Конец операции "переход".

— Простите, мой английский иногда слишком корявый. Но суть в другом: Вы сможете его узнать?

— Разумеется. А для чего это?

— Когда Джейн собирается отправиться за отцом? — вопросом на вопрос ответил Волков.

— Корабль в Тунис уходит через месяц, они с Бертрамом...

— Бертрам — это лажа, старая развалина, — махнул рукой Волков. — Но за месяц, я думаю, можно сделать так, чтобы им не пришлось ехать.

— Каким образом?

— Мы с вами поедем туда сами.

Несколько секунд отец Ричард переваривал услышанное, а потом спросил, не считает ли сам Волков эти слова оговоркой? Волков так не считал.

Тогда отец Ричард популярно объяснил ему, что, во-первых, ближайшее судно отходит через месяц и это именно тот корабль, на котором отправятся Джейн с Бертрамом, а во-вторых, такой поход отнимет куда больше времени.

— Скажите, святой отец, Джейн рассказала вам о "Громобое"? Да не мнитесь вы, не мнитесь. — Волков широко улыбнулся, от чего шрамы на его лице стали еще страшнее и, вдобавок, заболели. — Вы, конечно, дали слово не говорить мне о том, что она проболталась, но почти все женщины имеют одну особенность — им надо время от времени выговориться, и в этом Джейн не исключение. А вы ее старый наставник. И в вопросах веры, и в образовании. Так?

Отец Ричард кивнул.

— Ну вот и замечательно. То, что она рассказала, вы приняли за сказку. Так?

Отец Ричард снова кивнул.

— Это не сказка, — печально улыбнулся адмирал. — Или, во всяком случае, не все сказка. Этот корабль существует, и мы можем воспользоваться им и разом решить все проблемы. Согласны?

— Да, я рискну, — пожилой, священник вдруг как-то сразу выпрямился, стал выше ростом. — В конце концов, живем мы только один раз.

— Тогда собирайтесь. У вас есть пол-часа.

— Но Джейн вернется только к вечеру...

— Мы идем вдвоем, святой отец. Вдвоем, если вы не поняли этого сразу. Джейн остается с матерью, а мы идем... — Волков на миг застыл, будто о чем-то задумываясь или что-то вспоминая. — Там, среди пампасов, бегают бизоны... Ладно, жду вас внизу.

Уже на мостике "Громобоя", полной грудью вдыхая соленый ветер, Волков подумал, что зря это он так, но священник перебил его мысли.

— Я не представляю, адмирал: если у вас были такие корабли, как кто-нибудь мог представлять для вас опасность? Как вас смогли победить?

— У наших врагов они тоже были. Правда, они были хуже, зато было их куда как побольше. Ничего, святой отец. Прорвемся!..

— -

Гуссейн смотрел на сидящего напротив человека со страхом. Вообще-то страх уже давно был для него чувством непривычным — он привык, чтобы другие трепетали перед ним, самым богатым и самым влиятельным человеком в Тунисе. Однако перед этим человеком у него всегда тряслись поджилки — он прекрасно знал, какая мощь стоит за спиной адмирала Волкова (в конце концов, благодаря ей они и познакомились — Волков подобрал Гуссейна из воды после того, как на куски резнес фрегат, на котором плыл небогатый тогда купец Гуссейн). А главное, купец знал — этот человек никогда не боялся и не побоится пустить свою огневую мощь в ход, хотя бы и для того, чтобы уничтожить ненравящегося ему человека.

Правда, с момента последней встречи (а виделись они, надо сказать, весьма редко) адмирал изменился — он похудел, и похудел очень сильно. В огненно-рыжих волосах седины стало уже больше, чем меди. Лицо адмирала было изуродовано, как будто его хозяин побывал в мясорубке. Но главное — глаза. Раньше они были вполне человеческие, разве что излишне спокойные. Теперь это были глаза мертвого человека — ничего не выражающие, потухшие, лишенные каких-либо эмоций. И от этого было еще страшнее.

Человек с такими глазами способен на все, и Гуссейн понимал это очень хорошо. Такие глаза он видел у палачей: им скажешь убить — убьют, скажешь покалечить — покалечат. И при этом ни ненависти, ни любопытства, ничего. Работа у них такая.

Все-же он нашел в себе силы улыбнуться. За годы знакомства он убедился, что его патрон не только не обижается на шутки в свой адрес, но и поощряет их. Ну нравится ему это. Потому, будучи человеком рисковым, Гуссейн спросил:

— Адмирал! Вы, я слышал, непобедимы. Похоже, это сильно преувеличено?

В глазах адмирала мелькнул на миг отблеск иронии. Но лишь на миг, мелькнул — и тут-же погас.

— Слухи о моей непобедимости сильно преувеличены. Равно как, кстати, и слухи о моей смерти. Я нарвался на противника, который сумел меня достать. Только и всего.

— И не один раз сумел, я вижу. Вы, наверное, убили его?

— Да, — неохотно кивнул адмирал.

— И как вы его убивали? Час? Два? Три? Честное слово, интересно было бы...

— Я его ПРОСТО убил, — прошипел вдруг Волков. Рука его непроизвольно сжалась в кулак и тяжелый серебряный кубок, который он только что опорожнил (Аллах, конечно, запрещает пить вино, однако гость — не правоверный, ему можно, а за компанию с ним, чтобы не обидеть, можно и хлебосольному хозяину), скомкался в кулаке, как бумага. — Я его просто убил. И не лезь в это дело — а то, знаешь, незаменимых у нас нет.

Гуссейн заткнулся, переваривая информацию. Все говорило за то, что сидящий напротив него человек сильно переменился, и не в лучшую сторону. Раньше таких вспышек гнева за ним не наблюдалось, равно как и угроз. Инстинкт купца подсказал Гуссейну: заткнись и внимай, иначе можешь лишиться не только честно нажитого богатства (кстати, нажитого за счет денег и информации, которые щедро предоставлял адмирал), но и собственной головы. Что адмирал на это способен, Гуссейн нимало не сомневался, а посему счел за лучшее сидеть и внимать.

Волков несколько секунд рассматривал Гуссейна с какой-то непонятной смесью жалости, брезгливости и безразличия на лице. Потом он мрачно усмехнулся и негромко заговорил.

— Меня интересует Фарли Смит. Англичанин, пятидесяти одного года. Вот его портрет, — Волков кинул на стол ксерокопию портрета, который висел на стене в гостиной дома Смитов. — Здесь находится в плену чуть больше года, точнее сказать не могу. Хозяин — некий Ахмед-паша. Завтра утром, самое позднее к вечеру, этот человек должен быть свободен.

— Механизм выкупа достаточно отработан, — понимающе кивнул Гуссейн. — Сложнее найти этого самого Смита, но и это реально, даже за такой короткий срок — Ахмед-паша — личность в городе известная.

— Обеспечишь, — кивнул головой Волков. — Завтра утром я за ним приду.

— Остается вопрос о сумме выкупа. Мне кажется, это обойдется вам...

— Посидим-поматеримся, как большие мужики, — задумчиво перебил его Волков. — Ты, Гуссейн, кажется не понял: меня не интересует твое мнение или твои советы. У меня своя голова есть, а когда они мне потребуются, я сам об этом скажу. Ты получил ЦУ? Получил. Если не понял еще: приказы выполняются и, желательно, по команде бегом. А выкуп... Пусть будет так: я не буду топить корабли, стоящие в порту, если они не попытаются его покинуть, конечно.

— Но ваш приказ нереален.

— Это меня не интересует. Когда ты согласился работать на меня, тебе стоило подумать о том, что бесплатно не дается ни богатство, ни положение. Ты живешь и процветаешь за счет денег, которые получил от меня, и за счет информации, которая позволяет этими деньгами распорядиться. Не подумал, откуда она у меня? Рацию видишь в углу — она ведь не только у тебя стоит. Таких, как ты, не один десяток. Потребуется — поставлю вместо тебя другого. И ведь сделаю это, если ты не справишься, благо в этом городе у меня кандидатуры три еще есть. Так что думай: либо выполняй, либо сдавай дела. Тысячи три, которые ты имел при нашей первой встрече, останутся у тебя, а вот все остальное...

— Я согласен, — быстро закивал Гуссейн. Он как-то вдруг сразу сообразил, что его собеседник не шутит. В изворотливой голове купца моментально созрел план, но для его реализации требовалось время. — Завтра к утру все будет сделано.

— Я надеюсь, — с угрозой в голосе отозвался Волков. — А чтобы все, и ты в том числе, поверили в серьезность моих намерений, я... У вас на внешнем рейде стоит линкор "Капудание". Я его через пару часов потоплю. Понятно?

Гуссейн лихорадочно кивал. Волков Посмотрел на него, склонив голову на бок.

— Не боись. А чтобы подсластить пилюлю... Начинай скупать огнестрельное оружие. Два дня тому назад караван с грузом оружия попал в шторм и из четырех кораблей уцелел один, да и тот еще не скоро сможет выйти в море. Так что на оружии ты можешь неплохо заработать, тем более, что у вас назревает война с Францией.

Волков поднялся и зашагал к выходу. У самых дверей он остановился и, обернувшись к Гуссейну, добавил:

— И не надо пытаться сбежать — тогда я обстреляю город, сравняю его с землей и позабочусь, чтобы всем стало известно: это — по твоей вине. И не елозь глазами, не надо пытаться меня убить — во-первых, это не удастся, а во вторых, результат будет тот-же самый...

Дверь оказалась заперта. Волков несколько раз толкнул ее, обернулся и удивленно поднял брови. Из скрытой за портьерами двери вышло сразу трое воинов, именно воинов, а не просто вооруженных мордоворотов. Волков был профессионал и умел определять профессионалов с первого взгляда. А в том, что перед ним были именно профессионалы, сомневаться не приходилось. Это были не здоровенные жлобы, которых обычно любят нанимать к себе в охрану купцы — те своим внушительным видом способны внушить уважение случайным прохожим, но в настоящем бою они зачастую стоят немногого. Нет, эти не отличались огромным ростом — так, чуть выше среднего, — и непомерной шириной плеч. Но то, как они двигались, держались, а главное, как держали в руках свои клинки, говорило о многом. Да и само оружие не блистало украшениями, зато было отменно сбалансировано и отточено, уж это Волков мог определить сразу. В конце концов, чего еще ждать от профессионалов, пусть не столь хорошо подготовленных, как сам адмирал, но все же...

Гуссейн еще только открывал рот, чтобы что-то сказать, а ситуация уже разрядилась сама собой. Пистолет-пулемет Клин оружие, вообще-то, не армейское, а МВДшное. Зато он имеет одну приятную особенность — даже с глушителем его легко спрятать под дорожным плащем и в нужный момент использовать в качестве последнего аргумента. Именно так и поступил Волков, одной короткой, скупой очередью отправив к праотцам всех троих.

Реакции Гуссейна мог бы позавидовать любой, равно как и скорости, с которой тот на четвереньках добрался до потайной двери. Автоматная очередь в щепки раздробила стол и перечеркнула пол за его спиной, но Гуссейн уже успел перекатиться через порог и захлопнуть за собой дверь — прочную, надежную, сбитую из прочных досок, привезенных из далеких северных стран. Кованый засов глухо лязгнул, надежно отрезая Гуссейна от преследователи, и он облегченно перевел дух, но в следующий момент дверь вздрогнула и в образовавшуюся чуть выше засова дыру влетел кулак. Голый кулак, пробивший доски, как бумагу!

Гуссейн шарахнулся назад — и вовремя. Дверь вылетела от страшного удара вместе с косяком и Гуссейн замер, парализованный ужасом — адмирал стоял в дверном проеме и глядел ему прямо в глаза и взгляд его, все такой же безжизненный, не сулил купцу ничего хорошего. Адмирал шагнул в комнату.

— А-ва-ва-ва-ва, — только и смог произнести Гуссейн, оседая на задницу. В штанах стало вдруг противно мокро, но он этого не заметил. Отталкиваясь руками и ногами, он попытался отползти назад, в глубь комнаты, но почти сразу уперся в стенку — эта комнатушка была невелика. Волков шагнул к нему и Гуссейн застонал. Взгляд адмирала притягивал глаза Гуссейна, гипнотизировал его. Из глаз Волкова смотрела смерть.

Адмирал наконец подошел, неторопливо нагнулся. Гуссейн в ужасе попытался вжаться в стену, но тяжелая, широкая рука схватила его за горло и подняла в воздух. Адмирал без малейшего усилия держал Гуссейна на вытянутой руке и разглядывал его — без злобы, спокойно и даже чуть цинично. Так разглядывают насекомое, решая — раздавить его сразу или перешагнуть согласно буддийской заповеди. Гуссейн вдруг увидел (лезут же в такой момент в голову всякие дурацкие мысли), как он огромен, этот адмирал. Он и раньше знал, что Волков высок, очень высок, но только теперь понял, что он огромен, огромен до неприличия.

Между тем адмиралу надоело держать Гуссейна и он швырнул его на стул. Большой, добротно сколоченный стул жалобно пискнул, а вместе с ним радосно запела душа Гуссейна — как только его ноги коснулись наконец пола, он понял: убивать его не будут, во всяком случае не прямо сейчас.

— Я не собираюсь убивать тебя, — Волков усмехнулся. — Я мог бы пристрелить тебя еще там, но я предпочту тебя пока что попользовать. Сочтем происшедшее неудачной шуткой и забудем. А ты теперь зато знаешь, что такое страх. Запомни, щенок: если еще раз попробуешь что-нибудь сделать — пеняй на себя, я шуток не люблю и не понимаю. А сейчас бегом — выполнять приказ. К восьми утра Смит должен быть на пристани. И штаны смени — воняет.

Волков демонстративно сморщил нос и вышел из комнаты. Секунду спустя до Гуссейна бонесся глухой удар и вопли и он понял — наружная дверь слетела с петель, да еще и придавила кого-то. А Гуссен, когда к нему вернулась наконец возможность соображать, подумал, что сотрудничать с адмиралом и получать от него информацию, которая позволяет вдвое увеличьть годовой доход выгоднее, чем получить от него же пулю в лоб... А посему, будучи человеком рациональным, он быстро сменил одежду и помчался выполнять приказание. Со всех ног...

— -

Шестидесятипушечный линейный корабль "Капудание" взлетел на воздух поздно вечером, когда солнце уже село и ночь вступила в свои права. Торпеда ударила точно в середине корпуса и заряд, предназначенный для того, чтобы топить крейсера и авианосцы, разнес корабль буквально в клочья. Вспышка была настолько яркой, что на миг в городе стало светло, как днем...

А утром "Громобой" всплыл в трех милях от берега во всей своей красе — орудийные башни выдвинуты, ракетные установки развернуты в сторону берега. Тяжелая, сокрушительная мощь подводного дредноута впервые демонстрировалась миру во всей полноте и миру стоило бы содрогнуться — во всяком случае, это было бы грамотно и соответствовало бы ситуации.

Контр-адмирал Волков стоял на многометровой высоте, куда вознесла его рубка корабля, облокотившись на фальшборт и спокойно курил. Он любил это время — раннее утро, полный штиль, солнце только поняло свой край над горизонтом и окрасило зеркальную гладь моря в немыслимые тона. При виде такой картины Волков всегда жалел, что он не художник — запечатлеть эту картину для потомков он мечтал всю жизнь, хотя и понимал, что скорее всего не будет у него ни жизни, ни потомков. Что-ж, зато у него была мечта...

Отец Ричард подошел неслышно. Волков вздрогнул, услышав у себя за спиной его голос и потому в ответ на "Доброе утро" лишь проворчал:

— Святой отец, вы когда-нибудь с этой вашей привычкой подкрадываться или меня до инфаркта доведете, или по морде получите.

— Смирения вам ни хватает, сын мой, — фыркнул монах, зябко ежась и плотнее запахивая рясу.