Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Что происходит?! Где мы? Доложитесь немедленно!
— Ты бы лежал капитан! И не дёргался, нам твою тушу ещё тащить...
— Да я тебя!...
— Застрелишь? Давай!
— Да... Я... Под трибунал!... Да...
— Вот, Лена! А мы его тут лечим, спасаем... Дерьмо, а не человечишка! Сколько хороших парней война забрала! А вот такое — не тонет...
— Зря ты так! Он же раненый...
— Даже раненый человек себя ведёт как человек, а это... Тьфу...
Тем временем мы уже вытащили волокушу из кустов и начали двигаться в сторону примеченной дороги. По делу бы послать Лену проведать дорогу или самой сходить, но честно сказать, было лень. Дорогу я точно видела, а вдвоём мы скорее всего с любым препятствием справимся. Это когда я одна тащила Викулина, для меня любой бугорок мог стать проблемой.
Почему я так с хода начала хамить капитану? Просто провоцировала его, потому, что не забыла, как он меня чуть не придушил в полёте, и совсем не собиралась ему это спускать. А в такой атмосфере он почти наверняка проявит свою гнилую натуру, которую мне нужно было Пановой показать, ведь иначе будут только мои слова против его, а я хотела уж коль столкнулась, то не оставлять за спиной такого трусливого гадёныша.
— Где моё оружие? — Опять прорезался капитан.
— А зачем вам при ранении оружие? Товарищ капитан!
— Мета! Я отдам пистолет?
— Не смей! Если не хочешь, чтобы он нас в спину перестрелял...
— Ну, как ты можешь так говорить?
— Да я тебя! Сучка! Ты меня ещё вспомнишь!...
— Вот видишь! Лена! Мы его на себе, две слабые женщины, тащим, а он нам ещё и угрожает! Понимаешь, для чего ему оружие? Так все трусы себя ведут...
— Да, я тебя...
— Раненый! Успокойтесь! Вы не адекватны! И оружие вам в таком состоянии никто не даст! И вообще, хватит дёргаться! Или вы сами ножками пойдёте?
— Я ранен! Поэтому не смогу идти!
— Да не сильно и ранен! Нормальный мужчина бы с палкой спокойно идти смог, но здесь то мужчин не видать...
— Мета! Ну, зачем ты его дразнишь?
— Я не дразню. Я правду говорю.
— Ну, у него же нога прострелена...
— Но опорная функция не нарушена, повреждены только мягкие ткани. Царапина по сути... Больно, не спорю, но идти может...
— А в живот?
— Да там только жиры зацепило... Не веришь, в госпитале спросишь у врача или сама увидишь, он через день уже с костылём по отделению за медсёстрами бегать начнёт, если ещё на что-нибудь способен...
Журналистка меня явно осуждала, но и возразить ей мне тоже было сложно, я ведь взяла на себя ведущую роль. Под этот разговор Коваленко затих, видимо ему тоже требовалось время для осмысления такой необычной ситуации, слишком уж я себя нахально веду в его понимании, как мне кажется, ведь ему гораздо привычнее, когда с ними носятся, журналисты ведь из самой столицы.
Под дружное пыхтение мы вывалились на дорогу и, исходя из моих прикидок, двинулись по ней налево на восток. Дорога была довольно накатана, но сказать когда и что за транспорт проехал по ней последним не могу, ну, не следопытка совсем... Вроде бы следы автомобильных колёс и телег. Но ведь следопыт бы сказал не только кто и когда проехал, а даже в какую сторону и возможно степень загруженности, а ещё как часто здесь ездили. Хотя, если подумать, то принципиально история движения по дороге не особенно важна для нас, нам важнее, сейчас в ближайшее время поедет кто-нибудь или нет, а если поедет, то возьмёт нас или проедет...
По дороге тащить волокушу стало гораздо легче. Дорога местами подмёрзла, были пара солнечных дней. Когда сосульки повисли всюду, вот на солнце дорога и потаяла, а после замёрзла. Мы с Леной вполне втянулись в бодрый ритм и тащили волокушу каждая за свою жердину довольно шустро, точно со скоростью не меньше, чем у среднего пешехода. Я про себя уже радовалась, что ещё пара километров и будет ожидаемая мной деревня и там может разживёмся транспортом или сможем раненого оставить, а главное информацию получим и не нужно будет как сейчас тыкаться в слепую. Снова удивилась, насколько по-разному воспринимается мир сверху и снизу. В самолёте километр это меньше минуты, а здесь своими ножками больше тысячи шагов, да и видимость сверху на десятки километров, а тут вон до поворота дороги и даже безлиственный лес не очень просматривается. В общем, под ритм ходьбы и молчание спутников я как-то очень уж сильно ушла в свои мысли... Спохватилась только когда на нас меньше чем в десятке метров наставили автомат и винтовку два немецких солдата...
Видимо они заметили нас раньше и сейчас вышли из-за кустов, тем более, что мы особенно ведь и не стереглись, ведь мы в нашем тылу, чего нам бояться. Небритые, закопченные лица, у того, что вроде постарше и потушистее на ремне через плечо висит автомат и он его держит явно не для красоты, ствол плавно переходит с меня на Лену и обратно, и рука в перчатке с обрезанными пальцами на рукоятке лежит уверенно и надёжно. Где-то внутри понимаю, что это матёрый хищник и стрелять начнёт в любой момент и не промажет. Я не разбираюсь в петлицах и нашивках, но не удивлюсь, если это какой-нибудь фельдфебель, на котором, по словам кайзера Вильгельма, держится армия.* В такие нервные моменты жизни просто удивительно, сколько всего успеваешь заметить или подумать. Я успела разглядеть, что у фельдфебеля (так про себя назвала старшего по возрасту немца) под шинелью поддета явно гражданская меховая жилетка или душегрейка, которую скорее всего отняли у местных жителей, а шея замотана когда-то красным шерстяным шарфом или платком. За ремень заткнуты меховые, тоже не форменные рукавицы. А весь внешний вид явно имеет признаки неряшливости из-за длительного периода невозможности привести себя в порядок. Не менее, чем недельная щетина и покрытые коростой пятна на щёках тоже работают на версию, что нас угораздило нарваться на группу выходящих окруженцев.
И если фельдфебель смотрел на нас просто оценивая с точки зрения возможной опасности или возможности извлечь из нас выгоду в их положении, то маслянистый взгляд младшего с винтовкой не оставлял сомнения, в его похотливых намерениях. У младшего под каской был надет какой-то меховой треух или малахай, части которого торчали ниже краёв каски. Из расстёгнутого ворота шинели торчали части какой-то гражданской одежды, а поясница завязана серым пуховым платком, такой у бабушки был, но она его никогда бы не стала на пояс наматывать, потому, что его очень любила и берегла и чаще всего им укутывала свои плечи. Ещё у него были поверх сапог намотаны какие-то тряпки или не знаю что ещё, выглядело это как лохмотья, из которых выглядывали только носки растоптанных сапог сорок-последнего размера. Ещё от них пахло. Вернее ПАХЛО! Наверно это всё-таки не вонь, это смесь каких-то специфических запахов, где основными нотами выступила какая-то химия с резким похожим на нафталин ароматом и запах дыма, немытого тела, сгоревшей взрывчатки, нечистот и ещё сотня других, которыми пропитываются солдаты в окопах...
Молодой направился к нам, что-то говоря и наставив на нас затёртый ствол винтовки. Сквозь его хриплую лающую речь я выхватила только знакомое "Хэндэ хох" и "Дизэ пистоле"...
— Лена! Кажется у нас требуют оружие сдать...
— Что делать будеи?
— Не дёргаться и отдать пистолеты...
— Да, ты что? В плен что-ли...
— Надо время тянуть... Не спорь...
С этими словами я достала и держа за ствол рукояткой вперёд протянула наган. Лена никак не могла расстегнуть незнакомую кобуру, а молодой протягивая руку к моему нагану заулыбался своим щербатым ртом... Но тут прорезался забытый нами капитан:
— Нихьт шиссен!!! Господа солдаты! Ихь капитулире! Нихьт шиссен! Ихь бин кайне коммунистен!...
Я чуть повернула голову и восхитилась, этот крендель успел достать откуда-то грязный носовой платок, который когда-то наверно был белым, и сейчас им размахивал, точнее даже мелко трусил перед собой, вывернув с волокуши голову и пытаясь поймать взгляды немцев. В первую секунду фельдфебель дёрнулся, но удержался от стрельбы, только лицо его перекосила гримаса, которую наверно можно было бы с натяжкой назвать улыбкой. На грани слышимости услышала, как Лена цедит сквозь зубы: "Сволочь какая"... А я к своему ужасу разглядела в кустах за спиной немцев торчащий раструб немецкого пулемёта, что ставило на наших шансах жирный крест, но не сдаваться же, как этот жирный урод. В момент, когда молодой был полностью занят тем, что брал у журналистки её пистолет, а в другой руке у него был мой наган, который он держал хватом сверху за барабан, я незаметно выхватила своего малыша и дважды выстрелила в голову фельдфебеля, одновременно крича:
— Ленка! Падай! У них пулемёт!
Сама тоже постаралась стать как можно ниже и сместится в сторону одновременно дважды выстрелив в лицо молодого, который в отличие от фельдфебеля среагировать не сумел, а вот фельдфебель падая короткую очередь в небо дал. В это мгновение я упала и по инерции дважды перевернулась через бок, выставив пистолет в сторону где были немцы. Фельдфебелю хватило, а вот молодой бился в конвульсиях или отползал, не знаю, но винтовка валялась в стороне, а он вцепился в лицо и по рукам текла яркая кровь. Панова не сильно замешкалась и сейчас присев пыталась осознать ситуацию, к своей радости увидела у неё в руке зажатый ТэТэшник. Но приз за гениальность в этой ситуации заслужил боров, который с визгом скачками нёсся к придорожным кустам в направлении из которого мы пришли, позже вспомнила, что меня смутило, он бежал размахивая своим портфелем, который мы подсунули ему под голову и он его не бросил. Хотя, перед тем, как портфель сунуть ему под голову, я его проверила и убедилась, что там кроме маленькой фляжки, бумаги и писчих принадлежностей ничего не было...
— Лена! В кусты давай!
Сама же скачками гиббона на четырёх точках скакнула к автомату фельдфебеля и на обратном пути успела прихватить за ремень винтовку молодого. Как мне удалось одним движением сдёрнуть с немца автомат, при том, что он завалился на бок и автомат частично прижал собой, не знаю, когда пыталась потом вспомнить, вспомнилось только моё громкое дыхание, которое перекрывало все звуки вокруг. А ещё буквально оглушающее чувство опасности, отчего двигалась со всей возможной скоростью. И влетая в кусты всей своей массой поддала сзади журналистке и мы обе свалились в прикрытую снегом канаву.
Не успела я поднять голову и выдохнуть, как пулемётная очередь хлестнула впритирку над нами, не будь здесь ямы, нас бы уже нафаршировало свинцом. Похоже, нам сильно повезло, что пулемётчик отвлёкся и не лежал в готовности у пулемёта, что и подарило нам эти несколько секунд. Если капитан убежал направо, то мы оказались слева от дороги, на той же стороне, что и кусты с немецким пулемётом, а это значит, что нас могут обойти, то есть срочно нужно себя показать, в смысле, свою решимость и огневую мощь. Я не поднимаясь сползла с Лены, которая сейчас копошилась в снегу, старательно пытаясь прикрыть коленки полами задравшейся шинели и юбки. В стрессовых ситуациях люди и не такие нелепости творят, всё это я отметила краем сознания, сама вытащила винтовку, она оказалась ближе. Стрелять из неё я не училась, надежда только, что у немца она уже была приведена к бою и хватит нажать на курок. Прямо сквозь снег выдвинула ствол в сторону пулемёта и бабахнула. Я не целилась, ну, не совсем же дура выставлять голову, когда у них такой меткий пулемётчик, отдачей от выстрела мне чуть не вывернуло руку, но главное я сделала, обозначила, что можем винтовкой пользоваться, пусть боятся, в бою на дистанции, как мне ребята говорили, винтовка иногда даже лучше, чем пулемёт, если пользоваться уметь. Сунула винтовку Лене, сама переползла чуть в сторону и проверила автомат. С ним всё нормально, поэтому опять не высовываясь сама выставила автомат над бугорком и дала коротенькую очередь в сторону пулемёта и убрала его, от греха, пулемёт старательно пробрил укрывший нас бугорок.
Выстрел из винтовки почему-то бахнул так громко, что мне заложило уши и сквозь звон пришлось кричать. От Лены толку не было, она хоть и сидела, послушно стиснув цевьё винтовки и пистолет, но едва ли адекватно оценивала и могла действовать. Я же реально отдавала себе отчёт, что даже двое-трое толковых пехотинцев уделают нас обеих не зажужжав. И противопоставить нам им нечего, эффект неожиданности мы отыграли по полной с везением прицепом, но больше у нас козырей не осталось. Огляделась, канава, в которой мы оказались, со всех сторон прикрыта, вылезти из неё под прицелом пулемёта можно и не мечтать. Попыталась прислушаться, но звон в ушах и своё дыхание перекрыли все звуки. Стала думать дальше, и грусти добавилось, нас просто нужно удерживать на месте, а потом закинуть сюда гранату. От такого бессилья накатила такая злость, что еле удержалась от того, чтобы вскочить и с автоматом наперевес рвануть на пулемёт. Понятно, что, скорее всего, ничего не успею сделать, но хотя бы делать, а не ждать, как жертвенному барану...
— Лен! Ты как?
Она мотнула головой, потом, скорее прочитала по губам, чем услышала "Ничего...", хотя, может, она сказала и что-нибудь другое, а я захотела понять так.
— Ты из винтовки стрелять умеешь?
Отрицательно мотает головой. Потянулась к ней, передёрнула затвор винтовки, воняющая сгоревшим порохом горячая гильза вылетела в снег, затвор мягко клацнул. На краю сознания мелькнула досада, что обещание Верочку вырастить могу и не выполнить, когда в ответ на шевеление торчащего ствола винтовки короткой очередью огрызнулся пулемёт... Скулёж молодого немца тоже затих, умер или сознание потерял, чтобы это понять нужно высунуться, но жить хочется, это удерживает любопытство в узде...
Сидим, ждём непонятно чего... Пулемёт больше не стреляет, слух вернулся, но кроме шороха веточек на ветру тоже ничего. Сидим в канаве в снегу. Где-то на той стороне дороги должен быть недобитый капитан. Немцы никакой активности не проявляют, или там пулемётчик один, или не знаю даже, что думать. А может как раз в эти мгновения они нас тихонечко окружают... От этих мыслей зашевелились волоски по всему телу, что даже пришлось встряхнуться, от следующего за этим оцепенения. Говорить нельзя, хотя вижу, что Лену просто распирает от желания высказаться или спросить, но ещё вначале приложила палец к губам, призывая к молчанию. Ещё я приложила ладошку к уху, показывая, что нужно слушать. И она честно, как и я старается слушать...
Протянула руку и забрала у неё винтовку, она поняла и удобнее перехватила свой пистолет. Если к нам полезут, то пистолет гораздо удобнее будет. Вдруг подумала про свой пистолет и ощупав карманы убедилась, что как-то успела его в карман себе засунуть... Лес, даже зимний без листьев сильно гасит и искажает звуки, но мне показалось, что где-то не слишком далеко вспыхнула и быстро затихла перестрелка. Вот только по этим отголоскам понять, что и как не выйдет. Да и не такой у меня опыт, чтобы на слух определять из какого оружия стреляли. Вокруг нас пока тишина и никто к нам не лезет. Панову трясёт озноб, или она замёрзла, извозившись в снегу, который сейчас уже наверно подтаял и радости это не доставляет, или у неё пошла отдача от нервного напряжения. Я в своём лётном комбинезоне хоть и выгляжу бесформенным колобком, но зато могу даже спать в снегу при такой погоде. Хоть мне и не достался полноценный лётный меховой комбинезон, но и утеплённый ватной подкладкой из авизента тоже достаточно тёплый, а главное не продувается и не промокает быстро. На ногах унты, чему нарадоваться не могла, пусть и не с волчьим мехом, что считается самым крутым, а простая овчина, но мне и этого хватает, главное размер почти мой, двое толстых портянок всего нужно на толстые носки. На голове тёплый зимний шлемофон, самодельный правда, когда пришлось для самолётной связи наушники вставлять и провод для подсоединения к ларингофонам и самолётной переговорной системе вшивать. Для пассажиров у меня были простые танкистские шлемофоны, да лучше даже, меньше шишек набьют в незнакомом малом объёме кабины, да и где я наберу всем кожаных шлемов? Ведь только отвернись и ножки к ним приделают, а танковые никому не нужны... Вот и журналистка в танковом шлеме и своей форсовой шинели выглядит смешно, особенно после того, как по моему примеру оттянула наушные клапаны, чтобы лучше слышать.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |