Перекрестившись и вручив подбежавшим служкам своих коней 'паломники' вошли внутрь 'Святых врат'. Мне и сопровождающей мои персону кавалькаде пришлось спешиться и далее медленно брести в компании с архимандритом, по пути неспешно обозревая окрестности. Эта прогулка проходила под непрерывный аккомпанемент негромкого и слегка простывшего голоса архимандрита. Всё, на что я бросал свой взгляд тут же отцом Валерьяном комментировалось. Архимандрит поведал мне много нового об этом величественном, шестистолповом трёхапсидном крестовокупольном храме.

Неспешно ведя великосветские беседы, мы посетили княжескую галерею-усыпальницу. 'Вотчий' княжеский храм изначально был задуман как место упокоения потомков Ростислава и их семей, как мавзолей Ростиславичей. Кроме них Давидом Ростиславичем из Вышгорода сюда были привезены деревянные гробницы святых братьев Бориса и Глеба, в честь которых, собственно говоря, Смядынский монастырь получил своё второе название — Борисоглебский.

Обследовав некрополь и храмовые внутренние помещения, поставив свечки и помолившись в ещё одной малой церкви, Васильевской, расположенной здесь же, на монастырской территории, мы с Валерьяном, наконец-таки, вышли на свежий воздух, пройдя сквозь монастырские ворота.

Пока я крутил головой, рассматривая открывшейся пейзаж, мы незаметно миновали чернеющие, ещё не засеянные огороды, предназначенные под посадки столь любимыми смолянами капусты и репы. Сразу за огородами находилась небольшая деревянная поварня, в которой варили капусту, выросшую на этих самых огородах, а также деревянные погреба, где вышеназванный продукт хранили в квашенном и свежем виде. Около огородов раскинулись кельи, где жили, по словам архимандрита, 'старец огородник да детеныши'.

Наконец, сделав кругаля по окрестностям процессия, ведомая архимандритом, вернулась к монастырским Святым вратам.

— Здесь мы селим гостей, кои приезжают на монастырские ярмарки, — проинформировал архимандрит, указав на 'гостиный двор' и с намёком продолжил, — если, княжич, не побрезгуешь, то можешь здесь с дорожки отдохнуть и вкусить скромную монастырскую пищу.

— Некогда, чесной отче, — ответил я не раздумывая, сразу же уловив посмурневшие лица дружинников, — меня больше монастырское хозяйство интересует.

— Не бойсь плинфы наши? — хитро прищурился архимандрит.

— И они тоже, но давай, отче, всё по порядку, вон там, — я указал на стоявшие рядом с 'гостиным двором' здания, — что у вас?

— Амбары для хранения ярморочных товаров, справа конюшни, куда ваших коней уже отводят, а рядом две житницы, в одной из них хранят овес, в другой — седла, узды, подушки, попоны, косы, полсти, возжи, — перечислял архимандрит, слегка расстроившись по стынущему на гостином дворе так и невостребованному полднику.

— И какими же товарами вы на своих ярмарках торгуете и откуда их берёте?

— Не берём, а сами делаем, — с гордостью ответил архимандрит, — а товары наши не хитрые, но всем нужные. Мастерят наши монастырские умельцы и ремесленники-холопы из глины — плинфы и горшки, а из дерева — сани, телеги, оси, дуги, оглобли, колёса и всякой иной санной и тележной запас. Вот ентим всем, с Божьей милостью, и торгуем потихоньку.

— 'Вот тебе и монастырь, — подумалось мне, — по современным меркам это самый настоящий промышленно-сельскохозяйственный гигант!'

— Ещё зёрна на водной мельнице жерновами в муку перетираем, правда, сама мельница отсюда далече, — скромно потупившись, добавил архимандрит, чем меня окончательно добил.

А я-то думаю, каким макаром мне организовать производство водяных колёс, а тут уже есть всё готовое, приходи и бери. Без мастеров или подмастерьев я из этого монастыря ни в жисть не уйду! Понятно, что здешним водяным колёсам до своих аналогов времён Петра Первого как раку до Луны, но сам принцип их производства, а, что самое главное для меня, материал, то есть породы применяемого дерева уже известны и не надо никакие эксперименты ставить!

Пока я обдумывал, как лучше 'выкрасть' у архимандрита умельцев изготавливающих плинфы и водяные колёса, отец Валерьян, неспешно ведя своих 'высоких' гостей, то и дело, тыкая по сторонам пальцем, рассказывал о предназначении тех или иных монастырских построек.

— Вон там 'двор служен', — архимандрит указал на два десятка рубленых клетей, соединённых сенями, — желаешь ли их княжич осмотреть?

— Нет, покажи мне лучше умельцев, делающих водяные колёса!

— Это нам надо на 'санный двор' идти ...

— Пошли, отче, посмотрим.

Архимандрит, нехотя повернул налево и с явным недовольством повёл навязавшуюся на его голову честную компанию по раскисшей от грязи тропе.

— Нашу монастырскую мельницу водяную измыслил брат Мефодий, он сам родом из ромеев, у них там, в империи, подобных чудовин много, — говорил архимандрит, стряхивая с обуви налипшую на неё грязь.

На 'санном дворе' дворе стояли четыре больших избы: в двух из них делали сани, телеги, колёса и все сопутствующие им детали, а в двух других жили 'чернеческие (монастырские) холопы', которые по мере сил и способностей помогали в производстве.

Первым делом мы зашли в жилую избу, там, два десятка оборванцев, соревнуясь кто быстрей, наперегонки хлебали из горшка чечевичную похлёбку. При нашем появлении все они повыскакивали с лавок и повалились на колени.

— Где Алексий? — спросил архимандрит у монастырских работяг, а мне, после их ответа, пояснил, что Алексий главный их мастер в колёсном производстве.

— Понятно, — ответил я ему, — брат Мефодий у вас теоретик, а Алексей практик.

— То ты, верно, подметил княжич. У Алексия золотые руки, у брата Мефодия — голова.

А мне на эти слова архимандрита вспомнилась народная мудрость 'Дурная голова рукам покоя не даёт'. Алексий нашёлся в производственном секторе, активно 'колдуя' над тележным колесом.

Как оказалось, само водобойное колесо было на зиму снято с речки, а все его механизмы, валы-шатуны разобраны и хранились прямо в этой же мастерской. Я не только тщательно осматривал все конструкции, но и активно переговаривался с отирающимися рядом рабочими, пытаясь понять, кого из них следует сманить у архимандрита к себе. Ненавязчиво я смог узнать у работяг кто из них участвовал в постройке и может в принципе смастерить подобное колесо с мельницей, про себя выделив и запомнив имена самых перспективных 'робят пустошки'. Покончив с расспросами, я попросил архимандрита провести меня к месту гончарного производства.

Монастырский 'гончарный двор' делился на три секции. Горшки и иная глиняная посуда производилась в помещении, всё плинфяное производство размещалось прямо под открытым небом, а продукция обоих производств обжигалась в странного вида гончарной печи. Гончары весело наяривали на ножном гончарном круге: в нижней части оси он имел маховое колесо, приводимое в движение ногами. А в выкопанной посреди двора яме несколько покрытых глиняной коростой мальцов, упорно месили ногами глину с песком. Здесь я также, в ходе 'экспресс-допроса', выяснил кто из присутствующих соображает в плинфяном производстве, а также имеет представление о том, как складывать печь.

После того, как по настоятельной просьбе отца Валерьяна, в местной 'столовой' был утолён разыгравшийся от производственной экскурсии аппетит, мы вдвоём с архимандритом направились в его келью для приватного разговора.

— Давайте чесной отче не будем ходить вокруг да около, а сразу поговорим начистоту. Мне нужны ваши подмастерья из санного и гончарного двора, — начал я с места в карьер.

— Позволь узнать у тебя княжич, на коль они тебе потребны? — спросил архимандрит.

— Плинфы и печи я буду делать для себя, не на продажу. Водяные колёса мне потребуются для кузни. Сани и телеги я делать не буду и цену вам в этом деле не собью.

'Слова не князя, а купца, не мальчика, но мужа' — подумал архимандрит, глядя на не по годам разумного княжича, а сам спросил.

— Зачем тебе княже понадобились на кузне водяные колёса, молоть железо что ли хочешь? — с затаённой издёвкой спросил архимандрит, перекрестившись добавил, — прости меня грешного.

— Угадал отче, вместо жернов приспособим молот и будем шлак из криц выбивать.

Архимандрит с таким удивлением на меня посмотрел, что мне подумалось, уж не нимф ли у меня над головой появился ... или рога, даже на всякий случай провёл ладонью по волосам, чтобы убедиться, что там ничего не выросло.

— Действительно ..., — задумчиво почёсывал заросший подбородок архимандрит, — интересная у тебя задумка, и ведь может из неё толк выйти!

— Ну, так как отче, уступишь мне нескольких подмастерьев?

— Кого ты хочешь забрать?

Я перечислил ему приглянувшихся мне работяг.

— Да княжич ... — вздохнул архимандрит, — губа у тебя не дура и глаз-алмаз, самых лучших подмастерьев увести хочешь ...

— Я попрошу князя возместить вам понесённые убытки, сумму отче назови?

— Сделаю доброе дело, так их забирай, — архимандрит решительно махнул рукой, — мастера у меня останутся, и подмастерьев они себе новых выучат.

— Спасибо чесной отче, я твой должник, потребуется от меня помощь обращайся, а за людишками я завтра княжьих челядинов с телегами пришлю, они их и заберут.

С последними словами я встал и протянул архимандриту руку, после секундного замешательства Валерьян вскочил и крепким рукопожатием были закрепили словесные договорённости.

Растерянный и весьма задумчивый Валерьян, проводил княжича за ворота. Там его уже заждались дружинники с дворянами. Конюший Борислав услужливо держал за поводья серого, в яблоках жеребца. Быстро забравшись в сёдла, кавалькада немедля тронулась в обратный путь, архимандрит лишь задумчиво их перекрестил и целиком погруженный в свои мысли удалился в келью.

Приехав из Смядынского монастыря, долго беседовал с княжескими 'ключником' Жданом. И узнал от него много нового о княжеских финансах. Все доходы княжьей казны, согласно ещё действующей 'Уставной Грамоты Ростислава', проистекали из следующих источников: судебные пошлины (вира, продажа, урок), налоги (прямые и косвенные) и доходы от личной собственности князя.

Главным прямым налогом (данью) было так называемое 'погородие' — заранее определённая дань, взымаемая с городов. Погородье взымалось деньгами, натурой (мех, воск, мёд, хмель, жито, рыба и т.п.), на что богата данная местность и продуктами обрабатывающей промышленности — ремесленными изделиями. Всё вышеперечисленное приносило смоленскому князю около 3 000 гривен в год.

Ещё около 1 000 гривен в год князь собирал косвенными налогами: 'гостиная дань' — взымалась не с товара, а лично с купца приезжавшего в Смоленское княжество; 'торговая дань' — взымалась за право торговли; 'мыто' — за провозимые товары; 'вощец' — специальная пошлина с привозного и вывозного воска; 'перевоз' — за перевоз товаров и людей через реки; 'корчемное' пошлина, 'весовая' пошлина — взымалась при продаже и покупке весовых товаров.

Отдельной строкой шёл церковный налог 'почестье' — он взымался с городов и поступал смоленскому епископу.

Собственных монет на Руси не было, обращались лишь крупные серебряные слитки — гривны серебра (весом около 200 г.). Гривна серебра делилась (рубилась — отсюда 'рубли') на 4 гривны кун. Одна гривна кун (50 г. серебра), в свою очередь, делилась на 20 ногат (1 ногата = 2,5 г. серебра), или на 50 резан/кун (1 резан = 1 г. серебра), или на 150 вевериц/векша. То есть одна веверица/векша весила 0,33 г. серебра. Роль мелких денежных единиц выполняли случайные товары — от беличьих шкурок до украшений.

Значительную долю доходов от личной собственности князя приносили крупные города княжеского домена — Мстиславль, Ростиславль, Изяславль и другие города, построенные когда-то по прямому указанию смоленских князей, а также сельская местность вокруг них с более мелкими городками, такие как, например, Зарой — где князь вынужденно зимовал.

Раньше под контролем великого смоленского князя были и такие крупные княжеские домениальные центры как Дорогобуж, Вязьма, Можайск, которые не так давно вышли из подчинения великокняжеского стола, оказавшись в удельной собственности многочисленных Ростиславичей, что серьёзно ослабляло центральную власть. Некоторые смоленские земли (Торопец, Ржев) уже давно преобразованные в уделы и к сегодняшнему дню де-факто превратились в самостоятельные княжества, совершенно независящие от центральных властей.

Остальные города и центры волостей княжества, сложившиеся, по большей части самостоятельно, в ходе, так сказать, исторического развития, хоть и подчинялись смоленскому князю, но не являлись его личной собственностью. Они имели собственные органы самоуправления — вече, в них присутствовали представители князя, в лице бояр-тиунов. Эти города подчинялись Смоленску и легитимному смоленскому князю, которого признаёт и делает легитимным смоленское вече. А имя этого князя для них не имеет значение, будь то Изяслав, Мстислав, Владимир — этим городам всё равно. Они платят заранее установленные им налоги в центр, а кто именно будет сидеть, и править в Смоленске — решает в итоге совокупность факторов, таких как уже подзабытое 'лествичное право', сила княжеских дружин, авторитет и популярность претендентов на престол, интересы крупных землевладельческих смоленских бояр, купечества. Всё это было до боли знакомо и понятно, о подобных вещах приходилось не раз и не два слышать и даже сталкиваться, где-то там, в тумане грядущего.

В сельской местности существовало три основных вида поселений: погосты, сёла и веси.

Территориально община-вервь состояла из нескольких посёлков (весей/деревней), её центром был погост/селище. Погосты (зачастую открытые, реже укреплены частоколом) были центрами обложения прилегающих к ним территорий повинностями (уроками и данями). На погосты распространялись княжеский и церковный суды, в них также размещались церкви и кладбища (не случайно, через некоторое время, слово погост стало синонимом слову кладбище). Рядом с весями лично свободных крестьян-общинников соседствовали сёла — так назывались владельческие поселения феодалов (князей, бояр, епископов). Несколько погостов составляли волость (напр. волость 'Вержавляне Великие' складывались из девяти погостов. Каждый такой погост платил ежегодно смоленскому князю более 100 гривен налогов (дани).

Уже к обеду три монастырских подмастерья (один спец по колёсам, два по гончарному делу) вместе со своим скромным скарбом были благополучно размещены на княжьем дворе. Никаких поручений давать им пока не стал, пускай вначале попривыкнут и обживутся на новом месте.

Сегодня я решил навестить иноземных гостей в немецкой слободе, появились на их счёт кое-какие планы.

Немецкое торговое подворье было огорожено высоким частоколом из брёвен и состояло из двух десятков дворов. Что касается внутреннего содержания, то чисто внешне Немецкая слобода на вид мало чем отличалась от остального Смоленска. Всё те же, уже привычные глазу, деревянные мостовые, торговые подворья, расположенные на первом этаже совмещённые с постоялыми дворами и трактирами на втором, амбары складские и производственные (поварни, воскобойни, пивоварни). Глаз цепляла разница в одежде, да и то не очень существенная, мода европейская и русская ещё не сильно меж собой разошлись.