Толпы бродили по улицам, прося дать немного горячей воды ради любви к Богу, ибо они хорошо знали, что им не могли помочь чем-либо еще. Страдания становились невыносимыми, и 120 наших солдат, в том числе несколько наших караульных, дезертировали к врагу. Они представили подлинное описание нашего положения, но (голландцы) не поверили этому, так как рассказ показался слушателям невозможным, и, кроме этого, его рассказывали люди, искавшие оправдания своему поведению. По правде говоря, положение дел было гораздо хуже, чем его можно было описать. И Бог так предопределил в Своей мудрости, что хотя дожди здесь идут три или четыре раза в день, ибо (Цейлон) лежит так близко к экватору, но во время всего периода осады не упало и капли, и это вызвало такую сильную жару, что невозможно было даже в обуви ходить по улицам, ибо они были завалены телами умерших, облепленных назойливыми мухами, и распространяли ужасное зловоние. Был мясник, который резал на мясо собак, и всякий, кто получал арратель (1) (собачьего мяса), считал себя очень удачливым. Умерших слонов съедали вплоть до шкур, и некоторых из них тайком убили, чтобы получить шанс (на жизнь); из пятнадцати слонов, которые у нас были, не уцелел ни один, за исключением Ортелы, потому что он был всеобщим любимцем. Не было ни одного нечистого животного, которое бы не употребляли в пищу; целые семьи высокородных португальцев находили умершими в их домах.

Одна женщина, местная уроженка, чей муж был убит неприятелем, была доведена до крайности голодом, от которого страдали все. У нее был грудной младенец, когда у нее пропало молоко, и, думая, что дитя все равно неизбежно умрет, несчастная женщина решила ценой его жизни продлить собственное существование. Итак, она убила его и вспарывала ему живот, когда женщина-соседка случайно вошла в ее дом в поисках огня. Пораженная тем, что она увидела, соседка спросила, что она делает со своим ребенком; и, подобно тому, как вор, застигнутый с украденной вещью в руке, обычно не может найти другого оправдания, кроме нужды, так сделала и эта бедная женщина, и призналась в том, что она собиралась сделать. Соседка в ужасе выбежала из дома и огласила это дело; о нем сразу доложили капитан-генералу, который прислал адъютанта, чтобы арестовать эту женщину, отвести ее на бастион Мапане и привязать к пушке. Город был взволнован этим инцидентом и назначенным наказанием, в связи с чем некоторые благочестивые священники пришли к генералу с просьбой смягчить приговор. Они настаивали на том, что женщина не может понести большего наказания, чем убийство собственного ребенка из-за мук голода — величайшее несчастье, какое только возможно в жизни, и деяние, которое отвратительно самой природе. Тогда генерал помиловал ее, чтобы избежать возникновения скандала в нашем бедственном положении. Ходили слухи, что имели место и другие случаи такого же рода, но я упомянул только о том, что знаю наверняка.

Неприятель вел (по городу) шквальный огонь, используя против одного только бастиона Сан-Жуан, как я сказал, шесть батарей, некоторые из которых состояли из восьми кулеврин. Напротив Ворот Королевы у них была одна батарея, из которой они разрушили нашу линию стен, как уже был рассказано. К 4 мая они построили здесь еще одну батарею из шести пушек, и в ту же ночь собирались установить на нее артиллерию, чтобы разрушить бастион Сан-Себастьян; и так как он был небольшим и находился в сильно обветшавшем состоянии, они должны были добиться своей цели без особых сложностей.

Во время осады в городе находился священник из ордена иезуитов, отличавшийся энергией и незаурядной смелостью. Понимая, что если неприятель продолжит вести огонь оттуда, он за несколько дней сделает беззащитным весь город и легко им овладеет, так как в нем оставалось к тому времени лишь горстка защитников, он поделился своими соображениями с некоторыми из тех, кто, как он думал, последует за ним в любом предприятии, как поступали в других. Никому не открыв своего замысла, он дал знать тринадцати единомышленникам, чтобы они были наготове в полдень, и, успешно испросив разрешение у капитан-генерала, совершил вылазку из города во главе этих немногих храбрецов и незамеченным вступил на (неприятельскую) батарею; и здесь они набросились на бывших там голландцев и изрубили их мечами, так что лишь немногие спаслись. В один час он разрушил батарею, которая была сделана из стволов пальм и фашин и, предав всё огню, он вернулся со своими спутниками, не потеряв ни одного человека, под прикрытием густого дыма, оставив неприятеля в растерянности и смятении; и я не сомневаюсь, что если бы с ним было 300 человек, он не оставил бы ни одного голландца в живых.

В 8 часов утра 7 мая, в воскресенье, когда на бастионе Сан-Жуан находился только капитан гарнизона, один часовой и один артиллерист, неприятель появился под ним; и это было не трудно, так как батареи находились в таком разрушенном состоянии, что сделать это было легче, чем подняться на холм. Голландцы убили трех человек и захватили бастион без сопротивления. Сразу была поднята тревога, и все поспешили на свои посты, ибо отсутствовали, находясь на мессе. Около тридцати человек первыми добрались до бастиона, и видя, что неприятели спускаются на дорогу, они набросились на них с такой отвагой, словно их смертью стремились спасти свои жизни: и схватка была настолько ожесточенной, что были убиты 76 врагов, в том числе три капитана, а остальные отступили на бастион, бросив пять знамен и больше не осмеливаясь спускаться на улицу.

Когда неприятели были хозяевами этой позиции, небольшой гарнизон, который находился у нас на остальных постах, насчитывавший в общей сложности 150 человек, собрался вместе и предпринял три штурма за один день, чтобы выбить их с бастиона. Мы бросали большое количество пороховниц и ручных гранат, и ни одна из них не загорелась, но когда одна все же вспыхнула, мы причинили им большой урон, ибо когда порох вспыхивал среди них, причем его никто не успевал заметить, их разрывало на куски так, что мы видели, как в воздухе летали горящие шляпы и клочья знамен.

К вечеру, когда противник больше не мог выдержать наш огонь и сильное пламя, от которого они потеряли большинство людей в своем отряде, они оставили свою позицию и разместились снаружи, чтобы защищать ее, укрываясь за парапетами, которые были настолько отвесными, что они могли делать это очень хорошо. Вследствие большого количества пороха, которое мы использовали для восполнения нехватки людей, пламя не могло не переброситься на другие предметы, и это вызвало большой пожар, от которого погибли несколько наших офицеров и пострадали деревянные постройки бастиона; и так как глинобитные укрепления не имели никакой опоры, пушка рухнула на землю.

Мы потеряли в этот день более 80 солдат и капитанов, каждый из которых продемонстрировал чудеса смелости и преданности в защите поста; не меньшую отвагу проявили капитан-майор Антониу де Мелло де Кастро, Гашпар Фигуэйра де Серпе, Диогу де Соуза де Кастро, Руи Лопиш Коутиньо, дон Диогу де Васконселуш и другие фидалгуш и капитаны, которые мужественно погибли во время осады. Невозможно назвать их всех и подробно описать, что сделал каждый из них. Но падре Дамиан Виейра из ордена иезуитов заслуживает не меньшей похвалы, ибо во время всей осады он вел себя так, как подобает скорее заботливому и энергичному капитану, чем священнику. Не было такой атаки, в которой он не участвовал бы в первых рядах, и некоторые были спланированы им, причем все успешно; это именно он сдерживал тех 300 голландцев, которые ворвались в город через озеро при первом штурме, и именно он установил батарею у Ворот Королевы; в заключение я заявляю, что орден (иезуитов) может гордиться таким солдатом, а солдаты — таким капитаном.

К 9 часам вечера у нас больше не осталось людей, чтобы сражаться с неприятелем; и если бы они снова сделали вылазку и стали теснить нас на улице, то, вне сомнения, с легкостью убили бы тех немногих, кто еще оставался в строю. В эту ночь они принесли множество фашин и земли, из которых сделали парапеты возле города, а к утру развернули артиллерию; когда мы увидели это, был созван совет, чтобы решить, что следует делать в таких обстоятельствах. Некоторые высказывались за то, чтобы отослать нескольких еще бывших в городе женщин и детей в церковь и предать ее и весь город огню, а немногим оставшимся мужчинам погибнуть с мечом в руке в гуще врагов, так, чтобы не осталось даже памяти о жителях этого города, и враги не могли гордиться его завоеванием. Прелаты духовных орденов, которые присутствовали на этом собрании, осудили это предложение, заявив, что это был бы поступок язычников и варваров, и что все человеческие и божественные законы запрещают его: наш долг состоит в том, чтобы подчиниться воле Бога и не сопротивляться Его повелениям; ибо хотя Его Величество придавал большое значение защите острова, но именно его министров следовало призвать к объяснению, почему за столь длительное время нам не прислали никакой помощи.

Принимая во внимание эти причины и со слезами на глазах все согласились, что обстоятельства не допускают никакого иного выхода, кроме того, что мы должны вступить в переговоры с голландцами и просить почетных условий капитуляции; для этого было назначено 9-е число месяца, и вплоть до отправки уполномоченных мы продолжали сражаться. Условия, которые они предложили, заключались в том, что все солдаты должны покинуть форт с оружием, с зажженными фитилями, развевающимися знаменами и барабанным боем, и пройти маршем с четырьмя пушками до Носса-Сеньора-да-Вида, штаб-квартиры (голландского) генерала, где должны сложить свое оружие; капитанам должно быть оставлено их холодное оружие, и они и все пехотинцы должны быть отвезены в некоторые крепости нашего государства; солдаты должны были оставить свое имущество в домах местных жителей, чтобы каждый мог забрать свои вещи при посадке на корабли; оба генерала с их слугами и движимым имуществом должны быть доставлены в любой форт, куда они пожелают; и та же уступка была сделана всем жителям города и их семьям; им разрешили также в течение одного года беспрепятственно продавать все свое движимое имущество, которое они не могли или не хотели увезти с собой; в течение этого промежутка времени всем должны быть выданы пропуска для отъезда на кораблях. Аналогичные условия были предложены священникам, и им разрешили забрать с собой при отплытии все принадлежности церковной службы; но от них потребовали не носить на людях украшений, золота, серебра и тому подобных предметов, чтобы избежать насилия от рук солдат. Эти условия были подписаны Адриано Увандремодом, генералом, который сменил Гиральдо Холфота, убитого мушкетным выстрелом в ходе осады.

(1) Мера веса, примерно равная фунту.

Глава XXVI

Капитуляция города Коломбо и перевозка солдат в Негапатам

В 3 часа пополудни 12 мая 1656 года мы вышли из города. Нас насчитывалось 73 очень истощенных солдата, — все, кто остался здесь, в том числе несколько со сломанными руками и ампутированной ногой, и все похожие скорее на мертвецов.

Мы прошли в одиночном строю через толпу туземцев, которые глазели на нас с обеих сторон, выказывая на своих лицах те чувства, которые владели ими при виде нас в таком положении, ибо почти все они были нашими врагами из Кандии. Нам пришлось оставить четыре пушки в городских воротах из-за нехватки людей, которые могли бы из тащить, и, дойдя до штаб-квартиры в Носса-Сеньора-да-Вида, мы сдали всё наше оружие страже, но капитаны и офицеры сохранили свои шпаги. Затем мы вошли в дом, где встретили генерала и майора, которые оказали нам очень любезный прием и произнесли в нашу честь тост, желая нам (благополучного возвращения), сказав, что мы должны остаться здесь, а они должны встретить пехотинцев и их светлости генералов. Мы ответили, что их светлости могут идти встретить генералов, но все солдаты находятся перед ними. На это они изменились в лице и радость, с которой они встречали нас, сменила большая грусть. После обмена несколькими словами на своем языке они ответили: "У нас сложилось впечатление, что ваши светлости были главными офицерами" (parecia-nos que Vossas MercЙs erao os officiaes maiores). И так и должно было быть, ибо всякий раз, когда тот или иной офицер был убит, его место сразу занимал другой, и поэтому из 73 оставшихся в живых было столько же офицеров, сколько и солдат.

Как только они направились в город, пришел (голландский) капитан и учтиво попросил нас следовать за ним. Он отвел нас в несколько хороших домов, расположенных рядом с фортом, которые обладали преимуществом в виде окруженных стенами садов, разместив у ворот охрану; эти солдаты очень дружелюбно относились к нам и приносили нам всё, что мы просили. Здесь мы оставались два дня, после чего к нам явился генерал лагеря (Mestre de Campo General), рассыпавшись в извинениях за то, что его занятость не позволила ему лучше позаботиться о наших удобствах, и он был уверен, что нам пришлось испытать сильные тяготы из-за отсутствия необходимых вещей. Он не спеша провел нас в город по дороге, говоря, что мы должны будем ответить перед Богом за то, что позволили уничтожить так много людей в попытке сделать то, что мы не смогли совершить; он осмотрел посты, которые мы защищали, и они нуждались в гарнизоне из не менее чем 1200 человек. Он читал о многих былых осадах, но ни одну из них нельзя было сравнить с этой: ибо хотя они продолжались дольше, но не сопровождались такими невзгодами и инцидентами, как эта; каждый перебежчик рассказывал о страданиях в городе, но никто (из голландцев) не верил им, так как считали описанное невозможным.

Он провел нас по своим осадным линиям, чтобы показать нам свои форты и батареи. Беседа с ним дала нам возможность расспросить его о том, сколько пороха и боеприпасов они израсходовали: он сказал, что не знает количества боеприпасов, ибо кроме больших поставок, которые они получили трижды, они также пользовались нашими. Количество пороха, которое он назвал, было настолько велико, что мы были поражены; но я не упоминаю его, так как не полагаюсь на свою память. Включая подкрепления, в этой осаде принимало участие 8350 человек, все европейцы, и из них осталось в строю 1200 человек, способных носить оружие, и 700 раненых и обожженных; все прочие были мертвы.

После этого он провел нас в город и в церковь ордена иезуитов, где оставил нас со словами о том, что мы можем перенести туда все наше имущество и заключать любые сделки, какие хотели, ибо через три дня мы должны будем подняться на борт. Одна рота была размещена в качестве стражи у двери церкви, чтобы не допустить грубого обращения с нами со стороны кого-либо из солдат; всякий раз, когда мы изъявляли желание выйти за пределы церкви, чтобы что-то купить или продать, мы вольны были сделать это, но не ночью, из опасения, что с нами что-нибудь случится. Когда однажды (голландский) маршал лагеря застал нескольких солдат, пытавшихся вломиться в дом богатого горожанина, он уложил одного из них на месте своей шпагой и приказал повесить двух других; поэтому он назначил четыре патруля со строгими приказами не допускать дурного обращения с любым из наших людей. Три дня спустя нам приказали готовиться к отплытию и нас проводили на борт двух кораблей вместе с некоторыми местными жителями и бедными вдовами, но нам не разрешили брать ящики или сундуки, чтобы не перегружать суда; поэтому каждый человек взял свое имущество в тюках и баулах. Так мы отчалили, и через несколько дней достигли Негапатама, где голландцы отпустили на свободу всех тех, кто был взят в Галле и кого они распределили по кораблям. Условия капитуляции были пунктуально выполнены в отношении как генералов, так и местных жителей, со всеми из которых обращались в высшей степени учтиво.