Путь в логово врага был свободен, оставалось перескочить на другой берег неширокой Другуски, снег на которой даже днем был крепким, сейчас же она оделась вдобавок ледяным панцирем, могущим удержать и пешего, и конного воина. Темрюк приложил ладони, сложенные ушкуем-лодкой, ко рту и взыл волком, скоро дружина собралась на другом берегу реки вокруг десятского, признавшего Улябиху и приблизившего к себе. Но баба не думала задирать нос, она невозмутимо готовила к делу волосяной аркан, снятый с убитого охотниками нехристя, и дергала нож в деревянных ножнах, чтобы он легче ходил. Вятка ждал возвращения разведчиков, посланных вперед, а когда они вернулись и обрисовали расположение ордынских отрядов, разбил дружину на десятки и указал каждому направление движения, сам захватив со своими воями середину. В мунгальской засаде остались трое самых рослых ратников, вооруженных оружием, добытым товарищами.
Десятки неслышно приближались к врагам, спящим глубоким сном победителей на кошмах и войлочных потниках вокруг юрты сотника. Часовые второго эшелона, уверенные в надежности первого охранения, дремали, обхватив руками длинные пики, и охотники сняли их быстро. Когда подошли вплотную к стойбищу, ни одна мохнатая лошаденка не встряхнула гривой и не забила по земле копытом, они потянулись широкими ноздрями к фофудьям вятичей, стремясь захватить побольше воздуха. И это оказалось еще одним успехом делу, чуткие воины орды слышали лишь их ровное дыхание. А может, они выпили после кровавого дня достаточно хмельной хорзы и теперь витали в белых и пушистых облаках, или в реках крови, что было правильнее. Вятка вывел свой десяток ратников к отряду поганых, занявшему небольшую ложбинку, часовой уже лежал на притоптанном копытами снегу, раскинув рукава чапана. Вокруг раздавались громкие всхлипы и бормотания, мунгалы дергали то рукой, то ногой, не выпуская из рук чембуров. Подавая пример, десятский наклонился к тугарину, накрывшемуся с головой какой-то тряпкой, резко развернув его за плечо, ударил ножом в середину груди. Проследив, чтобы нехристь затих без звука, метнулся к его соседу, спящему рядом. Темрюк сжал пятерней рукоятку ножа и прошмыгнул мимо конских голов, он стал бродить как тень по рядам тугаров, наклоняясь к спящим словно для поцелуя. Ратники разошлись кто куда, стараясь ступать ногами как на охоте — высоко поднимая лапти, обернутые дерюгой, заворачивая ступни вовнутрь. Званок с Улябихой нацелились на юрту сотника в середине стойбища, возле нее сидел на корточках то ли охранник, то ли рассыльный в накрученной на голову цветной ширинке. Одной рукой он сжимал рукоятку сабли, а другой опирался на пику, чембур был засунут за цветной кушак. Скорее всего, это был кипчакский слуга, примкнувший к орде в надежде поживиться добром в лесной урусутской стороне. Званок мягким прыжком заскочил ему за спину и резко ударил ножом между лопатками, а Улябиха нырнула во внутрь юрты, откуда доносился громкий храп. Вскоре храп перешел в хрип, но на этом дело не закончилось, потому что почти сразу женский визг перекрыл другие звуки. Званок отшвырнул полог, закрывавший вход в юрту, и ринулся на истошный крик, могущий всполошить мунгальский лагерь. Но он плохо знал супружницу, та уже стояла у выхода, вытирая нож о края какой — то занавески. Оба прислушались к неспокойному дыханию становища, но крик наложницы сотника никого не насторожил, видимо, тот не раз мучил ночных усладительниц извращенными приемами в любви.
Туман усиливался, это означало, что до восхода солнца времени было достаточно. Скоро дружинники начали находить жертвы только на ощупь или по силуэтам лошадиных крупов, они перестали ощущать пространство полагаясь исключительно на интуицию, а кровавой работы не убавлялось. Ничто не мешало разить врагов, погруженных в глубокий сон словно богом Перуном, защитником и надеждой, казалось, природа была на стороне козлян, обложенных погаными со всех сторон. Они старались использовать выгоду в своих целях, переходя от одного ордынского воина к другому, оставляя после себя недвижные тела. Вятка орудовал ножом как в огромном стаде баранов, загнанных в загон пастухами, он понимал, что малейшая оплошность может мгновенно изменить обстановку, поэтому не допускал ни одного неточного движения, чутко прислушиваясь к действиям подчиненных. Он дошел почти до края нового ряда, дно низинки начало приподниматься, указывая, что впереди будет подъем и наверху туман уже не такой плотный, когда вдруг почувствовал, что кто-то не сводит с него глаз. Самым опасным было то, что понять, с какой стороны на него смотрят, было невозможно, словно Вятка перешагнул черту, за которой напряжение стало еще выше. Он не спеша вытер нож о шубейку очередной жертвы и медленно поднял голову, но впереди слоились только пласты тумана, лежащие друг на друге. Тогда он повернул шею в бок и встретился в просвете между белыми космами с горящим взглядом, принадлежавшем тугарину в малахае, распластавшемся на земле. Из горла у него хлестала кровь, но рука все равно пыталась выдернуть из ножен кривую китайскую саблю. Вятка без замаха послал нож в лицо врага, острие вышибло зубы и застряло во рту, дрожа ручкой над толстыми губами. Тугарин сунулся было вперед, потом голову словно отбросили, он стукнулся затылком о твердый снег. Десятский наступил ему на лоб, выдернул лезвие из раззявленной пасти за ручку, затем сузил зрачки, стараясь оглядеться вокруг. Видимо, он только что разошелся с кем-то из ратников, бредущих параллельно, и подивился тому, как тихо управлялся тот с ордынцами, не позволяя издать ни звука, тем более, подать сигнал тревоги. Он снова наклонился к тугарину, привлеченный блеском за воротником шубы со свалянным как у бездомной собаки мехом. От нехристя шел запах, сравнимый с запахом лесной падали, когда ту брезговали жрать даже вечно голодные вепри. Вятка концом ножа поддел отвороты и увидел на шее золотую цепь с православным крестом, украшенным драгоценными каменьями и покрытым цветной эмалью. На ней болтались еще несколько золотых колец с перстеньками и женские сережки с алмазами и жемчугом, а так-же другие украшения из серебра. Скорее всего, поганый носил добычу на себе, не сваливая, как товарищи, в баксоны-кожаные переметные сумки. Вятка хотел было продолжить путь, когда вдруг почувствовал, что к нему кто-то приближается, медленно и осторожно. Он перехватил нож за лезвие и приготовил его для броска, но сразу понял, что волнения напрасны. Из тумана показалась лохматая голова Званка, покрытая треухом, за ней шерстяной платок Улябихи, подвязанный под горло, супружники словно ведали, где искать десятского. Тот молча указал им на добычу тугарина, как бы спрашивая, что с нею делать, и пока семеюшка пожимал плечами, его супружница опустилась на корточки и ловко сняла с шеи поганого цепочку со всеми побрякушками. Затем обшарила его сумку и переложила найденное в кожаную торбу у себя на боку, которая оказалась забитой украшениями почти доверху. Вятка собрался было продолжить начатое дело, когда из молока тумана вышел сбег Якуна. Десятский пощипал подбородок, затем подался к нему и негромко сказал:
— Сбирай мунгальских коней и выводи их за повода из низины наверх, откуда мы пришли. Ежели что не так, мы подадим тебе сигнал тявканьем лисицы, а ты ответишь нам волчьим воем. Кого встретишь — предупреди тоже. На волчий вой мы и сбегимся.
Якуна понятливо кивнул, но вместо того, чтобы пропасть в космах седого дыма, приблизил лицо к десятскому:
— Вятка, тут где-то наши посадские, которых поганые взяли в полон.
— А кто скажет, где мунгалы их держат, — нахмурил тот брови. — Нам пора сбираться в обратный путь, пока туман не опал на землю.
— А ров уже забыл? Он до краев полный кровными братьями, ажник под ногами чавкают, — оскалился Якуна. — Наших мужиков с бабами в полоне у поганых еще на такой ров наберется.
— Так оно и есть, — подтвердил Званок, поддержанный молчаливым согласием Улябихи. И предложил. — Мы возьмем тугарина, отрежем ему для острастки язык, чтобы только мычал, и прикажем указать место, где они держат полон.
— А ежели он все равно заблажит? — захрипел Вятка.
— Так рот-от у него будет тряпкой заткнут.
— Тогда он кровушкой захлебнется.
— Сглотнет, не впервой, — Званок скрипнул зубами. — А еще пообещаем сохранить ему жизнь.
Ордынец с нашивкой десятника, с которым поступили так, как предложил Званок, оказался понятливым, он засеменил короткими ногами из низинки наверх, мотая локтями из-за связанных за спиной рук и помогая себе кивками головы. Наверху пласты тумана поредели и охотники почти сразу увидели сбега Курдюма и ратника Звягу с двумя бывшими десятскими, которых Вятка взял под свое начало. Они были в крови, за плечами болтались ордынские луки и переметные сумы с добром нехристей. Вятка знаком указал, чтобы охотники пристроились к отряду и путь был продолжен. Скоро тугарин повернул по луговине в сторону крепости, заставив десятского усомниться в его действиях, он придвинулся к Улябихе, спешащей рядом, и сказал ей на ухо:
— Спроси у поганого, не надумал ли он сам стать ясыром заместо нашего полона, который томится у них?
Баба дернула нехристя за лопоть-одежду и перевела вопрос, но тот активно замотал головой, пытаясь указать плечом вперед. Ратники не стали его снова требушить, все было ясно без слов. Наконец, ордынец убавил шаг и кивнул подбородком в бок, скорее всего, он привел козлян в расположение другой сотни, в которой бывал не раз, иначе бы в таком тумане давно заплутал. Вятка оставил с ним одного из десятских с остальными направился рысьим шагом по указанному пути. Через некоторое время они наткнулись на кипчакские трупы, это сказало о том, что здесь успели побродить другие десятки и что никакого полона тут быть не должно. А если он здесь находился, то козляне освободили соплеменников от пут и указали им дорогу к проездной башне с крепостными воротами. И вдруг из темноты донесся слабый возглас на русском языке, будто кто-то звал на помощь, сомневаясь, что она придет. Вятка приготовил засапожный нож, Звяга и Курдюм скинули с плеч мунгальские луки и насадили на тетивы бамбуковые стрелы, Званок тихо звякнул ножнами китайского меча, отделанными серебряными пластинами, который он снял с пояса сотника, убитого супружницей. Якуна крутнулся волчком и переглянулся с Вяткой, тот указал кивком головы, чтобы он разведал то место. Сбега не было так долго, что десятский уже принял решение идти вместе с Курдюмом на выручку, когда из дымной пелены показался сначала он, а за ним размытые фигуры каких-то людей в отрепьях. Вятка догадался, что это был полон из посадских жителей, но не ожидал, что их окажется так много. А они шли и шли, окружая охотников молчаливой толпой, окровавленные, едва волочившие ноги, прижимавшие к груди кисти рук, разбитых каблуками мунгальских сапог.
— Посадских держали в овраге за Другуской, они чувствовали, что рядом с ними что-то происходит, но боялись подать голос. Они думали, что это мунгалы и тугары будили кипчаков, понуждая тех идти под стены нашей крепости даже ночью. — объяснял Якуна. — Думали, что ордынцы придут за ними, поэтому задушили охранников и настроились прорываться к нам сами.
Вятка вложил нож в ножны и развернулся к Звяге:
— Веди всех к засаде, там скажешь, чтобы дружинники проводили посадских до воротной башни, а сам бегом обратно, у нас каждый нож на счету.
— И до восхода солнца осталось недолго, — подсказал Якуна.
Из толпы вышли несколько молодых мужиков, глаза у них горели от внутренней ярости:
— Позволь, ратник, остаться с вами, у нас к ордынцам имеется дело, — обратился один из них к Вятке, учуяв в нем главного. — Оружьем мы обзаведемся, вон его сколько на трупах поганых.
— Дозволяю, но только здоровым, раненные и старики с бабами не теряйте ночку даром, — негромко разрешил Вятка. — Но чтобы слушаться приказов беспрекословно, и не шуметь, иначе все тут поляжем.
— Вота, оно так и есть, — выдвинулся вперед один из полонян. — Ты нам дай, ратник, двух дружинников, мы хотим растребушить стенобитную машину.
— Так мунгалы их еще не подтаскивали, — опешил Вятка. — Где вы ее заметили?
— А вота, с энтой стороны, надысь как раз и приволокли, — махнул шуйцей посадский. — Она на столбах, а столбы на колесах, посередке висит на цепях таранное бревно с железной оковкой на конце.
К первому мужику подмялся еще один вызволенный из плена, в рваной поддевке, с дерюгами на босу ногу, за ним подтянулись человек пять других:
— Ежели машину притрусить паклей, али тряпками, а потом прижечь от факела, она враз оденется пламенем, — уверенно сказал один из них. — У нее там, где трется, смазано жиром.
— Так и есть, — подтвердил сосед. — Ордынцы топили его из тех ясыров, кто по дороге издох, или кого убили сами. Растелешивали и бросали в громадный котел.
— Сбирайтесь, — коротко бросил Вятка, понимая, что стенобитная машина главнее всех мунгал, которых они успели отправить на тот свет. Если она разобьет ворота на проездной башне, то крепостью может завладеть тумен ордынцев во главе с темником. Когда набралось человек пятнадцать, Вятка продолжил голосом, не терпящим возражений. — С вами пойдет Курдюм, он приучен к ратному делу и знает наши сигналы. Но машину запаливать вы погодите до тех пор, пока мы не отхлынем назад.
— Вота как! — опешил было первый полонянин.
— Нам сполох ни к чему, пока не доведем до конца охоту, — ровным говорком пояснил Вятка. Он посмотрел на Курдюма. — Как подам сигнал лисой, так палите таран, а пока снимайте охрану вкруг него. Он же без присмотра не брошен.
— А ни то, за ним пригляд особый, — согласился недавний ясыр.
Посадские во главе с Курдюмом исчезли в тумане, остальной полон разделился на две части, малая отошла к охотникам и сразу принялась обшаривать убитых кипчаков в поисках ножей и сабель с луками и стрелами, большая потянулась за Звягой, уводившем ее к засаде. Вятка разбил новых охотников на десятки, выделил из них разведчиков и махнул рукой вглубь равнины, не забыв, как в первый раз, назначить коновода, собиравшего ордынских лошадей. И все опять погрузилось в странную сонную тишину, нарушаемую громкими стонами с храпом или воем настоящих волков с тявканьем лисиц, сбегавшихся на свежую кровь.
Охотники продолжили углубляться в расположение ордынского войска, оставляя после себя равнину, уложенную трупами нехристей. Они успели пройти несколько стойбищ с юртами сотников в центре, удалившись от рва на несколько сотен сажен, а азарт в сердцах не ослабевал, заставляя вновь и вновь взмахивать ножами, всаживая острия в спины, в горла и в груди врага, потерявшего чутье от одержанных побед над русичами. Но скоро адское напраяжение начало давать о себе знать, то один, то другой охотник попадал ножом в кость или доспех, заставляя врага вскрикнуть или вскочить на ноги, пока второй удар не ставил окончательную точку. Ночь тоже была не бесконечной, туман начал редеть, сквозь него можно было рассмотреть силуэт ратника, бредущего параллельно или впереди, и даже поймать последний взгляд тугарина, умирающего на конце широкого лезвия. Вятка почувствовал кожей обозначившийся конец охоты, он вытер клинок о полы тулупа жертвы и осмотрелся вокруг, оценивая обстановку. Еще ничего не было видно но верхние слои тумана начали светлеть, поднимавшийся ветерок стал рассеивать его как пух с тополей, образуя отдельные кучи. Вятка отошел назад саженей на тридцать и сложил перед губами ладони ушкуем, несколько десятских в разных концах равнины откликнулись отрывистым лисьим тявканьем, от рва донесся волчий голодный вой. Это сбег Якуна давал знать, что лошадей собрал и что ждет на них всадников. Так-же отозвался Курдюм, его ответ означал, что посадские расправились с охраной стенобитной машины, ждут указания на поджог. Скоро подали сигнал и от заставы перед рвом, оповещая воеводу маленькой дружины, что с ними все пока в порядке. Из дымных лохмотьев начали выныривать охотники и примкнувшие полоняне, у которых глаза не потухали от ярости, распиравшей изнутри, видно ордынцы оставили в душах глубокий след по себе. Мужики были при мунгальских луках и другом оружии, на плечах висели еще кожаные баксоны с добром нехристей. Когда собрались все, кто был посвящен в затею, Вятка разделил их на три отряда и заставил снять с плеч луки, потом выставил один отряд лицом вглубь равнины, а два других развернул на обе стороны спиной друг к другу. Получился как бы Тэ образный боярский посох, ощетинившийся оружием.