Терракотовые дни

Ланге остался недовольным, но кивнул:

— Из Абвера так же сообщают... Вы знаете, где Сходня?

— Знаю. Километров пятнадцать от города. Там маленькое кладбище и церквушка при нем была... Ее переделали в шашлычную.

— Вот именно — кладбище... На кладбище полевая жандармерия нашла парашютный купол — он застрял на деревьях. Мои друзья предполагают засылку в город высококлассного разведчика.

— Вероятно, он не так уж и высококлассен, если не смог убрать купол и врезался в деревья. Я знаю те места — там на двадцать километров кладбище — единственная роща.

— Говорят, та ночь была облачная. То, что он влетел в рощу — просто неудача. И просто удивительно, что он не поломал ноги.

— Все равно не пойму — а нам-то с того что за печаль. Сбросили разведчика — пусть его контрразведка и ловит. Или мы там будем подрабатывать на полставки, факультативно?

— А дело-то нам есть. Смотрите...

С ловкостью мага или карточного шулера, Ланге вытащил из воздуха сторублевую купюру.

Затем из-за отворота воротника Бойко извлек билет в десять оккупационных марок и добавил к ним другие десять марок — с атрибутами Рейхсбанка.

— Смотрите... — повторил он. — Рубли вам, конечно, знакомы. Немецкие марки запрещены к хождению на оккупированных территориях. Вместо них используются марки оккупационные, иначе кредитные билеты, которые, по большому счету, и деньгами не являются... А вот скажите, что у них общего?.. Можете рассмотреть получше.

Бойко не стал даже притрагиваться.

— Они все фальшивые.

— Отлично! А как вы догадались?..

— На сгибе рубля вытерлась краска. Подделка среднего пошиба...

— Ну да, ну да... Фальшивка (20). А вот еще экземпляр. Взгляните, — аккуратно извлек из портмоне новенькую хрустящую купюру.

Бойко аккуратно принял ее себе в руки. Осмотрел внимательно. Со всех сторон.

— Можно согнуть?..

Ланге кивнул. Бойко так и сделал. Согнул жестоко, ногтями скользнул по сгибу. Провел купюрой по щеке, понюхал ее. Кивнул.

— Это подделка либо очень высокого класса... Либо вовсе не подделка.

— Вот именно. Эти деньги самые, что ни на есть настоящие. Как известно, советские деньги на базаре продолжают ходить, хоть и не по прежнему курсу. Поэтому, когда присылают парашютиста, у них не болит голова, где брать рейхсмарки — ему просто печатают фальшивые кредитные билеты. Выдают поддельные советские рубли. А если не хотят рисковать агентом — деньги только что из-под печатного пресса. Эта купюра была в ходу никак не больше трех дней. А скорей всего — еще меньше...

— К чему это вы все мне говорите.

Ланге задумался, но ненадолго.

— Это я к чему сказал... И когда в следующий раз вы поймаете кого-то на базаре с фальшивыми деньгами, то знать не будете — преступник это или, как вы выражаетесь, патриот. Все смешалось — и преступник, и подпольщик использует одни и те же методы. И что характерно — с одними и теми же итогами. Ну что, решили что-то для себя?

— Решил, — кивнул Бойко.

— Что именно?..

— Я больше фальшивомонетчиков не ловлю.

Ланге махнул на него рукой почти зло:

— Да ну вас...

Управа

У Бойко появился свой кабинет. Неплохая комната на втором этаже, окнами на улицу. Стол, два стула, два шкафа — платяной и для бумаг.

Правда, за окном шумела совсем иная улица, нежели за окнами кабинета Ланге.

Да и "шумела" — громко сказано. Улица Спартака была хоть и центральной, но совсем тихой. Что характерно — ее, вероятно, не переименовывали со времен основания. Для основателей города Спартак был античным героем. Большевики сочли Спартака борцом за права угнетенных, нацисты (21) — древним Арием.

На этой улице, в бывшем здании дома-музея видного революционера, товарища Миронова, немцы открыли Управу.

Долгое время в здании было только двое чиновников: бургомистром назначили профессора истории Аркадия Кирьякулова. Что касается Бойко, то тут подсуетился Ланге: узнав, что в Управе будет выделен пост начальника вспомогательной полиции, он вытребовал это место для Бойко.

С той поры он совмещал две должности — в комендатуре являлся помощником Ланге, в Управе якобы возглавлял вспомогательную полицию. Первым своим распоряжением Владимир назначил своим заместителем Зотова, который этой полицией и руководил.

Впрочем, какая-то польза от управы все же была. Худо-бедно заработал отдел народного образования, в санитарный отдел врачи полевого госпиталя стали передавать перевязочный материал и не слишком просроченные лекарства.

В самой управе Кирьякулов самоназначил себя главой иного отдела, почти по своему профилю: культуры и просвещения.

Почему-то немцы под просвещением понимали все больше пропаганду.

...Часто в здание привозили перевязанные шпагатом тюки с листовками и газетами, кои надо было распространить.

— Куда складывать? — спрашивал посыльный.

— Да чего уж там, давай сразу к печке, — отвечал Кирьякулов, — чего два раза перекладывать?

Агитматериал, в отличии скажем, от провианта, поступал регулярно. Распространялся он в тот год бесплатно, да и, по большому счету, даром никому не был нужен. Сбили стенд, на который стали наклеивать номера газет, к нему прибили ящик, где лежали листовки, прокламации. Но Кирьякулов, аккуратно наклеив очередной номер прокламаций, клал всего-ничего, дескать, народ активен и уже все разобрал.

Остатком макулатуры растапливал печь.

Столовым ножом Кирьякулов взрезал шпагат. Пачка будто оживала, набухала. Прежде, чем скомкать и запихнуть лист в печку, бургомистр все же пролистывал номера, пытаясь выискать что-то интересное. Такое, как ни странно, было, например, с первой газетой, которая пришла в управу.

Одна статья вызвала у кого-то смех, у кого-то недоумение. Рассказывалось о подъеме производства в одной артели Киева. О том, что товар востребованный, производство расширяется, имеется пакет заказов. Все бы было хорошо, если бы артель эта не производила гробы.

Но в свежей партии макулатуры не было ничего разэтакого.

"Жид, жид, жид... Жидомасоны, жидокоммунисты..." — неслось со страниц газет.

— Да кто поверит в эту чушь?.. — спрашивал Кирьякулов. — Я вот при слове "еврей" вспоминаю своих соседей, Пельцманов. Так у их сына, Ильки, костюма приличного не было. Когда на свидания ходил, так забежит ко мне, просит, мол, дядя Аркадий, дай костюм на вечер... Ну и показывает на витрину, где костюм висит, что сам покойный товарищ Миронов носил...

— Ну и?..

— Ну и смешно становится — какой из Ильюшки масон?.. — Кирьякулов тяжело вздохнул и продолжил. — А вот костюм жалко...

— Что, так и не дали Ильюхе костюм?

— Давал, отчего не дать... Он его и погладит, и в чистку снесет, если что. Только как немцы в город пришли, я на той же неделе костюмчик на толкучку снес. Зря ведь — особо в том не нуждался. И отдал его за бесценок... А он бы вам подошел, Владимир Андреич... Вы с ним... С покойным-то, одного сложения...

Бойко покачал головой — ему стало смешно: у него уже был один костюм с чужого плеча. Из лагеря диаметрально противоположного...

Кирьякулов вбил гвоздь в стену, стал вешать на него портрет Гитлера. Повесив, задумчиво остановился.

— Интересно, что там с ним сейчас?..

— С кем? С Гитлером?..

— Да ну вас, Владимир Андреич!.. С Ильюхой, с Пельцманом... Его родителей немцы ведь за городом расстреляли... Хорошие люди были, царство им небесное...

-//-

В советские времена Кирьякулов что-то доказал, что-то откопал. Его научные работы цитировали вроде бы даже за рубежом. Казалось бы, ему светит должность повыше, если не в столице, то хоть кафедра в каком-то городе покрупней: в Ленинграде, в Киеве, можно даже в Харькове, но это уже грабеж.

Ни шиша.

Кирьякулова все же назначили директором музея. Но не в столице, а в Миронове, и не центрального, а дома-музея товарища Миронова, который в этом доме родился, затем умер за тридевять земель. Прах его замуровали в кремлевской стене, а город переименовали в его честь.

Не то, чтоб Кирьякулов обиделся на это назначение, но кукиш в кармане скрутил крепкий.

И если в краеведческий музей народ не валил толпами, то в дом-музей вообще мало кто заходил: может, заскочит парочка, которая спасалась от дождя, или там пионеров приведут, чтоб занять внеклассные часы. И тогда Кирьякулов водил экскурсии, рассказывая истории про вещи обыденные: вот стол, где он ел, вот буфет... Вот кровать, в которой будущего революционера, возможно и... Хм... Это пионеров не касается...

Эвакуировать музей, конечно же, забыли, но даже после того, как немцы вошли в город, Кирьякулов прилежно ходил на работу, открывал двери ровно в восемь, в пять вечера или чуть раньше закрывался...

На третий день оккупации в город прибыли селикционеры-оценщики. Они изъяли что-то в краеведческом музее, заглянули и в дом-музей к Кирьякулову.

Попили чай, подивились хорошему знанию немецкого языка смотрителя музея, внимательно осмотрели экспозицию, но, сославшись на неценность экспонатов, ничего не взяли. Впрочем, велели оставаться на месте.

За это Кирьякулов немного обиделся на немцев, но еще больше невзлюбил старую власть, из-за которой он три года сторожил всякую рухлядь.

Он убрал табличку с музея, но двери оставлял открытыми.

В музей и раньше мало кто заходил, а так и вовсе стали обходить стороной.

Через неделю к нему все же пришли. Визит посыльного Кирьякулов встретил без энтузиазма — в те времена приходили ко многим. После люди часто исчезали навсегда. Но, отдав распоряжение явиться в организационный отдел комендатуры, связной мотоциклист упылил по своим делам дальше.

Его не вели под охраной, он мог бы бежать из города и даже думал это сделать. Но все же где-то через полчаса Кирьякулов был в комендатуре. Там его ошарашили новостью, что именно его, как человека наиболее образованного, избрали бургомистром города Миронова. Кто и как избирал, говорящий с ним офицер пояснять не стал.

-//-

Когда Бойко занял кабинет, по требованию Ланге в тот же день в нем появился немецкий связист и провел туда телефон. Правда, вероятно, из духа противоречия аппарат поставил не на стол, а достал агрегат древней настенной конструкции. И когда телефон звонил, Бойко приходилось вставать, идти чуть не к двери.

Владимир почти не заходил к Кирьякулову, зато Аркадий Кириллович часто заходил к Бойко. Бургомистр был в том возрасте, когда человек, в общем, не старик, но зрелость подходит к завершению, и появляются привычки, больше свойственные старикам.

Так, он любил поговорить. Бойко же человеком был неразговорчивым, но иногда становилось до чертиков скучно, и рассуждения бургомистра были не такими уж и обременительными...

— Все стали филателистами! Все собирают марки! Кстати, Владимир Андреич, а вы разбираетесь в экономике?

— Нет, — виновато улыбнулся Бойко.

— Ну так я поясню. Беда в том, что оккупационная марка является кредитным билетом, она не обеспечена ни золотом, ни товаром, и чтоб улучшить свое положение, немцы могут напечатать их сколько угодно. Как следствие — инфляция, рост цен. Но это только половина беды. Дело еще в рублях...

— В рублях?

— Ну да. Немцы не отменили их хождение на оккупированной территории. Это вообще логике не поддается. Если абстрагироваться от каких-то смешных городов и не менее смешных людей, немцы борются за то, чтоб рубли стали простой, ничем не обеспеченной бумажкой, и в то же время даже во время войны пользуются ими. Во все времена войны велись многими способами, один из которых экономический. Скажем, еще Наполеон перед наступлением наводнял страну противника фальшивыми ассигнациями. А у нас ситуация блестящая: сидя в Москве можно печатать настоящие деньги, которые имеют легальное хождение, скажем, в оккупированном Киеве. Вся эта денежная масса обрушит экономику почище, чем это у нас было в начале двадцатых годов. Впрочем, вы тогда были молоды, вряд ли помните.

Бойко покачал головой — это время он помнил отлично.

— Знаете, что меня больше всего удивило ?.. — спросил Кирьякулов после паузы.

— Что же? — спросил Владимир из вежливости.

— Вот они переименовали проспект Ленина в Хорст-Вессель-штрассе. Замечательно. Улицу Калинина переиначили в Адольф-Гитлер-штрассе. Великолепно. Улицу Кирова тоже как-то переименовали. Уже не помню как, но тоже понимаю логику. Вот скажите мне, пожалуйста, а отчего они город не переименовывают? Ведь из одной обоймы деятели. Как вы думаете, почему? Большое видится на расстоянии?

— Не думаю. Просто представьте себе, если иной штурман начнет искать на старой карте какой-то Герингград, а найдет наш городишко...

Поезд Гитлера

А в городе переполох!

Немцы и без того аккуратные и чистоплотные, будто совсем рехнулись на порядке. Нагнали пленных, те мыли брусчатку привокзальной площади, разбирали свалки и завалы. Что не удавалось разобрать — накрывалось флагами.

Покрасили шлагбаумы, постригли деревья, побелили шпалы. Было бы времени побольше — пустили бы пленных с наждачной бумагой снимать с рельс ржавчину.

Наконец, сбили со здания вокзала транспарант "Труд, дружба, май" и повесили точно такой же, только на немецком языке.

Затем пленных убрали, но прибыл батальон СС в полной армейской выкладке, занял крыши, выставил вокруг вокзала свои пикеты.

Ждали высокого гостя. Говорили, что это Гимлер или Геринг. Но затем стало известно — ждут самого фюрера!

К лицезрению Гитлера "хиви" не допустили, но Ланге с легкостью вытребовал для Бойко отдельное разрешение:

— Только постарайтесь выглядеть пристойно. Побрейтесь, наденьте костюм, что я вам подарил. Погладьте его... У вас утюг есть?

— Нет...

— Дать?

— Не надо.

— А как вы обойдетесь?

— Как? Да как фрайер в тюрьме — чашку разогрею, да ею все разглажу...

Ланге кивнул, замолчал, собрался с силами и выпалил:

— Владимир!

— Да?..

— Есть еще одна проблема. Пока фюрер в городе, я буду вынужден изъять у вас оружие. Простите...

— А, может, проще мне не появляться на вокзале?

— Проще... Но не лучше. Я бы хотел видеть вас на вокзале. Без оружия. Поверьте, там и без нас будет полно людей, которые умеют стрелять. И что характерно — любят. Если хотите, я не возьму и свой "Вальтер"...

— Да полно вам, оставьте, — ответил Бойко, вытаскивая пистолет из кармана. Как вы говорили, сыскарь без пистолета выглядит глупо?..

Поезд фюрера был литерным, шел вне графика. Замирая на станциях, его пропускали составы с совсем не лишними на фронте танками, останавливались спешащие в тыл эшелоны с ранеными.

Поезд шел вне расписания, и потому не мог опоздать. Но меж тем на станцию он прибыл чуть раньше расчетного времени — просто влетел в облаке дыма и пара. Казалось еще немного и проскочит перрон. Но машинист сбросил пар, заскрипели тормоза, в вагонах стукнулись, будто чокаясь, чайные чашки.

На землю тут же соскочили сопровождающие офицеры, затем не спеша по лесенке, сошел сам Гитлер.

И если Ланге ожидал, что на Бойко фюрер произведет какой-то эффект, то он ошибся. Подумаешь, тоже мне вождь, — невысокий, уставший пожилой человек. Впрочем, раньше Бойко видел другого вождя — в Москве, в пуленепробиваемом гробу. Тот тоже был невысоким и очень пожилым. Лишь смерть стерла с его лица усталость.