? — Максим с ухмылкой кивнул на всё более пьянеющего Аркашу.

— И с ним! Ты не смотри, что он ещё сопляк. Случится надобность — и для него найдется дело.

— Ну-ну.

— Не веришь?! — вскипел студент.

— Ладно, поживем — увидим, — примирительно отозвался мастеровой. Затем, опрокинул ещё чарку, неожиданно подмигнул и, подвинувшись вплотную к собеседнику, спросил: — А знаешь, отчего ты Будищева не нашел?

— Отчего?

— Не там искал!