Записки подменыша

Алиса через силу улыбнулась и отодвинулась, тяжело дыша. Ласково коснулась лица Даниэля, наблюдая вспышки тревожного чувства вины в его взгляде — кровавые вспышки заката, вспышки пуль, рвущих в клочья её фотографию.

А знаешь, мне даже нравится. Нравится, что ты отказываешь. Нравится, что ты настолько не голоден, настолько пресыщен; что тебя нужно завоёвывать. Ты мог бы стать и моей далёкой светлой Беатриче, и моей красивой капризной сучечкой — кем угодно. Ты аморфный и поддающийся, как вода. Ты постоянно говоришь, что многие "использовали" тебя, "вредили" тебе; может, хочешь проверить, не рассматриваю ли я тебя сугубо как секс-игрушку?..

— Видео закончилось. Неплохой канал, кстати, — кивнув на ноутбук Даниэля, сказала Алиса. — А ты смотришь в основном по двадцатому веку или что-то более давнее тоже? Что-нибудь об античности или средневековье я бы послушала, мне нравится такой контент.

* * *

Четыре дня спустя

— ...Пап, а кто, получается, выиграл последний матч? Армения?

— Ага.

— А какая столица у Армении? Иерусалим?

— Не-ет! — (Мягкий басовитый смешок). — Иерусалим совсем не там. Ереван.

— Ереван?! — (Восхищённое тоненькое восклицание. Мальчик подскакивает на стуле, взбудораженно пробуя экзотическое слово на вкус). — А ты там был?

— Ага. — (Всё ещё добродушно усмехаясь, отец отпиливает очередной кусочек от стейка и вытирает усы). — Знаешь, сколько там бывает вагонов в метро?

— Сколько? — мальчик таращит глаза, улыбается с весёлыми ямочками, соскребая со стенок креманки остатки мороженого.

— Четыре.

— Четы-ыре?! А почему так мало?

— Ну, вот такие короткие поезда.

Алиса улыбнулась, помешивая кофе. От отца и мальчика веяло уютным теплом, доброй спокойной сытостью; они оба явно вкушали момент счастья и безмятежности, не думая о том, что будем потом. На такие идиллические сценки хочется смотреть, как на картину в раме — умиляться, не обращая внимания на то, что за их пределами. Диссонансы и противоречия, старые и новые грехи, скелеты в шкафу — всего этого будто нет в грузном усатом мужчине сейчас, когда он рассказывает сыну про короткие поезда в Ереване.

Счастливое детство, вечер в кофейне. А дома их, наверное, ждёт заботливая матушка. А может, не дома — может, только спешит домой с работы, из фитнес-клуба или после сеанса с психологом. Очаровательно.

Иногда её удивляло, что в мире всё ещё существуют такие очаровательные вещи. Особенно — в Гранд-Вавилоне, среди его выморочных сияющих проспектов и жёлтых колодцев-дворов.

Уведомление. Теон.

"В прошлый раз ты обещала мне ответить на три неудобных вопроса. Помнишь?"

Алиса отложила меню (на первой странице барной карты чернела забавная, но честная надпись: "Осторожно: алкоголь вызывает расширение сосудов, круга интересов и друзей") и аккуратно коснулась ложечкой облака взбитых сливок на венской вафле. Пышные белые завитки в форме пирамидки, фигурно политые шоколадом; то тут, то там торчат тонкие ломтики банана. Даже жаль рушить такую красоту.

Как и красоту Теона. Его настоящее имя она не запомнила — какое-то блёклое, — но он был похож на Теона Грейджоя из "Игры престолов". Точнее, актёра, который его играл: те же фактурные широкие скулы, лёгкая щетина, вьющиеся рыжевато-русые волосы, похожие на отполированную медь, и хитрые, холодные светлые глаза. Так Алиса и решила его окрестить. С Теоном они виделись один раз — гуляли часа три, бродили кругами, захваченные разговором. Ему было двадцать два (на сайте знакомств он приврал, указав двадцать четыре); он трудился на нескольких работах, учился на тренера, любительски разбирался в психологии — разбирался настолько, что вёл блог на тему пикапа и отношений со смешным до колик пафосным названием "Мужская дорога". В блоге уже набралась пара тысяч подписчиков, и иногда Теон давал платные онлайн-консультации — закомплексованным парням, не знающим, о чём говорить на первом свидании, девушкам с жертвенными глазами ланей, подсевшим на эмоциональные качели в отношениях с манипуляторами, и замужним сорокалетним женщинам, которые запутались в собственных изменах и неудовлетворённости. Ни психологического, ни психиатрического образования у Теона не было, но он этого не скрывал и даже, казалось, наоборот немного этим гордился. "Я самоучка, — лукаво щурясь, говорил он — и плотоядно оглядывал Алису со своего невысокого роста. — Всё благодаря опыту". Опыт у него, действительно, был довольно богатый и специфический — например, он на первой же встрече увлечённо рассказывал Алисе историю своих отношений с женщиной за тридцать, которая оказалась замужней, постоянно ему врала — и с которой он пару месяцев снимался в вебкаме. Тем не менее, Теон постоянно подчёркивал, что уже отошёл от всех этих хаотичных заблуждений юности; что он ищет только покоя и стабильности — как он выражался, "скучных отношений". Да и вообще он во всём ратовал за столь модную "осознанность": не пил, не курил, регулярно занимался спортом, ложился спать и вставал в одно и то же время, медитировал, не ел мучное и сладкое, штудировал книги по саморазвитию, периодически устраивал себе "месяц воздержания" — без секса и онанизма, — и с такой же периодичностью по несколько дней не прикасался к смартфону и ноутбуку во имя "информационного детокса".

В общем, в нём было всё, чтобы привести Алису в ужас. Всё — если бы эта фанатичная арийская упорядоченность не сочеталась с какой-то непонятной сумасшедшинкой, которую сам Теон будто бы старался, но не мог в себе побороть.

"Помню, конечно. Без проблем, я люблю игры с вопросами", — написала она в ответ.

"Пьёшь вино?"

"Это что, уже первый вопрос?"

"Нет. Первым вопросом могло бы быть: "Каким ты видишь наш первый секс?" (раз уж и там, и там есть слово "первый"). Но я пока не буду об этом спрашивать".

Алиса фыркнула. В целом, неплохой ход — но не слишком изящный. От гуру пикапа можно было бы ожидать и чего-то поинтереснее.

"Нет, без вина. Сегодня только кофе".

"Мм. Я уж думал — вдруг коротаешь вечер с бутылочкой Шардоне".

"Не люблю Шардоне. Из белых больше всего люблю Пино Гриджо — оно свеже?е, фруктовее. Иногда ещё могу выпить Совиньон Блан".

"Я плохо разбираюсь в сортах вина".

"А я хорошо разбираюсь в ответах на провокации".

"Ахах, прочитала меня! — со смеющимся стикером обрадовался Теон. Алиса представила, как он добавляет ей балл в своём мысленном рейтинге. Оценивает её по шкале "пригодности для отношений"; гуру пикапа любят применять к женщинам эти жуткие слова — пригодная и непригодная (словно речь о службе в армии, не меньше), — и Теон из их числа. — Итак, первый вопрос из неудобных. Когда у тебя было последнее свидание?"

Можно ли назвать свиданием вчерашнюю встречу с Даниэлем?.. Алиса честно задумалась.

Вроде бы да: они опять ночевали вместе, вместе ужинали и взахлёб говорили; было много комплиментов и нежностей, объятий, массажа; были поцелуи — впрочем, чуть вялые с его стороны. Но в том, как Даниэль с ней общался, по-прежнему было что-то странное. Что-то влекущее и пугающее одновременно.

Он писал и звонил каждый день — сам, без какой-либо подачи с её стороны, без напрашиваний, без необходимости заигрывать и выдумывать предлоги; писал просто и искренне. Очень человечно — хотя такое определение наверняка задело бы его, с его забавно-жутковатой фанатичной мечтой стать киборгом. Желал ей доброго утра и спокойной ночи, то и дело спрашивал "как ты, солнце?" (и упорно продолжал называть её солнцем — несмотря на её насмешливое ворчание), зачем-то докладывал, где он и чем занимается, отправлял селфи с рабочего места ("Ох, какая уставшая замученная красота", — отшучивалась Алиса — хотя от одного взгляда на эти селфи её швыряло в глупый жар), делился с ней милыми бытовыми подробностями — от горестных стонов о том, как он устал и проголодался, до чего-нибудь совсем уж восторженно-абсурдного — вроде: "Бли-ин, я тут такого жирного таракана только что убил — чёрного, усатого, с палец толщиной, отвечаю! У меня их вообще-то нет, у меня довольно чисто, но от соседей ползут — развели, блять, заразу..." — и смешной скороговоркой добавлял: "Ой, извини, пожалуйста!" — или: "Я почти до конца прошёл игру, кста, совсем немного осталось! Ну, Assassin's Creed III, помнишь, я рассказывал?.. Правда, потом хочу начать проходить заново. В смысле "зачем"?! В другом костюме персонажа! Там, когда в другом костюме бегаешь по тому же сюжету, всё совсем по-другому!"

Если Алиса долго молчала, он присылал ей стикеры; особенно она любила кокетливую лисичку, обернувшуюся хвостом. Теперь эта лисичка настолько плотно ассоциировалась у неё с Даниэлем, что от одного взгляда на неё радостно и печально теплело в груди. Постоянно отправлял песни, которые ему нравились, — в основном что-то тяжёлое, панк-рокерское, — и нетерпеливо добивался рецензий Алисы. "Нет, ну вот тут у меня хотя бы сначала не шла кровь из ушей, — иронично отмечала она, стойко дослушав до середины. — Сначала даже мелодия некая ощущалась, я пару раз разобрала текст... А потом — снова родные звуки из ада. Я вздохнула и подумала: ну окей, погнали по старинке!" В ответ Даниэль не обижался, а смеялся в аудиосообщениях — так радостно и заливисто, с таким несокрушимым искристым обаянием, что было невозможно не рассмеяться в ответ. Если Алисе действительно нравилась его музыка — например, что-то нуарно-внежанровое, что-то наподобие того, что он включал ей в вечер знакомства, — это приводило Даниэля в восторг. Он слушал её оценки и рассуждения с бесхитростной жадностью — будто это помогало ему лучше сформулировать собственные мысли, придать чёткость собственному аморфному мнению. Алиса не щадила себя — припоминала Шекспира, Фрейда, античную и славянскую мифологию. Одна из песен Даниэля — о странной птице: то ли счастья, то ли горя, — напомнила ей картину Васнецова "Сирин и Алконост". Чёрное и белое, жизнь и смерть, радость и тоска — бок о бок, на одной ветке, и поют в унисон. "Пой же мне, пой, моё грустное счастье!" — пропел Даниэль в ответ своим чарующим глубоким голосом — и с тех пор эта фраза тоже стала их фразой.

По вечерам Даниэль теперь исправно звонил ей по видеосвязи — расспрашивал её о травмах прошлого, говорил о своих многочисленных бывших (то с драматичной болью, то очень легко — его эмоции текуче менялись в пределах одного диалога, как цветные стекляшки в калейдоскопе), спорил с ней об искусстве, отношениях или политике. Алису то смешил, то немного раздражал его по-подростковому радикальный максимализм; аморфность и адаптивность в нём причудливо сочетались с бараньим, непрошибаемым упрямством. Например, он упорно доказывал, что чтение не нужно — что оно неспособно ничего дать человеку в эпоху Интернета и игр, что всё это взаимозаменяемо. Аргументы Алисы о знаниях, о сформированной веками культурной традиции, о развитии речи, абстрактного мышления и личностных качеств, о том, что при чтении максимально концентрируется внимание и задействуются особые отделы мозга — не те, что при прохождении игр, — всё это Даниэль с лёгкостью разбивал. (Ну, или ему так казалось). "Когда я прохожу игру, я там и читаю, и воспринимаю её эстетически, и сопереживаю персонажам, и развиваю свою эрудицию и логику. Нахуй мне читать, если мне это просто скучно?! Нет, я уже понял, что, чтобы тебе нравится, надо читать книжки, — но я так не хочу!.. Не хочу соглашаться с тем, что мне чуждо. Вот я практически ничего в жизни не читал, университетов не заканчивал — и что, я от этого зарабатываю меньше тех, кто заканчивал? Или хуже умею общаться? Или в целом тупее? Или даже пишу безграмотнее? Что это даёт?!" — возмущённо восклицал он, хмуря нежные тёмные штрихи бровей. "А говоришь, что в тебя легко что-то "внедрять" и что ты "всеядный", — подкалывала Алиса. — Видишь же — легко отвергаешь то, что тебе неблизко". "Нет, просто у меня это не так работает! — сурово заявлял Даниэль. — Меня нужно заинтересовать! Не рассуждать про всё это отвлечённо, а прям вот сажать с собой рядом и говорить: давай почитаем! Вовлекать меня в это, понимаешь?"

Давай почитаем. Прямо-таки брать за руку и вести на детскую площадку, улыбаясь усталой родительской улыбкой. Алиса пыталась это представить — но почему-то такая картинка отдавала абсурдом и не укладывалась у неё в голове. Не только потому, что для неё чтение было индивидуальным, почти интимным процессом, которым нужно заниматься именно наедине с собой, но и потому, что она, даже при всём своём разбушевавшемся материнском инстинкте, не была готова настолько стать ему мамочкой.

Ну, или ей так казалось.

Во всей этой картине — на первый взгляд, безоблачно-прелестной, как семейные посиделки отца и мальчика в кофейне, — было несколько смущающих Алису моментов. Во-первых, Даниэль не предлагал встретиться. Он постоянно кокетливо ронял что-то вроде: "Вы только позовите — и я приду" или "Эх, сейчас бы винца с Вами бахнуть, леди Райт!" — но никогда не проявлял внятной, открытой инициативы. Алиса точно знала, что он придёт, если она пригласит, что согласится, если она сама захочет прийти к нему, если позовёт его в кафе, бар или кино, — но такое явное отсутствие движения навстречу немного её озадачивало. В этом спокойном ожидании было что-то странное. Очень женственное, очень пассивное. Безумно возбуждающее. Он не просто не привык за кем-то бегать и привык брать то, что дают, — он привык, что дают, причём отовсюду, много и охотно. Перспектива постоянно проявлять инициативу самой не нравилась Алисе: она слишком хорошо знала, как трудно порой провести грань между смелой инициативностью и унизительной навязчивостью. Но её давно никто не ставил в ситуацию, где она была бы настолько вынуждена её проявлять. Больше того — где ей бы настолько этого хотелось.

Она ощущала, что Даниэль уже ведёт с ней игру — невинную, вряд ли осознанную, но всё же игру. Это завораживало.

Во-вторых, Даниэль, несмотря на щедрые тёплые лучи своего внимания, явно не был на ней сфокусирован. И Алиса всё больше с досадой замечала, что это начинает её напрягать. Они ни разу в открытую не говорили об активности Даниэля в местах вроде Badoo или Tinder'а — но было очевидно, что он там не просто чувствует себя как дома, а практически прописан. Он со спокойствием знатока рассуждал о свиданиях, отношениях, сожительстве, сексе — без всякого трепета или смущения, очень обыденно, часто шутя; в том числе — шутя над гуру пикапа вроде Теона, над блогами и курсами для них (мужчин, чересчур озабоченных этой тематикой, Даниэль метко называл "обиженками", которые своими смехотворными попытками манипулировать пытаются отомстить всему женскому роду). Постоянно возникали какие-то дамы из прошлого, стремящиеся вернуть его или просто выйти с ним на контакт, — за несколько дней таких выявилось уже две, включая злополучную Симону (и это только те, о ком он рассказывал). Телефон Даниэля вечно разрывался от уведомлений и звонков, он то и дело необъяснимо пропадал со связи на два-три часа (особенно вечерами) и всё время был в перевозбуждённо-весёлом настроении сытого энергетического вампира, который питается женским восхищением. Созваниваясь, они каждый раз говорили допоздна, и Алиса могла бы предположить, что он ночует дома, — но замечала его онлайн в четыре утра и позже. Было ясно, что для него ничего не сто?ит переспать с кем-то на первой встрече так же, как он переспал с ней; ничего не сто?ит — и ничего не значит. Даниэль постоянно называл себя домоседом — но на самом деле ветер спонтанности уносил его то в кино, то в гости к "другу", то на прогулку по набережной, и Алиса узнавала обо всём этом исключительно постфактум, по туманным обмолвкам, прекрасно понимая, в чём суть.