Комета. Два письма

После афёры с телефонограммой у меня возникла навязчивая идея аналогично накануне войны обзвонить войсковые части и поднять их по тревоге, чтобы нападение не застало их в кроватях. Но Сосед рассказал, что приказ о начале войны и боевой тревоге передали накануне вечером, но дошёл он только до флотов, благодаря самым энергичным действиям наркома Кузнецова, да и то, Черноморский флот фактически оказался хоть и поднятым по тревоге, но не готовым к отражению авианалёта. А во всех тылах на западной границе диверсанты в нашей форме уже два дня, как начали резать провода и убивать посыльных, так, что до подавляющего большинства приказ не дошёл. А у нас выбор, звонить за два дня, так за эти пару дней выяснят, что это неправда и станет ещё хуже, только ещё накрутят на тему: "Не поддаваться на провокации!". А если звонить накануне, то информация не дойдёт, как и официальный приказ. И не стоит недооценивать наши доблестные Органы, если засветиться заранее, то вычислят, кто и откуда звонил и маскарад с тухлым комбинезоном не поможет. Да! А телефон я отвезла на следующий день и ещё с Петровичем посидели, чаю попили. В разговоре, он несколько раз сокрушался, что сразу меня — такую талантливую не разглядел и что он мной очень гордится! Хоть и не заслуженно вроде, но слушать похвалу очень приятно...

Словом, моё состояние описать парой слов не получится. Я даже подумывала не идти на выпускной, а с утра пораньше идти в военкомат, ведь все военнообязанные побегут, и будет столпотворение. Но Сосед меня отговорил. Вообще, за это время у нас с ним наладилась связь, и уже часто мне не требуется ему вслух задавать вопросы, он их и так слышит, да и я часто ощущаю его мысли не как звучащий голос, а словно напрямую. И только при анализе я понимаю, что это мысли явно не мои или не только мои. Я прислушалась к советам более опытного товарища и согласилась, что слишком много чести фашистам, если из-за них я откажусь от праздника с моими друзьями, который раз в жизни бывает.

Да! С последних экзаменов Валерку сдёрнули, вернее, хотели сдёрнуть нас троих, кого записали в бумагах у секретчика, но потом узнав, что творец — Назаров, а мы только группа поддержки, меня и Мишку взяв с нас подписку о неразглашении, ведь документы секретные, пусть и самой первой ступени ДСП. "Главное — это правильное ведение секретного делопроизводства!" — ехидно прокомментировал Сосед, хотя я ничего смешного не вижу. В общем, Валерка теперь даже дома не всегда ночует, ходит по двору деловой, как колбаса, и так и не извинился, паразит! Так, что Мишка с ним тоже поругался, но вроде до бойкота дело не дошло. С подачи Соседа я поговорила с Мишкой, для передачи нашему гениальному творцу, чтобы он сейчас старался знакомства заводить и при первой возможности в ШМАС устраивался. Пришлось объяснять, что ШМАС — это школа младших авиационных специалистов, а на возражения Мишки, что теперь у Валерки прямая дорога в какой-нибудь институт, возразила, что ШМАС — это самый прямой и короткий путь к Валеркиной мечте. А Институт никуда не убежит, но вот если начнётся война, то из института придётся идти опять в тот же ШМАС или просто в пехоту, ведь не усидит Валерка, если немцы нападут, а они нападут в самое ближайшее время. И в качестве подарка, можно рассказать, что ему лучше всего осваивать транспортные самолёты типа Дуглас или выпускаемые у нас по лицензии ПС-восемьдесят четыре. Конечно, звучит не так красиво, как истребительный или штурмовой авиаполк. Но в истребительном или штурмовом полку он обречён на земле гайки крутить, а вот у транспортников в экипаже есть борттехник, а летать на них даже опаснее, ведь этот неповоротливый безоружный самолёт уязвим не только с земли, но и любой вражеский истребитель или бомбардировщик может обстрелять. Вот где действительно нужна настоящая смелость, ум и решительность. После этого разговора, Мишка долго ходил задумчивый, видимо, сказанное стал на себя примерять, ведь он всё никак не мог решить чего он хочет больше во флот или в артиллерию, вот теперь и про авиацию задумался...

Вообще, временами казалось, что все вокруг как на сцене очень плохого самодеятельного спектакля. И вот-вот кто-нибудь этот фарс прекратит и все начнут готовиться к войне. Но в то же время умом я прекрасно понимаю, что если бы на меня не давил Сосед, я бы так же ходила и смеялась, и меня бы не коробило, как самозабвенно две тётки сцепились на рынке из-за двух копеек. Так, что вся, дрожа внутри из-за разрывающего меня напряжения, я нарядилась в своё выпускное платье такое праздничное, нелепо игривое и жёлтое. Как я в него влюбилась, ещё только когда ткань купили, даже раз поймала на месте преступления Верочку, которая залезла в шкаф и тихонечко пальчиками гладила ткань. А сейчас смотрю и все радостные чувства куда-то словно отодвинулись, поблекли.

Выпускной, которого так все ждали, на самом деле оставил какое-то непонятное чувство. Наверно половина уже в мыслях далеко, другие в растерянности, от осознания, что такой глобальный период в бОльшую половину прожитой жизни закончился и надо куда-то идти. Множество слов и дурацких обещаний и ещё более глупых идей. Наверно самое приятное оказалось то, что потанцевали под принесённый граммофон. Кто-то даже попробовал танго изобразить, но танцевать его никто толком не умел, и лучше всех получилось у директора с Рувимовной. Я танцевала со всеми мальчишками, у нас ведь мальчишек после седьмого класса стало больше, чем девочек. Во многих семьях до сих пор считается, что девочке учиться не нужно, её дело кухня и дети, а для этого и семи классов много. В какой-то момент поймала весёлую волну и продержалась на ней почти до конца, когда ночью пошли гулять по нашему острову, смотреть разведённые мосты в белёсой пелене белой ночи.

У сфинксов перед Академией художеств Мишка — придурок опять полез целоваться, мальчишки ещё и выпили вина, дескать, взрослые, пришлось отбиваться. Настроение испортил! Гад такой!

Утром проснулась проспав всего два часа, приготовила папке яичницу и сидела смотрела, как он её ест, такой серьёзный и обстоятельный, такой родной и любимый... После спать уже не легла. Я знала, что налёт на Ленинград вроде отбили, а выступления Молотова в двенадцать часов ещё не было, делать было совершенно нечего. По просьбе соседки сходила за хлебом и нам купила полбуханки. В очереди в булочной женщины перешёптывались, но ничего отличающегося от обычного не было. Переоделась в своё простое платье, взяла паспорт, аттестат, справки к значку "Ворошиловский стрелок" и об окончании радио курсов и пошла в военкомат, они же военные, должны уже знать, а если спросят скажу, что мне на радиокурсах сказали сразу по окончании школы прийти, вот я и пришла...

В военкомате суета, хлопающие двери, плавающий по коридору табачный дым, от которого запершило в горле. Вообще, сегодня воскресенье и должен быть один дежурный наряд, а тут такая суета, хотя, народа не слишком много, просто много тревожных судорожных движений и команд. Не знаю, это связано с началом войны или всегда так, я же раньше здесь никогда не бывала, это мальчишки наши приписку проходили. Во дворе перед входом политрук со звездой на рукаве ругается и строит в две шеренги группу гражданских мальчишек. Они с растерянными глазами, со своими котомками и чемоданами бестолково толкутся, как телята. Из каких-то фраз понимаю, что у них сегодня официально запланированная отправка и ни слова о войне, а обычные шепотки, куда их отправят, в какие войска и где лучше всего. Пошла на второй этаж, куда меня направил задёрганный дежурный с одним кубиком в петлицах.

В кабинете, куда через час с лишним я сумела попасть, сидел в облаках сизого табачного дыма капитан с синими кавалерийскими петлицами. Не поднимая головы, взял мои документы, вчитавшись, снял трубку, попросил его с кем-то соединить, продиктовал мою фамилию добавив "флотский радист", после чего положил трубку, отодвинул мои документы и начал читать что-то из картонной папки. Я как вошла, так и стояла, как истукан или идол на языческом капище. За всё время капитан на меня так ни разу не взглянул и не сказал ни одного слова. Классно у них тут...

После короткого стука в дверь просунулся сержант, судя по треугольникам в петлицах, и протянул тоненькую папочку, где на верхнем документе просчитала свою фамилию. Кроме него оказались заполненные мной при приёме на радиокурсы анкета, автобиография, и ещё какая-то бумажка. И только капитан кажется собрался, обратить на меня внимание, как дверь без стука распахнулась, и кто-то в неё крикнул:

— Там Сталин по радио выступает!...

И я вместе с капитаном, не забывшим за собой закрыть дверь на ключ, побежала на лестницу и на улицу, где под репродуктором тихо шелестела толпа, в которую из чётного раструба падали спокойные напряжённые слова выступления Сталина, законченное каноническим: "...Наше дело правое! Победа будет за нами!". В толпе и после окончания речи Сталина никто не решался говорить в голос, только тихие шепотки на все лады перекликались скользя по толпе: "Война... Война! Война-а-а..."

Я постаралась не выпускать из поля зрения закурившего в стороне с двумя переговаривающимися командирами капитана. В пол-уха слушая, что Сосед возбуждённо мне гудит, что выступать должен был Молотов, а Сталин впервые выступил уже в июле. А если выступил Сталин, то значит либо наше письмо сработало, либо это другой мир, или ещё кто-то из его времени к нам прорвался... Но меня это как-то совершенно не занимало, меня как и почти всех здесь, оглоушило известие о войне, хоть я знала и была вроде бы готова, но одно дело просто умозрительно знать, а другое — это грубая реальность... Наконец капитан докурил, и я пристроилась за ним следом. У кабинета он уставился на меня:

— А вам то, что нужно? — Я просто онемела от неожиданности и растерянности.

— Вы моими документами занимались, когда нас позвали слушать товарища Сталина...

— А... Да! Извините! Я вас не успел рассмотреть. Проходите. — "Ещё бы, ты и глаза ни разу не поднял..." — подумала как-то отстранённо.

Дальше вдруг всё как-то очень быстро закрутилось. На вопрос, почему я пришла, выдала свою заготовку, и больше вопросов не возникло. Тут же мне была выписана повестка, вручено командировочное предписание, на которые мне нужно в приёмной комиссара сходить и поставить печать. Повестку принести ему обратно для подшивания в личное дело. Когда я принесла повестку, он вписал что-то в свои бумажки, вернул мне командировочное и приказал ждать в зале. А когда вызовут команду шестнадцать — девяносто, выходить с вызванными строиться. После чего встал, оправил на круглом животике гимнастёрку и с пафосом произнес, пожимая мне руку:

— Поздравляю Вас! Вы призваны на действительную военную службу в вооружённые силы Советского Союза!

Я в состоянии близком к обморочному вышла из кабинета. То есть я собиралась идти служить, но это как-то в моём понимании был процесс неспешный, как рост цветка, который растёт себе и растёт и через какое-то время распускается цветком, но не так же вот сразу! Об этом и прочим разным темам я сидела и думала в небольшом зале или классе, где ожидают отправки команды до сбора состава. Долго мне думать не пришлось, я только начала осознавать свершившееся, как выкрикнули нашу команду. На всякий случай я глянула на листок своего командировочного, да, номер мой, вон в углу написан. Встаю, поправляю платье и иду строиться...

Перед входом два моряка пытаются сгуртовать нашу команду из полутора десятков таких же мальчишек, как я видела с утра, когда только пришла. В эту толкающуюся толпу я не полезла, а встала рядом. Выскочивший флотский командир в чёрной фуражке с крыльца пересчитал, и умчался обратно. Наконец двухшереножный строй образовался, и я встала с краю на левом фланге. Выскочивший встрёпанный командир бросил:

— Надо перекличку проводить, там и разберёмся кого не хватает. Давай! Старшина!

— Равняйсь! Смирна-а-а! — Зычно скомандовал чуть хриплым гулким голосом старшина. И начал перекличку. Назвали и меня и после моего звонкого "Здесь!" наступила нереальная тишина. Кажется, если бы сейчас здесь граната взорвалась реакция была бы слабее, чем выяснение очевидного, что в их чисто мальчиковый междусобойчик просочилась такая гнусная и коварная я. Первым очухался старшина — А ты... вы здесь как?

— Я радист... — Ляпнула я первое, что в голову пришло... Ну, каков вопрос, таков и ответ, собственно...

Но видимо вариант обсуждения с начальством пошатнувшейся реальности в задачи наших временных начальников не входил, и мы строем потопали по Большому проспекту в сторону порта. Я же вспоминала капитан-лейтенанта, который своё слово сдержал, и, похоже, что попала я на краснознамённый Балтфлот, интересно, нас прямо из порта на корабли посадят?

Но никуда нас не посадили, даже до порта мы не дошли, а дошли мы до УОПП имени Кирова (учебного отряда подводного плавания) и скрылись от гражданской жизни за его красным кирпичным забором. Хотя, лично меня ночевать отпустили домой, обеспечив книжкой краснофлотца. Я бы наверно смеялась, такой себе краснофлотец в сиреневом в цветочек ситцевом платьице с сумочкой в которой все мои документы, из которых правда остались только справки и аттестат, ну и книжка краснофлотца. Но надо вещи нормально собрать, папке сказать и вообще дома переночевать, прочувствовать, а то я до сих пор как-то не очень верю в происходящее. Сами понимаете, что я не была против.

Вечером папка с завода не пришёл, видимо у них какие-то сверхурочные работы. После треволнений дня я заснула легко и без сновидений. С утра сказала соседке, что меня взяли в армию, я оставила папке записку, надеюсь, он её найдёт. Пока я ничего толком не знаю, как адрес узнаю, так напишу. Она пустила слезу, которую смахнула уголком конца подвязанного платка.

Во дворе никого не встретила, из-за отвратительного поведения мальчишек даже не зайти с ними попрощаться. Ну, вот надо же быть такими дураками! Подкинув в руке армейский сидор, с которым мы часто ездили в лес за грибами или ягодами и в дорогу брали, я потопала к месту службы, до конца моей увольнительной оставалось не так уж много.

На КПП возникла заминка, в результате к построению я не успела, пока выясняли, не английская ли я шпионка, которая хочет прокрасться на территорию отряда подводников и наверно украсть самый главный перископ. Вообще, именно этим словом для меня начинались и заканчивались все мои знания о подводниках. Я опять тупо сидела на стуле в коридоре штаба. Потом обо мне вдруг вспомнил пробегавший старшина и меня сводили поесть разваренных осклизлых холодных макарон, вообще, мама готовила нам макароны по-флотски, и это было очень вкусно, не говоря про едва тёплый и чуть сладковатый чай со странным запахом. Супа, из-за позднего прихода мне не досталось, что после жутких макарон меня не очень расстроило...

Наконец, к концу дня про меня окончательно вспомнили, вернее, нашли способ решить возникшую в моём лице проблему. Да, именно проблему, потому, что все вопросы и нюансы по приёму даже больших групп новобранцев-призывников давно отработаны и всё шло по накатанной, а вот, куда девать единственную призванную девушку, там, где всё, абсолютно всё, заточено под призывников другого пола не знал никто. Нет, в отряде были женщины, но все они имели приходящий статус, как медики в медсанчасти или машинистки в штабе, даже пожилая старушка библиотекарь. А я вдруг оказалась единственная такая из себя "КРАСНОФЛОТЕЦ" в платье и отпускать меня ночевать домой никакими уставами не предусмотрено, ведь я должна быть на полном казенном обеспечении, ведь мне не платят оклад, как другим вольнонаёмным или командному составу. Вот и ломали второй день головы под своими фуражками и бескозырками красные военморы, тем более, что моя фигура в гражданском ситцевом платье на стульях штаба для всех была как красная тряпка для быка или заноза в мягкой части организма. Несчастный капитан-лейтенант, который меня сосватал наверно до сердечного приступа доикался, если правда то, что икота донимает того, о ком кто-то зло вспоминает.