Апокалипсис every day

— Вы тоже любите "Миллер" или это специально для меня?

— Для вас, — не стал отпираться майор. — Мы же вас всё равно хотели пригласить в баньку. Настоящую. Деревенскую. В виде извинения, если хотите.

Фридрих хмыкнул и промолчал. Но молчание в машине носило теперь дружеский характер. Разность нервных потенциалов, грозящая молниями ссор, отсутствовала

40

Полковник встретил их у распахнутых ворот. Подождал, пока машина проедет, закрыл ворота, подошёл к автомобилю. Взглянул в глаза Фридриху, молча, со значением, встряхивая, пожал ему руку. Потом указал на небольшое строение рядом с домом.

— Нам туда. Прошу, господин Ингер.

Деревенская баня была намного меньше и скромнее городских номеров, но ощущение уюта и какой-то трогательной, милой домашности расслабило нервную систему Фридриха до такой степени, что нервная дрожь покинула его тело. А когда он разделся и прошёл в парную, она же помывочная, единственное отапливаемое место в бане, предбанник обогревался разве что вырывающимся из открывающейся двери в парное отделение теплом, — тело его покинула и дрожь от холода. Наконец-то он согрелся.

Полковник и майор поддавали на каменку русским квасом. Отчего всё внутреннее пространство бани пропиталось сильным хлебным духом. Несколько странно, непривычно, но мило. По-домашнему. Уютно.

Оба русских старательно пропарили Фридриха сначала берёзовыми вениками, потом дубовыми, вениками из крапивы с какими-то ещё растениями, и под конец — снова берёзовыми. В промежутках немец выходил во двор, ложился на лавку и его с двух сторон окатывали из вёдер холодной водой. Это оказалось приятнее, чем прыгать в бассейн.

В конце концов Фридрих был распарен до того, что его подошвы, казалось, горели, а всё тело пропиталось жаром и над облачённым в халат телом гостя, его обвязанной полотенцем головой колыхалось марево тёплого воздуха.

В доме Фридриха усадили по-турецки, со скрещенными ногами, во внушающее уважение своими размерами кресло, накинули на ноги нечто вроде пледа или покрывала, на мощные подлокотники кресла водрузили широкую сосновую доску, а уже на неё поставили глубокую тарелку с огненным борщом, приправленным доброй ложкой густой сметаны и налили стопку кристально прозрачной водки.

— Не пьянства ради окаянного, а дабы восстановить баланс между головой и телом. Пиво ты уже из себя выпарил, а во-вторых, пивом не опохмеляются. Это другая разновидность спирта. Ещё древние учили нас, что подобное излечивается только и исключительно подобным.

Эту сентенцию выдал полковник Мороз, удобно расположившись в кресле напротив. В перерывах между парением немца, пока Фридрих отлёживался в предбаннике, господа милиционеры попарились всласть и сами. С обеих рук нещадно побивая себя берёзовыми вениками и рыча при этом деянии на разные голоса. Железные люди.

Майор раздувал сапогом древний самовар, помещавшийся сбоку от небольшого камина, в котором неспешно горели несколько извилистых коряг: не ради тепла, а ради живого огня. Что великолепно завершало картину домашнего уюта.

Феликс раздул пламя в жаровой трубе, снял с горловины самовара сапог, повернул и подсоединил металлическое колено вытяжной трубы, уходящей в дымоход камина. Похлопал по начищенному боку ведёрное русское чудо и сел в третье кресло. Чайный набор, то есть чашки, блюдечки, варенье, нарезанный лимон и много что ещё размещались на двух этажах передвижного столика возле камина, по ту сторону от самовара.

Фридрих с глубоким вздохом облизал деревянную расписную ложку. Он родился заново. Natürlich, в переносном смысле этого слова. Но от этого ему не было менее хорошо.

— Премного благодарен, господа. Право, мне даже не совсем понятно, почему вы так хорошо относитесь ко мне.

— Так, а чего же тут понимать, — благодушно ответил полковник, — ты к нам по-человечески, и мы к тебе по-человечески. Завтра будешь писать отчёт в свой банк, напиши просто, что всё в порядке, церковь ваша восстанавливается, кладбище восстанавливается, работы идут полным ходом. Завтра вы с майором съездите туда, или в понедельник, без разницы. Майор вам всё там сфотографирует, приложите фотографии к отчёту.

Фридрих удивился. Но выразить удивление не успел. Полковник продолжал:

— Деньги ваши никуда не делись, никто их не украл. Крутить, да, крутили. Куда же без этого? На одну зарплату в наши дни жить нельзя. А то дети, насмотревшись телевизора, будут говорить: "Папа, зачем тебе охранять тех, у кого много денег? Убей их, а деньги принеси нам, потому что мы хотим кушать". И нет никакой гарантии, что ты их однажды не послушаешь. В наши дни, если есть возможность прокрутить наличные, их надо крутить. Это практически единственный источник реального заработка для таких, как мы. И вся разница только в том, что и мёртвые, и здание каменное подождут, никуда не денутся. Те, кто крутят зарплаты врачей и учителей, пенсии пенсионеров и пособия инвалидов, поступают намного хуже нас, господин Ингер.

И приказ на подготовку компромата на вас, извините уж за прямоту, пришёл ко мне сверху. Если бы прокруткой ваших денег занимался лично я, всё обошлось бы и так. Но я, при всём своём чине, тоже только пешка в более крупной игре. Я даже не знаю: где крутили эти бабки, — здесь или в Москве. Скорее всего, в Москве. Весь крутёж и вся крутизна сконцентрировались сейчас там.

Вы нам не мешали. Более того. Вы могли сразу по приезде отослать отчёт, что ничего нет, и у нас могли бы быть неприятности. Я уж тут, извините, приказал отслеживать все ваши контакты. Вы этого не сделали. Я не буду углубляться в причины. Главное, что всё было именно так, как я сказал. Поэтому извольте получить вашу честно заработанную долю.

И перед ошеломлённым Фридрихом, прямо на ту же доску, на которой он только что вкушал вкуснейший борщ, выложили несколько пачек денежных купюр крупного достоинства

Оглядев кучу наличных, Фридрих отрицательно покачал головой.

— Я не могу, вот так, взять эти деньги...

— Мы вас понимаем. Везти всё это через две таможни, да, это понятно. Тогда вы завтра же, перед тем как навестить строительные объекты или после этого, — отправитесь с майором в банк и всю сумму в марках перечислите на ваш счёт, посмотрите, тут всё правильно?

И с этими словами полковник положил поверх денег бумагу с номером счёта. Того самого, о котором Ингер, простите, Ганс Мюллер договаривался со своей сестрой Эльзой перед отъездом в Россию.

Уж что-что, а профессиональная память банкира...

— Откуда у вас это? — спросил Фридрих, едва лишь справился с шоком.

Полковник скромно улыбнулся.

— Работаем понемногу...

— У вас в России что, все бывшие сотрудники КГБ ушли в милицию?

Полковник усмехнулся.

— Это вряд ли. Просто, как сказал классик, всё перемешалось в доме Облонских.

— Я вижу, ваша милиция способна сделать всё, — не переставал изумляться Фридрих.

— Это вряд ли, — ненавязчиво вмешался в беседу майор.

А потом они с огромным удовольствием весь вечер пили чай из самовара у камина. И разговаривали о пустяках. Фридрих научился пить чай из блюдечка. О деньгах, равно как и о других делах, они в тот вечер больше не говорили.

41

Утро воскресенья прошло в неспешном пробуждении, умывании из ручного рукомойника, в частности. Фридрих Ингер веселился, как ребёнок. Поддевал снизу ладонями штырь регулятора ручной подачи жидкости, ждал, когда из открывшегося отверстия натечёт достаточное количество охлаждённой за ночь открытым воздухом воды, плескал в лицо, фыркал от удовольствия.

— Жить в музее! — восклицал он. — Это прелестно!

— Какой музей? — недоумевал майор. — Рукомойник обыкновенный.

— Но я такого никогда раньше не видел, — объяснял немец. — Это есть реликтовый объект человеческой культуры! Он должен иметь место в музее!

— Да у нас по деревням вся Россия такими пользуется, зажились в городах, просто.

— Город — это хорошо, — не соглашался Фридрих. — Город есть центр культуры!

Майор усмехался, ждал своей очереди.

Потом все вместе пили чай из самовара, поставленного на воздухе.

— Откуда этот запах? — спрашивал Фридрих, вытягивая шею.

— Так просто самовар правильно поставлен. На сосновых шишках, — объяснял майор.

Дымок из высокой, коленом вбок, дымовой трубы, — относило в сторону. Но запах свежего дыма всё равно был неистребим. И придавал чаепитию на открытом воздухе особый вкус. Даже варенье, сваренное женой полковника, на свежем воздухе казалось вкуснее.

— Мальчишкам на улице тоже всё вкуснее кажется, — говорил полковник.

— Будем, как дети, — усмехался майор, намазывая на хлеб толстый слой варенья.

Фридрих держал перед собою блюдечко и отчаянно дул на него. Налить в блюдце крутой кипяток из продолжающего гореть самовара, плеснуть туда же заварки из особого чайника под толстой ватной куклой для сохранения тепла, тут же остудить и немедленно выпить. Было в этом варварском обряде что-то притягательное. Как сказал бы добрейший рыцарь человеческих душ, господин Вольфдитрих, в этом было что-то от понарошку.

Потом, после утреннего чая, больше похожего на плотный завтрак древнего лесоруба топором, неспешно собирались в дорогу. Полковник, видя удовольствие гостя, вытащил из погреба двухлитровую банку полюбившегося тому варенья. Банка еле-еле уместилась в атташе-кейсе. Туда же, в качестве сувенира, положили крупную сосновую шишку, понравившуюся Фридриху своим вальяжным видом, и блюдечко для чая. Блюдечко завернули в старую одежду.

— Приедешь домой — вымоешь, — говорил майор. — А так гарантия, что не разобьётся.

По дороге заехали к полковнику, высадили у подъезда. Полковник, прихватив две сумки с запасами из дачного погреба, махнул им рукой на прощанье. По пути к дому Фридриха заехали к восстанавливающейся немецкой церкви.

Фридрих только рот раскрыл от изумления.

Никакого сравнения!

Техника, люди, работа кипит, как суп у доброй хозяйки. Внешность полностью отреставрирована. Майор прошёлся вокруг здания с поляроидом, сделал семь снимков. Тут же показал карточки. Загляденье, — как говорят русские!

Вошли внутрь. Тут ещё простор для работы существовал. Но видно было, что за дело взялись всерьёз: без дураков, — как говорят русские. Внутри майор сделал ещё три снимка и сменил кассету. Вставил новую и бодро произнёс:

— Теперь — на кладбище.

На кладбище тоже было всё по-другому. Во-первых, никаких бомжей, битого стекла, пробок от пива и использованных презервативов. Всё чисто выметено. Во-вторых, ограда полностью заменена. Металлические конструкции в полтора человеческих роста. Чугунное литьё. Сразу за входом вытянулась гранитная плита, резчик по камню трудится, наносит на поверхность готическим шрифтом немецкие фамилии. Тут же помощник резчика заполняет вырезанные углубления золотой пастой. Не мудрствуя лукаво, как говорят русские, они просто-напросто скопировали технику оформления своих кладбищ.

Глаза Фридриха увлажнились. Он вытянулся и почему-то щёлкнул каблуками.

Впрочем, ввиду того, что обут был немец в мягкие кроссовки, должной красоты звука не получилось. Да и бог с ней, с красотой, — как говорят русские, — главное, чтобы душу вложить. Чтобы с чувством, с пониманием, чтобы не от ума шло, от вложенных инструкций, а от сердца, напрямую...

Фридрих, сопровождаемый по пятам майором, долго бродил по кладбищу.

Потом, когда они уже вышли, сели в машину и майор, положив в конверт, отдал немцу все сделанные им фотографии, Ингер, молчавший от избытка чувств последние полчаса, вздохнул и тихо, как бы себе под нос, произнёс:

— Данке шон.

— Битте шон, — незамедлительно ответил майор. И добавил, — Теперь — домой?

— Домой, — согласился Фридрих.

У подъезда дома, когда Фридрих уже подходил к металлической двери, майор окликнул его. Нагнувшись на своём сиденье, он указал рукой на оттопырившую бока кейса банку варенья.

— Не разбейте!

Фридрих улыбнулся, погладил кейс по оттопырившемуся бочку и показал русскому большой палец. Майор усмехнулся, помахал на прощание рукой и уехал.

Дома Фридрих прошёл на кухню и поставил на огонь чайник. Воду, в больших пластиковых бутылках, ему доставляли регулярно. В воде из водопровода, как его предупредили уже давно, купаться-то через раз нужно, а уж пить...

Пока чайник грелся, из атташе-кейса блюдечко было вынуто, вымыто и поставлено у стены на бок, вертикально, для красоты. Тут же, рядом, так же установил сосновую шишку. Детей в доме нет, разбить некому...

Приготовил чашку, выложил варенье в глубокую розетку, поискал и принёс на кухню большое махровое полотенце из ванной комнаты. Не матрёшка, но тепло в заварном чайнике сохранит. Чайник придётся оставить на слабом огоньке, на плите...

Так и сделал.

Чай на кухне значительно отличался от утреннего чая из самовара на свежем воздухе. Ну, подумайте сами, — какой в городе может быть воздух! Запах машин. Запах асфальта. Запах дурных человеческих мыслей и тел, не то, не то...

Фридрих разложил перед собой фотографии, расставил их иконостасом, прислонив к обмотанному полотенцем заварному чайнику. Прихлёбывал из чашки. Облизывал ложечку, — варенье действительно оказалось замечательным!.. — сидел, глядел.

Так и просидел на кухне. До темноты. Улыбался чему-то. Глядел в стекло, отражавшее обратно его чуточку странное выражение лица. Мурлыкал что-то там про себя, напевал без слов и музыки. Гладил пальцем фотографии.

Хорошо, когда к мёртвым относятся с уважением!

С этой мыслью и ушёл. Ушёл спать.

42

Сколько он спал, неизвестно. Сон оказался на диво спокойный, ровный, мягкий. Проснулся же оттого, что в тихую мелодию сна ворвались посторонние звуки. Дисгармония сна заставила Фридриха открыть глаза. Да. Явно какие-то посторонние, не стандартные, не обычные звуки. Русские говорили, что в их домах могут жить забавные духи-хранители дома. Может быть, это скрипит половицами господин домовой?

Оказалось, нет, не он. В глаза ударил свет фонаря, чьи-то грубые руки схватили его, вышвырнули вон из кровати, бросили на пол, зажали рот, придавили к полу руки и ноги. Чья-то рука схватила его за волосы, приподняла голову. До хруста в позвонках. Чьё-то колено наступило ему на спину. Чей-то кулак ударил по почке. Фридрих сдавленно ахнул.

— Вы из милиции? — догадался он сиплым голосом.

— Молчать, сука! — жарко, в ухо, шёпотом. — Где деньги, падла? Колись, убью!

— Какие деньги? — искренно не понял Фридрих.

Удар автоматным прикладом по спине. Напротив сердца. Немец со всхлипом втягивает воздух. Снова рука рвёт его голову вверх и назад.

Пронзительный свет фонаря в глаза. Удары по лицу. Слева. Справа.

— Ты получил дойчемарки. Где они? Колись, сука! Где деньги?

— Я нет иметь марки, — в голове помутилось. — Я нет брать деньги!

— Так мы тебе и поверили! — снова удары. — Где бабки, пидор?

— Я нет знать, что вы говорить!..

Удар в спину. Напротив сердца. Невольный вскрик.

— А это тебе, падла, за то, что вы к нам Ленина в опломбированном вагоне прислали!