Будни директора школы

...Вот зашла и "пенсионерка". Она зашла, как будто проходила мимо школы из магазина с пакетом цветным, присела возле стола, смотря на директора. А тот как раз о чем-то ругался с Гороно, чуть не грыз от злости телефонную трубку. Отвлекся только, чтобы извиниться, предложить сесть — и опять в бой.

Она посидела, послушала, посмотрела на него, такого молодого в ее глазах. И тут телефонный разговор закончился. Директор школы вопросительно посмотрел на нее.

— Спасибо, — и все. Встала и молча пошла к двери.

— А-а-а..., — что-то изобразил он, показывая рукой на пакет, оставленный возле ножки стола.

— Это вам. Из свежего урожая. Не болейте, — и мягко прикрыла дверь, ушла готовить свой кабинет к началу учебного года.

В пакете стояла трехлитровая банка свежайшего, еще жидкого, слегка мутного, не отстоявшегося, натурального пчелиного меда.

Взносы

— Что это? — директор школы с недоумением смотрел на разложенные перед ним прозрачные пакеты с маленькими цветными марками.

— Это марки. Членские взносы за год.

— Какие еще членские взносы?

— Весь коллектив школы является членом Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, — завуч по внеклассной работе потрясла одним из пакетиков с марками и отложила их в сторону. — Еще — Общество Красного Креста и Полумесяца, — еще один пакет...

— Постойте, постойте... Это что значит — весь коллектив? И я тоже, выходит?

— Конечно! И мы должны сдать к понедельнику сумму взносов, распределив эти марки среди учителей!

— ...Но я же не писал никаких заявлений... Как же я стал членом вот этого, как его, — директор поднес к глазам, утомленным чтением очередной инструкции, какой-то пакетик с ярко-зелеными марками. — Общество охраны природы? Это еще к чему?

— Вы просто совсем недавно у нас, не все знаете, — грустно улыбнулась завуч. — А вот еще ДОСААФ, вот общество любителей книги, вот...

Они сидели в кабинете директора и перебирали бесконечные пакетики с марками, на которых было написано: "2 копейки", "20 копеек", "40 копеек"...

— Вот, те, что дороже — их меньше дают, в процентном отношении, как вот "защиты мира", например. А те, что по две копейки — их на всех, по штату.

— И что? Теперь кто-то должен ходить по учителям и собирать эти копейки? Кошмар какой...

— А что делать?

— Ну, у нас же своей работы хватает? Нет?

— Нельзя же просто их выкинуть! Это же денежные документы!

Директор медленно закипал, смотря на кучу марок, которые, как оказалось, ежегодно распространяли среди учителей.

— Кто возьмет билетов пачку... — пробормотал он. — Сколько здесь всего?

— Чего? — не поняла завуч.

— Сколько всего надо сдать денег?

— Вот квитанции — всего получается шестьдесят рублей.

Директор достал из кармана бумажник, порылся в нем, недовольно бурча что-то под нос, достал три десятки, потом открыл сейф, покопался в заветной коробке, достал еще:

— Вот вам. Сдайте там, куда положено.

— А марки?

— Да, выкиньте их!

— Что вы, нельзя!

— Ну, дайте мне. Я деньги вам, вы — марки мне. Так можно?

— Ну, если так... — неуверенно сказала завуч. — Как-то это неправильно, мне кажется...

— А вот так — правильно? Ходить по учителям, отрывать от работы, "сшибать" копейки — правильно? Все. Тема закрыта. Переходим к рабочим вопросам.

Директор сгреб все марки вместе и сунул их на темную нижнюю полку сейфа:

— Пусть там полежат. На всякий случай. Раз уж просто выкинуть нельзя.

И это — работа директора?

— ...Это что? — удивился директор школы.

— Вы прочитайте, прочитайте, — со слезой в голосе сказала учительница.

— Но это же не мне?

— Все равно! Уже все равно! Прочитайте!

На двух разлинованных карандашом листах формата А4 разборчивым почерком были выписаны похождения жены в отсутствие ее мужа. Назывались даты и фамилии, места встреч и свидетели, делались предположения и выводы.

— Прямо детектив какой-то...

— Вам смешно? Это же про меня!

И точно — это все было написано о ней, учительнице его школы.

— Хм-м-м, — директор почувствовал, что краснеет. — А, собственно, зачем мне все это знать?

— Что знать? Что знать? Ничего же не было!

— Ну, не было... А я причем?

— Она это письмо моему мужу прислала. А он у меня ревнивый. Он уже по адресам пошел. Он уже в школу собирается.

Директор еще раз глянул в письмо: действительно, одним из ... э-э-э ... контрагентов... значился в нем учитель этой же школы. Служебный, так сказать, роман...

— Ну, так что вы от меня-то хотите? Моей фамилии в этом письме, вроде, нет?

— Как вы не понимаете? Он же сюда придет, в школу! Скандал же будет!

— Какой скандал? У вас же ничего не было?

— Ну, а он-то не знает! Эта дура старая так расписала все подробно...

— А вы знаете, кто писал?

— Конечно! Она же соседка наша! — и учительница, оглянувшись на закрытую дверь, прошептала фамилию своей коллеги.

Оп-па! Директор школы откинулся на спинку стула, ошарашено смотря то на разложенное перед ним письмо, то на раскрасневшуюся учительницу. Вот это мексиканский сериал...

— Вы уверены?

— Да некому больше! И по стилю... И — по почерку! Я специально классный журнал брала, чтобы почерк сравнить! Она это писала, она!

— Так, ей-то какой резон? Она же, извиняюсь, старая уже.

— Она не за себя! Она, дура эта, за мораль и нравственность!

— Ох... Это же самое страшное — когда за мораль и нравственность...

Он уже еле сдерживал смех.

— Знаете что, идите вы на урок. А я тут посижу, подумаю, поговорю с кем надо.

— Вы только никому письмо не показывайте!

— Ну, это ясно. Это конечно. Никому. Вот, в сейфе пока полежит. Идите, идите, — выпроваживал он ее. А когда вышла, наконец, шумно и с облегчением выдохнул. Ну вот... Дождался. Мало того, что ученики свои тайны несут, теперь еще и учителя... И что теперь делать? Он дождался звонка на урок и поднялся в учительскую, где сидел, готовясь к следующему уроку, тот самый учитель.

— Привет, ты как? — они с первого дня знакомства были на "ты", когда никого рядом не было.

— В норме, а что?

— Слушай, тут такое дело... Тут анонимка, в общем. Как сказать-то даже не знаю... Ну, ты же эту молодую знаешь?

Учитель побагровел:

— Как же меня достали все эти анонимщики! Да еще ты тут! У меня жена, дочь! Мать-перемать...

— Ты не матись... Точно — не было? А?

— Зуб даю, блин! Чем тебе поклясться? Да, я... Да на работе... Да...

— Все-все-все... Просто муж ее может прийти.

— О-о-о... М-м-мать! Если бы ко мне домой пришел — я бы его с лестницы спустил. А тут ты отдувайся. Сам. Ты теперь директор — тебе и решать.

— Чего решать? Просто не пущу и все. Но ты все же того, не нарывайся. Поспокойнее.

— Я? Не нарываться? Ты не понял? Не было у меня ничего с ней, не было! И не будет! Нафиг-нафиг... Служебный роман? Нафиг-нафиг!

— Вот и договорились.

Директор школы спустился на первый этаж и стал ждать ревнивого мужа, прохаживаясь по холлу возле школьного гардероба.

Ну, а что делать? И это — работа директора.

История

— Скажите, вы сами уверены в том, что рассказывали сегодня детям? — директор школы в своем кабинете беседовал с молодой учительницей истории. Он просидел у нее три урока, а теперь, посматривая искоса в свои записи, проводил "разбор полетов".

— В каком смысле? — встрепенулась та. — Я веду урок по плану-конспекту!

Директор с удивлением поднял на нее глаза. Конечно, откуда молодой, симпатичной, энергичной... Откуда ей могло быть известно, что он не просто так к ней пришел на урок, а потому что его попросили? И откуда ей бы знать, что попросили не родители, не завучи, а сами ученики ее седьмого класса, того самого, в котором она была классным руководителем? Но — как уверена в себе, как уверена!

— Хорошо, давайте по уроку... Вот вы в начале проводите опрос. Сколько времени обычно вы уделяете опросу?

— Ну, я не засекала точно...

— А я засекал. Опрос занял у вас двадцать минут. Пять минут после начала урока вы успокаивали класс. Двадцать минут опрашивали. Новый материал давали всего пятнадцать минут. И еще пять минут диктовали домашнее задание и ждали звонка на перемену. И это было не на одном уроке. Я же у вас сегодня полдня провел.

— И? — вопросительно приподняла бровь учительница.

— Что — и?

— Ну, вы минуты подсчитали, а дальше?

— То есть, вы не поняли меня? Хорошо. Смотрим еще раз: урок длится всего 45 минут. Из них 10 минут вы занимались оргвопросами. Я, как директор, считаю это недопустимым. Это слишком много.

— Буду исправляться, — кивнула та, записывая себе что-то в тетрадь.

— То есть, вы даже и не спорите?

— А что спорить? Вы отметили, я зафиксировала, буду стараться сокращать...

— Да? Ладно. Теперь смотрите: опрос и новый материал у вас как будто поменялись местами. Главное, выходит, опрос?

— Так вы же сами, и завучи тоже, будете спрашивать с меня за оценки! Надо же всем оценки поставить!

— А вам не кажется, что слишком мало времени на новый материал? Даже если отвлечься от того, что это история — 15 минут для любого предмета очень мало. Нет?

Учительница молчала, смотря на него круглыми карими глазами. Кивала на каждую пауза в словах. И молчала. Слушала.

— Хм-м-м... То есть, вы понимаете, да?

Она снова кивнула.

— Ну, ладно. Об этом вам еще и завучи напомнят, если будут ходить к вам на уроки, — сказал директор, делая зарубку в памяти: обязательно послать кого-то из завучей-методистов.

— А теперь давайте по предмету...

— Давайте, — кивнула снова историчка.

— Э-э-э... Вот меня заинтересовал один вопрос. Вы сегодня рассказывали, как началось классовое расслоение и откуда появились бедные и богатые, вожди и подчиненные...

— Да, эту тему я хорошо знаю. Вот нам ее так на семинаре давали, когда я на повышение квалификации ездила...

— Это вы с семинара принесли, что, — директор посмотрел в записи, — наследственная власть появилась, потому что некоторые нечистоплотные и жадные вожди стали передавать ее по наследству?

— Да, — уверенно выпрямилась учительница. — Нам так давали на курсах повышения...

— А что вам давали в институте?

— А?

— Ну, что вам давали в институте, в котором вы учились пять лет? Тоже так? Или о классах что-то по-другому было?

— Но нам же новое на курсах...

— Погодите. Вы что, все, что новое вам дали — час какой-то кто-то поговорил — сразу на веру принимаете и детям потом пересказываете? Это же не пятый класс уже, вы понимаете? И потом... Вы пятнадцать минут это говорите, потом ученики дома читают учебник... А в учебнике — не так!

— Но нам же...

— Вы не поняли? Ваш рассказ не совпадает с учебником. Как вы потом опрашиваете детей? За что ставите оценку? На каком основании? Он, выходит, страницу учебника вам наизусть рассказывает, а вы ему — троечку? Потому что не так, как вы объясняете?

— Но нам же...

— Вам на курсах повышения, да, кто-то делился опытом. Ну и что? Вы своей головой работать можете? Думать же надо! — уже вскипел директор.

На глазах учительницы навернулись слезы. Она дрожащими руками вытащила платочек из сумки, прижала его под веками:

— Я думала, вы мне поможете, а вы кричите...

— Я? Извините, сорвался... Но я не кричу. Когда я кричу — у меня дети писаются, милиционеры по стойке смирно становятся, а учителя — в обморок падают!

Он помолчал, ожидая ответной улыбки на явную шутку. Не дождался.

— Хорошо. Идите. Но имейте в виду. Я к вам еще не раз зайду. Потому что недоволен. И завучи к вам с завтрашнего дня будут ходить. Ходить и наблюдать. И помогать. Чтобы уроки истории не были для учеников седьмого класса самыми унылыми и скучными, чтобы история была — любимой, а учительница — самой уважаемой. Вот чего я хочу. И вот чего мы с вами будем добиваться. Вам ясно?

Она кивнула.

— Вы поняли, в чем мое недовольство?

— Да. Вот тут пять минут, а тут...

— Да не в минутах, не в минутах только дело... Ну, как вам объяснить, что история — это один из самых интересных предметов в школе. Он — гуманитарный, понимаете, человеческий... Эх-х-х... Ладно. Идите. Завтра у вас на третьем уроке кто-то будет из нас. Готовьтесь.

— Хорошо, — дрожащими губами вымолвила она и вывалилась за дверь.

А директор, дождавшись ее ухода, потянул к себе тетрадь с планированием и обвел ее фамилию жирно. "Надо будет завучей натравить", — подумал он. — "Пусть сначала методикой проведения урока с ней займутся. А потом я опять по фактам, по фактам. По предмету... Надо же учить молодую..."

Ленинский урок

В дверь постучали, потом приоткрыли, мелькнул черный глаз и в щель проговорили:

— Мы пришли...

— Сейчас-сейчас, — оторвался от бумаг директор школы.

Кроме того, что он был директором и весь день носился по этажам, гоняя бездельников, проверяя учителей, наводя дисциплину и составляя списки необходимого, он еще был учителем истории. Но учитель — это провел урок, и все. А он как-то связался со старшеклассниками, и теперь вечером раз в неделю они приходили в школу, чтобы послушать что-нибудь по истории более глубоко, чтобы поговорить, чтобы поспорить...

Вот и сегодня в шесть вечера в полутемном коридоре перед гардеробом кучковалось пятеро-шестеро будущих выпускников.

Кстати, любимцами на уроках они не были. Да и самим им история не казалась главным или самым любимым предметом. Зачастую, начавшись с истории, их беседы перетекали на обсуждение политики и жизни, потом опять — на историю, и так до позднего вечера, пока уже директор сам их не выгонял домой.

— Ну, что ж... Сегодня по плану у нас, — директор полистал тетрадь. — По плану у нас сегодня — Гражданская война.

— А скажите, вот это, то, что в Вильнюсе — это уже война? Там же стреляют? И танки...

— Ну, я думаю, что назвать это войной нельзя. Хоть и стреляют. Хоть и танки. Вот давайте подумаем, какие войны мы знаем в истории. Историю вспомним.

— Религиозные, — аккуратно подняв руку и получив кивок головы — разрешение, сказала отличница.

— Так. Раз. Есть такое.

— Ну, еще вот есть справедливые и несправедливые, — полистал методичку будущий абитуриент.

— Это где такое? Ну-ка, покажи... Вот ведь... Я уж думал, давно такого нет. Какие справедливые-несправедливые? Для кого они справедливые, а для кого — нет? Это кто оценку дает? Победитель? Не бывает войн справедливых. Все войны — несправедливы.

— А наша, Отечественная? — удивленно поднял голову заядлый спорщик и хитро прищурился: срезал!

Директор помолчал, глядя в сторону, в темнеющее окно, на улицу.

— А как ты думаешь, — спросил он. — Для фашистов, когда наши стали их бить, война казалась несправедливой? Они тут же сдаваться начали? Нам, справедливым?

— Так, что... И наша — несправедливая?

— Ну, как тебе объяснить... Понимаешь, справедливо или несправедливо — это же люди решают. И решают, как правило, потом, по итогам события. А войны — они не между людьми. Они — между государствами. Вот, Первая мировая, помнишь? Справедливая? Для кого?