Хроники Обетованного. Пути и маски

— Не нужно считать меня неженкой только потому, что я выросла в замке, эр Алья... Боюсь, они много хуже. Хотя... Что с них взять. Просто головорезы. Вот королева, что ведёт их... — она высокомерно вздёрнула бровь — в точности как Лаура — и Ринцо стало ещё больше не по себе.

Он взглянул на тонкий профиль жены и вдруг ощутил знакомый жар, бьющий в голову: желание иногда находило на него приступами, будто болезнь. Но сейчас?.. Ринцо провёл рукой по лбу и с трудом восстановил дыхание.

"Бред какой-то. Это всё вино".

Мысленно он пожал Лауре руку — как пожимают старому другу. Почему-то в такие моменты он чувствовал вину перед ней.

— И что же эта королева? — холодно спросила Лаура. — Я о ней наслышана, конечно... Та самая, которую, по-Вашему, собирался убить мой брат?

Повисло неловкое молчание; выражение лица Синны, однако, не изменилось. Слышно было, как оглушительно верещат цикады в саду и топочется по дому Челла. Ринцо ощутил жалящий укол боли в груди — проклятое сердце, та самая болезнь, что сгубила отца... Главное — не показать Лауре: она сойдёт с ума от беспокойства.

— Не собирался, — спокойно поправила дорелийка. — Мой отец приказал ему. Это был его долг.

— Чушь! — оборвала Лаура, и жилка забилась на её золотисто-смуглом виске. — Линтьель не убийца и не слуга Вашего отца. И он никогда не поднял бы руку на женщину. К тому же, — она опасно усмехнулась, — я и не знала, глупая, что таковы теперь методы Дорелии вести войну.

— Лаура!.. — выдавил Ринцо молящим полушёпотом, но Синна опередила его:

— Не мне рассуждать о методах его величества Абиальда — да продлят боги его дни! — но методы моего отца мне известны, — она выдержала паузу, и взгляды — тёмно-карий с угольно-чёрным — скрестились через стол, как мечи в поединке. — Ваш брат служил ему по доброй воле — как менестрель и волшебник... И Коготь. Коготь должен быть готов убивать ради тех, кому служит.

Ринцо дико было слышать такие циничные слова из девичьих уст — и Лауре, видимо, тоже.

— Это мерзость! — прошипела она. — Мерзко, что Линтьеля вовлекли в это. Он никогда не был жестоким. Музыка и магия — вот единственные его страсти.

— Возможно, — невозмутимо согласилась Синна. — Но главная из них — честолюбие. Смерть Хелт была бы подвигом, необходимой жертвой. Она остановила бы тот хаос, что сейчас творится в Ти'арге и подходит к моему королевству. Но Линтьель, как Вы верно сказали, не поднял бы руку на женщину... Он упал перед нею на одно колено и поклялся в верности от имени магов Кезорре.

Лаура вцепилась в край столешницы, точно собираясь подняться. Сердце Ринцо скрутило новой болью — на этот раз от того, сколько безумной любви было в этом рывке... Никакими усилиями ему не заслужить того, что всегда заслуживал Линтьель — на правах общего лица и крови.

Не выдержав, Ринцо положил ладонь Лауре на предплечье, и вторая вспышка золотистого жара сразила его от её тепла. Лаура — прекрасная, нежная, любимая... Как терпкость вина, что остаётся на языке горьковатым послевкусием. Как инжирная мякоть, тающая в гортани...

Как соколиный пух с буквами родного имени на нём — пух и перья, залитые кровью.

Ринцо вздрогнул и качнул отяжелевшей головой. Иногда ему думалось, что любовь тоже сродни тёмному колдовству.

Медленно, очень медленно для него прояснялся смысл сказанного. "От имени магов Кезорре" — уж не связаны ли с этим угрозы Дома Агерлан? Если они, конечно, не в сговоре с Хелт на самом деле...

Это надо бы сообщить надёжному человеку в Совете. Ир Пинто подойдёт.

— Пожалуйста, уходите! — выдохнула Лаура, в бессилии уронив голову на руки. Редко, очень редко она показывала при посторонних свою слабость: лишь плохие вести о брате и могли заставить её беззащитно сжаться и так быстро дышать. — Я не желаю видеть под своей крышей ту, что обвиняет Линтьеля в преступных планах или предательстве. Вы не знаете его по-настоящему. Я не верю Вам.

Леди Синна дёрнула острым плечиком.

— Как угодно... Но я всё равно буду просить защиты и помощи у Совета, — красноречивый взгляд в сторону Ринцо. — Я приложу все силы к войне против Альсунга, если только Хелт посмеет переступить границу Дорелии. Пусть исход войны решает судьбу Вашего брата, — презрительная полуулыбка. — Лично я не держу на него зла.

— Вон! — почти беззвучно произнесла Лаура, комкая скатерть. Ринцо знал, что сейчас она мысленно пишет портрет леди Синны — чёрной чернью, тенями без света. — Прочь, гадюка!

— Дорогая, не нужно... Простите, миледи...

Однако дорелийка не собиралась закатывать истерику или падать в обморок. Несгибаемостью характера она тоже походила на Лауру — но лишь так, как ледниковое озеро походит на горную реку, ворочающую камни.

— Ничего, эр Алья... Я искала Вас, Лаура, всего лишь чтобы познакомиться и рассказать о его поступке. Он много говорил о Вас, — её голос дрогнул — и вдруг потеплел, смягчился, растеряв кокетливую гортанность. — Он Вас любил.

Цикады запели ещё громче — если это было вообще возможно.

— Ваш кезоррианский пока плох, леди Синна, — тихо и грустно сказала Лаура. — "Любит", а не "любил".

ГЛАВА X

Граница Северного и Восточного морей — Минши, остров Рюй

У профессоров Академии между собой, как и у лучших студентов (скучных энциклопедистов без единой собственной мысли, вроде Нитлота), существовал особый безмолвный язык. Так всегда казалось Альену. В их манере говорить друг с другом, жестах, лукавых усмешках будто таилась принадлежность к высшему кругу посвящённых, избранных, которые приобщились к высокой жизни духа. Когда Альен учился — даже подростком, — он, конечно, уже знал, что никакого круга нет и что ему, например, нечего делать среди этих людей. Но впечатление не исчезло.

Недомолвки и многозначительные взгляды Бадвагура и Ривэна на второе утро плавания неожиданно напомнили ему об этом. Стало и смешно, и противно. Если бы Альен мог себе это позволить, он спросил бы напрямик: что, вдоволь насплетничались обо мне ночью? Но такая степень откровенности уничтожила бы всякую дистанцию между ним и мальчишкой-дорелийцем. А он этого очень не хотел.

Довольно долго Альен просто стоял и смотрел на горизонт. За ночь корабль ушёл далеко в открытое море, и суши не было видно — только серо-синяя даль, кончавшаяся туманом. Море в этом тумане плавно переходило в небо — или наоборот. Бескрайняя текучая пустота захватывала дух; холодное небо было чище красок в палитре. Альену не доводилось раньше плавать на настоящем судне под парусом — лишь на рыбацкой лодке, в детстве и во время странствий. И теперь он с удивлением прислушивался к своим ощущениям посреди этой пустоты.

Ему нравилось. Нравился тяжёлый от влаги, прохладный воздух, нравились переливы оттенков воды: пока прояснялся день, она из серой превращалась в синюю, а иногда поражала сапфировой голубизной или — возле островков и морских скал — становилась прозрачно-бирюзовой, напитанной золотыми прожилками. Должно быть, ближе к полудню там даже дно видится ярким и отчётливым — странная, непостижимо-простая игра природы... Русалки на исходе ночи скрылись где-то под днищем, так что, наклонившись, Альен мог разглядеть рыбьи стайки. Тогда в нём пробуждалось что-то полузабытое, мальчишески-хулиганское: хотелось, вытянувшись, без плеска войти в воду и вдосталь погоняться за рыбками.

Поймав себя на таком желании, он с недоумением улыбнулся и покачал головой: не время, ох, не время этого делать. Всему в Мироздании свой черёд, и он упустил те годы, когда имел право нырять в озеро за ракушками и полосатыми камнями для Алисии. Как бы бесхитростные живые твари не расплылись испуганно, почуяв в нём Хаос...

А может — просто почуяв его, подумалось Альену. Его — с его вечной рефлексией и идиотским самолюбованием. Всё естественное, живое и нормальное бежит от таких, и нечего списывать это на магию.

Он стиснул перила, рассеянно отметив, что так можно и всадить занозу. Здесь было спокойно — на деревяшке под куском ткани, затерянной в утробе текучего великана. Альену казалось, что он может стоять вот так вечно, чувствуя, как ритм пульса подстраивается под плеск волн.

"Вот почему мне так хорошо здесь, — понял он, прохаживаясь по скрипучей палубе, чтобы размять ноги. — Это время. Вот оно — совсем похожее на море, и наоборот. Только здесь можно почувствовать, как оно идёт — во мне и во всём".

От таких мыслей было и хорошо, и жутко, точно от мокрого прикосновения русалки — до лихорадочной щекотки где-то внутри. Учитель Альена (а заодно — друг и вечная мука) любил порассуждать о времени, о старости, о том, почему время выше и сложнее пространства... Иногда, дурачась, Фиенни вслух рисовал картинки из будущего Альена — представлял его осанистым, суровым стариком в окружении дюжины внуков и детей, трепетно внимающих каждому его слову за длинным столом. Тогда они оба смеялись, зная, что этому никогда не сбыться. Ничего более нелепого, чем себя в качестве отца семейства, Альен до сих пор не мог вообразить. Хотя Бадвагур, то и дело вздыхающий о своей робкой Кетхе, наверняка бы поддержал такую идею...

Даже плыть на другой конец света невесть куда, как теперь, — менее нелепо.

Фиенни...

"Прекрати".

— Фиенни, — вдруг произнёс кто-то совсем рядом. Альен вздрогнул. Голос мальчишки по-прежнему его раздражал, к тому же совершенно не гармонировал с этим именем. Всё равно что коверкать музыку мастеров из Кезорре на пастушьей дудке.

— Что?

Он обернулся. Ривэн стоял рядом, всё ещё бледно-зелёный от тошноты, и дожёвывал полоску вяленого мяса.

— Вы сказали это имя, милорд. Опять. Простите, что отвлёк от Ваших размышлений, — затараторил он, поклонившись. Альен поморщился.

— Что значит "опять"? — ("Сон в гостинице", — тут же понял он и поспешно продолжил): — Ты понятия не имеешь, о чём говоришь.

— Я потому и хочу знать, милорд...

— Альен!

— ...милорд Альен.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. За бортом сверкнул серебром хвост русалки (по оттенку чешуи Альен узнал ту, чьи немые песни слушал этой ночью), и Ривэн с ужасом отшатнулся.

— Нам ещё долго путешествовать вместе, насколько я понял, — примирительно сказал Ривэн. — Иногда полезнее разговаривать с людьми, чем с этими тварями... Простите, если забываю своё место...

— Ты забываешь своё место, — спокойно согласился Альен. Ривэн покраснел и со свистом втянул в рот остаток мясной полоски — зрелище было гадкое: он будто проглотил крысиный хвост. Впрочем, Альен сразу сообразил, что сам давно ничего не ел. Их содержательный разговор прервали запах дыма и покашливание Бадвагура, который поднимался на палубу.

— Старики в Гха'а говорят: непорядок, если драка сводится к крикам, от которых зря катятся камни, — пробурчал агх, приваливаясь спиной к низкому борту. Судя по бледности и всклокоченной бороде, он тоже плоховато переносил плавание.

— Поверить не могу, что ваши старики говорят такими длинными фразами, — зло парировал Альен, но потом извинился. В присутствии агха Ривэна было как-то легче переносить.

— Нет никакой драки. Я всего лишь... эмм... допустил бестактность, — проблеял Ривэн и тоскливо вздохнул, глядя на горизонт. Ветер ерошил его грязные волосы.

— Так не допускай их больше, — посоветовал Бадвагур, и они снова глянули друг на друга чересчур красноречиво.

— Вообще-то я ещё здесь, — вежливо напомнил Альен.

— Уж о тебе-то трудно забыть, волшебник, — усмехнулся Бадвагур, закусив черенок трубки. — Так, может, бросим споры и обсудим, что нас ждёт? Из объяснений того остроухого плута я понял едва ли половину.

С точки зрения Альена, боуги говорил весьма доходчиво. Но что поделать: агхи есть агхи.

— Плавание займёт дней двенадцать или четырнадцать, в зависимости от ветра, — сказал он, раздумывая, что бы ещё добавить. — Корабль пойдёт как можно дальше от суши, чтобы нас не заметили с берега. Через пару дней мы, вероятно, двинемся вдоль границ Минши.

— Минши, — вздохнул Ривэн. — Всегда мечтал попасть туда.

Альен вспомнил дурманящий порошок Зелёной Шляпы и рассказы о миншийских богатствах — шёлке, благовониях, серебряных цепях толщиной в волос... Что ещё могло привлекать там воришку? Уж точно не местные обычаи и легенды.

— А откуда ты всё это знаешь? — подозрительно спросил Бадвагур. Альен кивнул на толщу воды, скрывавшую русалок.

— От них.

— Те ещё твари, — поёжился Ривэн. — У меня от них мороз по коже. Простите, милорд.

— Ничего, — Альен ядовито улыбнулся. — Твой восхищённый взгляд и отвисшая челюсть вчера просто кричали о страхе.

Вопреки его ожиданиям, Ривэн не покраснел — только несмело хохотнул.

— Что Вы, милорд! Они красивые, конечно, но всё одно — бледные полурыбины... У меня не такой необычный вкус. Мне показалось, что они даже... ну, в общем... Не дышат.

"Вот уж действительно, ужасно", — отстранённо подумал Альен. Бадвагур кашлянул в кулак, но, к счастью, удержался от намёка на его некромантию.

— Дышат, — авторитетным тоном возразил агх и смахнул с бороды хлебные крошки. — Только жабрами. Я заметил.

Тот ещё эксперт по нечисти... Альен почувствовал, что солнце начинает не по-зимнему печь, и отступил в тень от мачты. Слишком яркий свет всегда заставлял его теряться.

— Мы можем доверять им. Не бойтесь, — сказал он, не очень-то уютно ощущая себя в роли успокоителя. — Они — порождения моря, его магии, его ритмов. Знают все рифы и течения...

То, как ориентировались русалки (насколько он успел понять), напоминало его собственное чутьё в магии. Точно так же Альен чувствовал потоки Силы, пронизывающие мир, и шёл на их зов. Точно так же пытался уловить издали гибельный жар, исходящий от разрыва в Хаос.

Будто отвечая на его слова, корабль сильно накренился влево, оказавшись на волне покруче других; парус туго надулся от ветра. Ривэн, едва устояв на ногах, снова позеленел и схватился за доски.

— Рифы?.. Они что, так и сказали?

— Зелёная Шляпа для того и дал нам их в провожатые, чтобы мы не наткнулись на рифы, — терпеливо пояснил Альен. — Или в шторм не попали на ужин к акулам.

— Акулы? — голос Ривэна сорвался на подростковый писк. Бадвагур хмыкнул.

— Громадные серые рыбины? В наших книгах написано, что они размером с человечий дом.

— Ваши книги писали те, кто никогда не видел моря, — заметил Альен. — Возможно, они имели в виду китов... Качка правда стала сильнее.

Крен влево теперь перешёл вправо, а потом судно дрогнуло, как от сильного удара. Альен нахмурился и замер. Всё было тихо, и он чуял русалок, всё так же снующих под днищем — сгустки древней водяной магии, безмолвного колдовства. Но что-то изменилось, и не в лучшую сторону. Еле уловимое нарушение в общей мелодии, неверный штрих в картине — угроза.

— Думаю, нам нужно уйти с палубы, — после паузы признал Альен, пряча разочарование: провести хотя бы один день здесь, наблюдая за морем, уже стало его навязчивой мечтой. Но мечты, похоже, на то и мечты, чтобы не сбываться. — И вести себя тихо.