Крылья ветра

Дон Филипп славно воевал, но остался ни с чем. Атэрру взяли под свою руку более дальновидные и ловкие семьи. Точно так и северные земли: несколько раньше их хапнули предки де Торра, умудрившиеся объявить себя королями и выстроить выгодные альянсы, исключающие прямое военное противостояние с соедями-Траста...

Так и привыкли жить, а вернее выживать, потомки тех Де Торра. Они ловко лавируют, то кланяясь северным соседям, то заигрывая с островами, то отсылая нежнейшие письма Изабелле Атеррийской и заверяя в полном своем уважении, а заодно отказываясь от иных договоренностей. Де Торра сейчас в очередной раз склоняют на свою сторону Башню и взывают к мудрости и — уже негласно — амбициям родичей, королей иных земель, ближних и дальних. Близко сошлись с правителем островной страны, по королевской традиции именуя его братом.

В итоге отношение правителей Атэрры к землям Тагезы окончательно обрело нынешнюю определенность. Если Бертран намерено не замечал северян, мечтая присоединить последний уцелевший на юге полуострова эмират, а затем и побережье за проливом, то Изабелла упрямо стремилась прихватить под руку владения де Торра, северные порты полуострова, лучшие хлебные поля и милые её сердцу яблоневые сады, а еще породистых коней, крупные верфи, рудники...

Хмурясь и обдумывая возможные планы жены, Бертран спустился во двор. Эспада — точнее, дон Эппе, если кто-то еще помнил его настоящее имя — ждал, придерживая повод королевского коня. Как всегда, явился дон при оружии и в сопровождении трех таких же нищих и лихих уроженцев Барсы, преданных своему господину и никому более.

— Дворец у берега посетил, — отчитался Эспада. — Колодец вычищен, я сам проверил.

— Увы, уже несколько дней в том нет пользы, — огорчился Бертран. — По крайней мере, на ближайшее время. Едем на север, до развилки.

— Приказать вино и...

— Мы будем там отдыхать и дышать ветром с моря, если таковой долетит сюда, одолев полсотни лиг... Хотя чего только не случается, — скривился король. — До заката дельце, без вина.

— Однако, — весело прищурился Эспада, придержав стремя для короля.

Он вскочил в седло и первым поехал вперед, поглядывая по сторонам и не убирая руку с бедра. Сколько ножей при себе имел дон и где именно их прятал, король не пытался понять. Но знал точно: разве что нэрриха опередит Эспаду, беззаботно болтающего и чуть покачивающегося в седле.

— Там ручей есть у развилки, — прикинул дон. — Приятное место, ближний берег высок. Тракт просматривается далеко, надежно. Оба тракта: и паршивый марайский, и подходящий с востока большой альварийский.

— Умеешь ловить рыбу?

— Когда в кошеле звенят эскудо? Да голыми руками! — Эспада задумался и вздохнул. — Мальчишкой я неплохо плел сетки. Теперь уж разучился, поди. А ручей хорош, студеный, глубокий, совсем как дома...

— Не любишь запад, — отметил Бертран давно известное обоим.

Спутник молча кивнул и снова принялся поглядывать по сторонам и насвистывать нечто легкомысленное. В городе Эспада особенно твердо помнил и свой песьий долг стража, и слова, сказанные полгода назад королевой. Мол, один волос с головы моего супруга будет стоить тебе всей шкуры, целиком... Конечно, тогда Изабелла была в дурном настроении, зима обошлась ей недешево, лишь недавно цвет лица королевы позволил надеяться на возвращение к ней настоящего здоровья. Да и вспышки гнева иссякли, явив привычное и столь высоко ценимую королем тихую вкрадчивость. Изабелла сегодняшняя не кричала бы на Эспаду, ограничившись милой улыбкой и парой слов на ушко, способных обесцветить самый густой загар...

Город остался позади, пригород тоже. Эспада кинул песету в пыль и без слов склонился из седла, отобрал корзину с ранним виноградом у пыхтящей от усердия девчушки лет семи. Выбрал крупную гроздь и принялся вгрызаться в мягкость, не выплевывая косточек и не заботясь о соке, текущем по подбородку. Ел Эспада жадно, и это странным образом делало мелкий виноград куда вкуснее, даже на вид... Бертран шевельнул коленями, высылая коня вперед. Поравнялся, выбрал себе гроздь. Обычный кисловатый, немного недозрелый полудикий виноград. Почему же он сейчас желаннее наилучшего парадского, подаваемого во дворце? Примерно по той же причине, какая толкает на ночные прогулки и интрижки. Добыть, ощущая себя ловким и сильным, куда занятнее, нежели лениво взять с серебряного подноса...

Рассуждая без слов о нелогичности природы человека, Бертран хмурился и усмехался. Короли не имеют друзей. Жаль... Тот же Эо, пусть и нелюдь, был интересным собеседником. Да, с ним приходилось играть в эдакого наивного короля-мальчика, но все же...

— Эспада, что ты думаешь о природе вопросов? — негромко буркнул король, вспомнив трактат, возвращенный Башне.

— А точнее? Скажите, кого и когда, и я решу вопрос любой природы, — дон облизнулся и вгрызся в новую гроздь, рыча и сглатывая сок.

— Сегодня уж точно — никого, — загрустил Бертран.

На сковороде равнины жарился день, исходя соками лета. Пока что его закатный бок еще нимало не подрумянился, и солнце пекло во всю, старалось, как обезумевший от усердия дворцовый повар. Когда впереди послышался далекий звон ручья, Бертран искренне уверовал: это струится пот земли.

Кони зафыркали, волнуясь и требуя повод: почуяли воду и отдых. Эспада отправил вперед одного из своих подручных, проверить место. Когда король подъехал к высокому берегу, дон оттеснял конем упрямого деревенского недоумка, не понимающего, с кем он препирается и чем завершаются подобные ссоры для безродных.

— Уймись, — прикрикнул Эспада, уловив настроение короля. Пусть он и не был силен в рассуждениях, но чутье имел безупречное. — Сколько луж на свете, столько дураков с удочками!

— И сетками, — буркнул едва слышно король.

— Был бы я умен, гоняли б меня, как дона Хакобо, — оскалился Эспада в искренне счастливой улыбке. — Как гляну на него, пот прошибает. Еще немного ума, и он так отощает, что только в профиль и будет заметным. То на север галопом, то к еретикам, то вовсе не пойми, куда. Или вон — в Башню, плоть умерщвлять, тьфу... Свою-то зачем, да еще самому ж усердствовать? Пусть враги стараются, для того они и есть.

— Ты оригинальный грешник, — рассмеялся король. — Однако же кто еще угостит меня кислым виноградом?

— И полусырой рыбой, — Эспада прищурился, упер кулак в бедро и возвысил голос: — Эй, пацан! Где твой улов? Показывай.

— Огромная рыбина, славный дон, даже кит, пожалуй, помельче, да! — недоумок заторопился расхваливать добычу. — Я сам поймал, верите? Все сам, с утра пришел и еще думал: нет, жарко, день худой. А только усердие — оно у меня есть, и отец тоже всегда говорит: ты упрям, как баран, Лало. Пусть так, а только вот она, рыба, славный дон...

Король спешился, пониже надвинул шляпу, опасаясь своего сходства в профиль с портретом на эскудо новой чеканки. Бертран при этом отчетливо сознавал: эти страхи всего лишь эхо болтовни о Хакобо. Пустой страх...

Доны уже раскрыли и укрепили полог, дающий тень. Неумолкающего ни на миг недоросля увел по тропке вниз, к воде, Эспада: рассматривать 'кита' и готовить костер. Бертран устроился на услужливо брошенном на траву плаще, принял, не глядя, из рук одного из провожатых малую подзорную трубу. Повозился, фокусируя её и рассматривая дороги, не особенно людные и совершенно лишенные карет... Краем уха он слышал, как Эспада азартно торгуется и уже собирается ехать в деревню, за тем самым бараном, чье упрямство превосходит норов недоумка-рыбака.

Слова Изабеллы приобрели здесь, в стороне от столицы, несколько иное звучание, горечь мгновенной обиды осела. Во многом жена права: он несколько младше, это приходится признать. Он склонен пока что принимать не вполне обдуманные решения. Как это, сегодняшнее. Что можно увидеть и понять, сидя на траве и глядя на пыльную дорогу? Ровным счетом ничего королевского, важного для страны... Если толком обдумать все, он здесь оказался лишь оттого, что не смог легко принять сказанное Изабеллой. И захотел заново обмозговать, не заботясь о важных встречах, поверенных, просителях...

На севере страны настоящая большая война не копится, именно теперь и без подготовки ворошить тамошнее змеиное гнездо — себе дороже. Тронь всерьез де Торра, и они примутся кричать о предательстве, обратятся к Башне и привлекут на свою сторону соседей. Они уже столько раз приобретали и теряли свою нелепую и несколько надуманную независимость, что вспоминать скучно. Зачем едут в столицу? Надо полагать, намерены торговаться... Возможный брак островитян с племянницей Изабеллы более не угрожает целостности и покою Эндэры. До того, как девушка наконец так долгожданно заболела, её прочили чисто политический альянс при прямом и активном участии де Торра, это известно и не подлежит сомнению.

Если бы королева имела более вспыльчивый нрав, если бы узнала о тайне переговоров зимой — рискнула бы наказать ненадежного союзника, используя рапиру Кортэ или подобного ему наемника. Но теперь нет, теперь так действовать — слишком грубо и прямо, ничуть не в стиле Изабеллы. Тогда зачем ей понадобилось ужинать в обществе нэрриха? Неужели всего лишь провокация ревности? Глупо... Велик ли смысл ревновать к нэрриха, да еще и именно к этому — рыжему неотесанному мужлану? Впрочем, и без ревности обида гложет. Его, короля, не позвали на ужин. Словно он собирался прийти — и оказался перед наглухо закрытыми дверями.

Бертран сел и зарычал от недоумения: а он, кстати — собирался ли на тот ужин? И не вспомнить, ясно иное: он теперь непременно отужинает во дворце. Завтра же!

Бертран поморщился, наблюдая за растущей суетой у края невысокого обрыва. Мясо упрямого барана уже жарилось, а нетерпеливый Эспада рвал зубами сырой, почти не изменивший цвета, кусок, смеялся и резал новые крупные ломти, нанизывал сразу на две бросовые старые рапиры и передавал деревенщине — держать на весу над огнем. Пацан попался усердный, он сопел, глотал слюни, переворачивал неудобное сооружение из двух стальных стержней, тратя всего себя на наблюдение за готовкой. Иногда от старательности высовывал язык. Это было смешно, и это было в точности так приятно и уютно, как обычно — если не мешать дону Эппе дурачиться.

Горизонт слева, на закатной стороне, медленно пропекался до золотистой корочки, обещая отдых и солнцу-повару, и всему миру, утомленному жарой. Бертран снова нашарил под боком подзорную трубу. Вмешиваться в дела Изабеллы он более не желал, и смотрел вдаль скорее по привычке, без интереса. И еще — показывая донам свою занятость. Пыли над восточной дорогой было немного, несколько верховых спешили без особенной суеты, рысью. Три возка переваливались на больших, выше бортов, колесах, влекомые толстобокими мелкими лошадками. Пеших путников было мало, их тоже можно пересчитать без труда. Бертран проглотил зевок, заел последней кистью винограда, от кислого взбодрился. Покосился в сторону костра и решил еще потянуть время, то есть все же пересчитать пеших. Восемь человек, и один из них — такой же недоумок, наверняка папаша полагает его твердолобее барана. Бредет, раззявив рот, босой, из вещей — один тощий мешок за плечами. Не иначе, дурак в поход собрался, на мир поглядеть и себя показать. Как же, впереди — столица, а родная деревушка, небось, аж в полудне пути за спиной, несусветная даль, великое странствие. Бертран задумчиво отложил подзорную трубу.

— Карета, — негромко бросил Эспада, словно издеваясь над душевным покоем своего повелителя, наконец-то обретенным им после всех дрязг дня.

Король нащупал трубу, одновременно вглядываясь в точку у самого горизонта. Изображение, повинуясь повороту регулировочного кольца, постепенно сделалось резким и внятным. Гербов на таком расстоянии не рассмотреть, но и без того сомневаться глупо — именно де Торра. Две кареты, три десятка конной стражи личной охраны, кроме того молодые доны из свиты — верхом, горячат себе кровь и скрашивают скуку поездки, на ходу шутливо ругаясь и тесня соперника конем.

— Готово, — сообщил Эспада, подсунул под руку по-походному украшенное рубленой зеленью малое блюдо с мясом.

Бертран кивнул, не в силах отказаться от наблюдения. Он продолжал смотреть на дорогу и карету, а для участия в трапезе требовательно раскрыл ладонь, и немедленно получил узкий стилет с нанизанным на лезвие лучшим куском вырезки. Пробуя сочную, шкварчащую жирком баранину, король вспомнил о нелепом дураке, так кстати отправившемся в поход. Везучий! Увидит рядом, в нескольких шагах, малый выезд де Торра. Одни кони чего стоят! Ссорься — не ссорься, а только все упряжки королевской конюшни закупаются на севере, уже съезженными. Несравненная красота — тагеские скакуны. Вон хоть шестерка первой кареты, чудо. Белее облака, ни единой темной отметины на шкуре, не рысь — танец! Шеи гибкие, мощные, длинные. В холке рост одинаков и велик, без локтя две канны, выносливость безупречна: кони тянут тяжеленную карету, пожалуй, с самого утра, но их шкуры не потемнели, их движения мощны и легки...

Король повел подзорную трубу и недоуменно шевельнул бровью: дурака на дороге уже не было. От страха сиганул в кусты? Может, не такой уж он и дурак. Доны скучают, такие они опасны диковатыми, грубыми шутками.

Взгляд короля снова вернулся к выезду Де Торра, изучил коней. Оценил вороного, вырвавшегося вперед, заинтересовался внешностью его седока. Мальчишке нет и двадцати. Лицо совсем юное, безусое. И... смутно знакомое. Бертран вздрогнул, точнее отрегулировал резкость.

— Эспада! Коней, быстро.

— Уже, — верный королевский пес сразу же бросил возню с мясом и костром.

Он заседлал скакуна для хозяина и правда едва ли не в миг, подвел, привычно придержал стремя, заботясь об удобстве посадки. Сам вскинулся в седло, хлестнул коня концом повода, пуская в галоп. Карета была уже достаточно близко, отчетливо различимая для невооруженного глаза. Еще немного — и верховые сопровождения де Торра могли бы вырваться из низинки, заметить отдыхающих донов и даже пожелать с ними пообщаться...

Костер горел, мясо стыло, хлопал растерянно и жалко полог никому не нужного шатра... И топот копыт удалился, удалялся...

Когда шум стих вдали, парнишка-рыбак выбрался к костру, почесывая исколотую руку. Само собой, он, взашей изгнанный Эспадой, остался любопытствовать и затаился поблизости. И что такого, если страшный дон давным-давно отправил восвояси? Собственно, расричался, едва мясо поспело.

Голод бурчал и ворчал в пустом брюхе, пацана. Голод напоминал о себе так звучно, что недоросль опасался: доны могли бы, прислушавшись, разобрать шум и найти убежище наблюдателя в щетине зарослей, покрывающих скалы. Но доны уехали, да так поспешно, будто бесы их погнали. Рыбак посопел, расчесывая пузо и принюхиваясь к сытным мясным запахам. Сглотнул — и занялся делом. Приволок мешок, бросил у тлеющего костра и принялся собирать ненужное знатным донам мясо, и сырое, и уже прожаренное, истекающее пахучим соком.

Шепотом юноша рассуждал о глупости благородных: купили рыбу за две песеты! Истратили на барана горсть серебра, много более, отец сразу назвал на торге в деревне, считая вырученные денежки и светлея лицом. А как батюшка теперь встретит! Взяли-то чужаки с туши всего ничего, бросив кости, годные для супа, жилы, требуху — и много вполне хорошего мяса.