Иван Оченков Великий герцог Мекленбурга

— Что же, мы отправляемся сейчас в лагерь его величества и можем взять вас с собой, — доброжелательно отозвался шляхтич. — Меня зовут Якуб Храповицкий, шляхтич герба Гоздава, я поручик в панцирной хоругви его милости коронного гетмана. А кто этот раненый, за которым вы так ухаживаете?

— Этот несчастный был ранен во время нападения разбойников, пан Якуб. Мы с ним единственные спаслись, но он тяжело ранен.

— Как его зовут?

— Кажется, Казимир, я почти не знаю его, мы просто вместе ехали к месту службы.

— Он шляхтич?

— Я не знаю, он христианин, я тоже...

— Вы интересный человек, господин фон Кирхер, ваше поведение не слишком похоже на повадки рейтаров.

— Нет, пан Храповицкий, я артиллерист.

— Вот как, а ольстры на лошади?

— О, мой добрый пан, это не моя лошадь, а моего погибшего друга. Вот он был рейтаром, а я всего лишь пушкарь. Мы не такие, как рейтары, это они в своего противника стреляют, бросаются на него с палашами, топчут копытами. А мы люди кроткие и незлобивые. Раз уж нам не получилось разорвать человека ядрами, то вполне можем проявить и христианское сострадание.

Услышав мои рассуждения, шляхтич невольно рассмеялся.

— Понятно, а отчего вы решили, что мы московиты? — осведомился пан Якуб. — Нежели, по-вашему, мы похожи на варваров?

— О добрый пан Якуб! — сокрушенно отвечал я ему. — Нападение этих ужасных бородачей настолько потрясло меня, что они мне чудятся под каждым кустом. К тому же уже несколько дней я не спал, и, право, нет ничего удивительного, что не могу отличить одних от других.

— Да уж, выглядите вы неважно, но успокойтесь: ваши злоключения подошли к концу. Скоро вы будете среди друзей, и я не сомневаюсь — ваши способности артиллериста будут востребованы. Во всяком случае, у вас будет возможность предложить свои услуги королю Сигизмунду.

— Его величество здесь? — удивленно спросил я.

— Да, и вы скоро его увидите.

— Пан Храповицкий, прошу прощения, но, как я уже говорил, мы с моими покойными спутниками немного заблудились. Не будете ли вы столь любезны сказать: "здесь" — это где?

Выслушав меня, шляхтич оглушительно расхохотался.

— Здесь — это в Смоленске, дружище! Надеюсь, артиллерист из вас лучше, чем географ!

"Да уж, запутал следы", — подумалось мне. Вот ведь действительно из огня да в полымя! Хотя какая разница? Я ведь все равно собирался выбираться на запад. Ну, представят меня польскому кузену, так на мне же не написано, кто я такой. Вряд ли меня опознают, а там мало ли? В цене не сошлись с работодателем. Чем не причина вернуться в Германию?

На следующий день мы вступили в древний Смоленск. Город, выдержавший полуторагодичную осаду польскими войсками и взятый, лишь когда силы гарнизона совершенно истощились, представлял весьма печальное зрелище. Большинство домов носило следы пожаров и разграбления. Местных жителей мало, и те старались не попадаться победителям на глаза. Победители, впрочем, тоже сильно пострадали во время осады. Если бы не героическая оборона жителей Смоленска, поляки, скорее всего, давно были бы в Москве. И кто знает, смогли бы наши предки организовать первое и второе ополчения в этом случае? Впрочем, король Сигизмунд не терял надежды на захват русской столицы и спешно пытался сформировать новую армию. Поэтому вокруг его ставки крутилось немало разного рода авантюристов, стремившихся подороже продать свою шпагу.

Пан Храповицкий, если забыть о том, что он поляк и мы в состоянии войны, был весьма славным малым. Он принял меня со всем возможным радушием и настоял, чтобы я и в Смоленске погостил у него, на что я с удовольствием согласился. Дом его действительно был полной чашей, особенно на фоне разоренных окрестностей, а повар просто великолепен. Кроме того, пан Храповицкий взял на себя труд представить меня королю. Случилось это вскоре после приезда. Пан Якуб доложился великому гетману литовскому Яну Ходкевичу о результатах своего патрулирования, и он, сочтя их интересными, отправился к королю, прихватив с собой Храповицкого, а тот, в свою очередь, меня.

Его величество, выслушав своих военачальников, обратил наконец свое монаршее внимание и на вашего покорного слугу.

— А кто этот молодой человек?

— Ваше величество, позвольте представить вам Иоганна фон Кирхера. Этот немецкий дворянин следовал с товарищами, желая поступить на службу вашему величеству. Увы, разбойники-московиты напали на них, и господин фон Кирхер единственный, кому удалось спастись.

— Проклятые схизматики, — проворчал король, — если дело пойдет так и дальше, я никогда не соберу армии. Кто вы, молодой человек, рейтар или пехотинец?

— Я — артиллерист, ваше величество.

— Вот как? Это очень хорошо, артиллеристы мне нужны, но вы еще довольно молоды...

— Если ваше величество сомневается в моих умениях, то всегда можно устроить мне экзамен.

— Что же, это может быть любопытным. Мы с удовольствием проэкзаменуем вас, молодой человек. Кстати, откуда вы родом?

— Я сирота, ваше величество, мои покойные родители родом из Померании, там я и вырос.

Экзамен не заставил себя ждать: уже на следующий день к дому, занимаемому добрейшим паном Якубом, явился нарочный с требованием ко мне явиться в королевскую ставку на предмет участия в испытании.

Неподалеку от города был устроен полигон. Несколько самых разнообразных пушек были выстроены в ряд. Перед импровизированной батареей расстилалось поросшее там и сям кустарником поле, в конце которого были сооружены мишени. Как выяснилось, я был не единственным экзаменуемым — кроме вашего покорного слуги еще несколько артиллеристов показывали свое искусство его величеству. Просто это мероприятие было запланировано давно, а мне посчастливилось попасть в Смоленск прямо перед ним.

Сначала свое мастерство продемонстрировал довольно пожилой немец с парой учеников, которые звали его господином Вольфом. Хотя пристреливались они довольно долго, но цель поразили. Король Сигизмунд милостиво кивнул в знак того, что он доволен.

Следующим соискателем был итальянец маэстро Пелегрини и его ученики. Сам маэстро был мужчиной в самом расцвете лет. Высокий горбоносый красавец с копной завитых волос, оказавшейся впоследствии париком, довольно крикливо одетый. Последнее, впрочем, на фоне польской шляхты было не слишком заметно. По его знаку ученики зарядили и навели большую пушку на деревянный щит, изображавший мишень. После чего маэстро танцующим шагом подошел к орудию и, проверив, все ли в порядке, поднес фитиль к затравочному отверстию. Пушка выстрелила, и ядро, прошелестев в воздухе, ударило в край щита, подняв кучу щепок. Результат был настолько превосходным, что у меня невольно возникло сомнение — а не пристрелял ли итальянец пушку заранее? Его величество и окружавшие его прихлебатели похлопали в ладоши в знак восхищения.

Наступила моя очередь. По-хорошему мне, конечно, стоило провалить экзамен, с тем чтобы, когда король скажет "фи", со спокойной совестью отправиться в Германию. Впрочем, повертевшись в польском стане совсем немного времени, я выяснил, что с пушкарями у Сигизмунда туговато и возьмут любого криворукого, лишь бы умел обращаться с пушками, разве что урезав при этом содержание. Плюс ко всему презрительно глянувший в мою сторону итальянец несколько задел меня своим пренебрежением. Так что я решил постараться, хотя дело это было совсем непростым. Еще в то время, когда на "Благочестивую Марту" установили артиллерию, я регулярно стал упражняться в искусстве стрельбы. Потом при формировании полка и устройстве при нем артиллерийской роты мое высочество также не филонило. Говоря по совести, пушкарем я стал довольно средним, и больших успехов от меня ждать не стоило.

Отдельной проблемой было то, что все соискатели службы были с подручными, и только я один. Польские пушкари, когда я направился на батарею, сделали вид, что их там нет. Так что пришлось мне самому, засучив рукава, сначала заряжать выбранный мною фальконет, потом целиться и наконец, стрелять. Народная поговорка гласит: "Дуракам везет", — и я в который раз убедился, что глас народа — глас божий. Как ни примитивен был прицел, промахнуться мне не удалось. "Сокол" бухнул, и маленькое ядро угодило в самый центр щита. Честно говоря, я надеялся поразить мишень в лучшем случае третьим выстрелом, но, разумеется, сделал вид, что всегда стреляю так. Затушив фитиль, я неторопливо надел снятый мной перед стрельбой камзол и со скучающим видом продефилировал мимо красного от злости Пелегрини.

Его величество был крайне рад проявленной мною сноровке и решил лично удостоить меня похвалы. Пришлось идти к королевскому помосту и очередной раз низко кланяться польскому родственнику.

Подле короля я нашел еще одно новое лицо. Молодой человек довольно приятной наружности с несколько слащавым выражением на породистой физиономии сидел рядом с его величеством и с интересом наблюдал за происходящим. Нетрудно было догадаться, что это еще один мой родственник через жену — королевич Владислав. Впрочем, почему только королевич? Семибоярщина успела присягнуть ему как новому русскому царю и привести к присяге множество жителей царства. Хотя патриарх Гермоген и освободил москвичей от присяги на основании невыполнения молодым царем своих обещаний, он, как ни крути, был сейчас единственным законным русским повелителем. И весь этот поход был затеян с одной целью — пропихнуть королевича на русский престол.

— Смотри, Владислав, какой искусный артиллерист, — проговорил король, — не возьмешь ли его в свою свиту?

— Отчего же не взять? — улыбнулся будущий король Речи Посполитой. — Если этот молодой человек шляхтич, то с удовольствием.

— Меня зовут Иоганн фон Кирхер, — отозвался я, еще раз поклонившись.

— А у вас есть какие-то грамоты, удостоверяющие вашу принадлежность к благородному сословию? — спросил стоящий за королевским креслом монах в белой рясе.

— Увы, падре, все мои вещи и документы достались разбойникам, так что сомневающимся в моих словах я могу предъявить только свою шпагу, — ответил я доминиканцу.

Не знаю, что на меня нашло и зачем я нагрубил святому отцу, но взгляд польского королевича, его голос и манеры показались мне крайне неприятными, а поскольку лицам королевской крови не нахамишь, я сорвался на монахе. Впрочем, тот тоже в карман за словом не лез.

— Что же вы, сын мой, не предъявили свою шпагу ограбившим вас разбойникам? — участливо спросил он меня в ответ.

Если после моего ответа монаху все присутствующие напряженно замолчали, то после того, как он парировал, разразились громким смехом.

— Отчего же не предъявил — предъявил, — ответил я монаху, — но ваша правда, святой отец, со шпагой у меня получается хуже, чем с пушкой, а вот пушки-то под рукой и не было.

— Что же, вы, молодой человек, приняты, — улыбнулся королевич, — а я позабочусь, чтобы у вас была под рукою пушка, когда вы в следующий раз встретитесь с московитами.

Впрочем, была во всем этом и хорошая сторона. Сразу после испытания мне выписали патент на чин лейтенанта пушкарей и заплатили задаток. Кошель с сотней талеров приятно оттягивал мой пояс, когда я отправился к маркитантам. Торговцы встретили меня восторженно: жалованье солдатам постоянно задерживали, и покупатель, плативший серебром, был желанным гостем. Первым делом я приобрел себе пару пистолетов. Увы, мои допельфастеры приватизировал пан Муха-Михальский, и я чувствовал себя крайне неуютно без привычного огнестрела. Ничего равного моим прежним пистолетам, к сожалению, не нашлось, пришлось приобрести два кремневых, довольно умеренного размера, а также пороховницу, пулелейку и все положенные принадлежности. Забегая вперед, скажу, что бой у моих приобретений был весьма недурен, а замки надежно высекали искру. У этого же торговца я реализовал доставшиеся мне по наследству от людей пана Мухи сабли и прочие колюще-режущие приспособления. Закончив с покупками, я поинтересовался, где можно починить оружие в случае поломки. Довольный сделкой торговец любезно указал мне путь и даже послал мальчишку-помощника проводить. Оружейник мне был нужен, чтобы доработать "винтовальную пищаль". Фитильный замок, конечно, безупречен с точки зрения надежности, но жизнь у меня бурная, так что фитиль не всегда подходит, точнее совсем не подходит.

Мастера звали папаша Курт, и был он бывшим наемником, оставшимся без ноги после ранения. На деревяшке особо не помаршируешь, поэтому старому вояке пришлось искать себе другое ремесло. Осмотрев принесенный мной карамультук, он, покачав головой, спросил:

— На что вашей милости этакое страшилище? Не спорю, при хорошо сделанном стволе оно бьет далеко и весьма метко, но, пока его зарядишь, того и гляди бой закончится. Это оружие хорошо для охоты, и то если только вам его егерь заряжать будет, а для войны оно совсем не годится.

— Не скажи, папаша Курт, — отвечал я ему, — на моих глазах из такого с крепостной стены ссадили одного бравого военного, который был уверен, что находится в полной безопасности. Для войны сгодится всякое оружие, если знать, как его применить.

— Со стены — другое дело, если это, конечно, не во время штурма. Но чтобы стрелять со стены, не надобен кремневый замок, вполне станет и фитильного.

— Папаша Курт, тебе не все равно, на что я трачу свои деньги? — немного раздраженно ответил я ему. Не рассказывать же в самом деле старому наемнику о пулях минье? — Ты сделай мне то, что я прошу, а там уж мое дело.

— Как скажете, ваша милость, но раз уж вам не жалко денег, так давайте я вам колесцовый замок поставлю!

— Мошенник, откуда у тебя такой замок?

— Да вот лежит у меня тут пистолет, которым его прошлому хозяину пришла в голову блажь драться как булавой. Всякому нормальному человеку известно, что яблоко на рукояти сделано для того, чтобы ловчее вытаскивать оружие из ольстры. Так нет, всегда найдется недоумок, который схватит его за ствол и давай лупить почем зря. И теперь лежит пистолет с гнутым дулом и треснувшей рукоятью, а замок, черт бы его взял, целехонек!

— Нет, — отвечал я, поразмыслив, — колесцовый замок не мог не пострадать и еще откажет, чего доброго, в неподходящий момент. Так что поставь мне кремневый, и точка. Хотя если ты не будешь драть цену, так я, пожалуй, куплю у тебя этот сломанный пистолет.

— А на что он вам?

— Слушай, любезный, тебе бы не оружейником быть, а исповедником.

— Ладно, не хотите — не говорите, но дешевле двадцати талеров я вам его не отдам, так и знайте.

— Папаша Курт, ты, получишь ровно половину от запрошенного — или оставишь его себе.

Покинув ушлого оружейника, я отправился в лазарет навестить раненого Казимира. Впрочем, назвать это заведение лазаретом было сущим преувеличением. Просто довольно большая изба, которую заняли пришедшие с поляками монахи-бенедиктинцы и где они в силу своих скромных сил пытались лечить страждущих, недостатка в которых не было. Находившееся неподалеку кладбище намекало, что лекари из монахов так себе, но, к моему удивлению, Казимир шел на поправку.