Год 2077-й

     Через час Мыкола с сыном Петькой и его дружком Васькой (кем Васька приходился ему, Мыколе — невесткой? невестом? снохой? или снохом? — Мыкола затруднялся определить) сидели в чащобе, глядя прямо на дорогу на Тауруп, с которой выворачивали следы нескольких пар колёс. Дорога просматривалась примерно на полкилометра, и дальше опускалась за пологий бугор и терялась из вида. До Таурупа отсюда было километра четыре. Поперёк, прямо перед засадой, лежала другая дорога, вправо по которой через два километра был хутор Исаевский (там дорога становилась улицей Юбилейной), а влево, через четыре километра — посёлок Благополучненский (там дорога превращалась в улицу Степную). Если двигаться по дороге дальше, за Благополучненский, ещё километра три, там будет хутор Красная Поляна (и дорога там станет улицей Дружбы). Оба некогда населённых пункта, и Исаевский, и Благополучненский, и стоявшее чуть раньше и левее последнего село Таврическое, мимо которого гости из-под Екатеринодара тоже проезжали, были необитаемы. «Кабанчики» там не селились, боясь крепкого семьянина и хозяина Мыколу. Отловить кого-то можно было только в Красной Поляне, или в Красном, или в Шкýринской. Но там везде поблизости другие такие хозяева живут, которые «кабанчиков» ловят, с которыми Мыкола старался поддерживать добрососедские отношения. Мыкола, конечно, туда захаживал, но сильно не наглел. В Кущёвке — там воронка и одни развалины; есть несколько домов вдоль бывшей федералки, но «кабанчики» там не живут, — огороды не родят, да и по дороге, случается, ходят всякие лихие люди. Тот же Мыкола и ходит. Иной раз случается Мыколе изловить «кабанчика» дикого, отбитого на всю голову, но с такими всегда бывают трудности, — отбитого не зашугаешь, только вязать и палкой гнать до самого сарая; да и больные они обычно все, и не только на голову. Из ры́скателей «кабанчики» плохие, — такого даже если под замок посадишь, он возьмёт да убежит, и беды наделает... Нет, этих только на солонину да в лéдник. А вот добра с них Мыкола точно возьмёт. И устроит всей семье праздник.

     Мыкола решил выбрать именно это место из расчёта на то, что в каком бы направлении ни двигались ры́скатели, на идеально ровной и прямой дороге на расстоянии до трёхсот метров (профессиональным снайпером Мыкола не был и трезво оценивал свои возможности) они будут как мишени в тире. В тирах Мыкола, конечно же, не бывал, но и совсем уж неучем не был. С малых лет — а было ему полных тридцать три — Мыкола собирал оружейные журналы и знал, что такое тир. Несмотря на острый дефицит патронов, Мыкола регулярно устраивал с сыном импровизированные стрельбища на таких вот дорогах, где стрелял по самодельным мишеням.

     Он залёг в глубине чащобы, за поваленным ураганом деревом, устроив удобную подстилку из принесённого с собой каучукового коврика, предварительно расчистив обзор от мешавших веток. Петьку и Ваську, переодевшегося в нормальную мужскую одежду, Мыкола усадил впереди и правее так, чтобы по его команде они могли незаметно для назначенных «подвижными мишенями в тире» ры́скателей перебежать через дорогу в молодой лес, что вырос на поле уже после Войны, и, сделав по лесу крюк, зайти ры́скателям во фланг.

     Велосипедисты показались минут через двадцать. Двое. Ехали со стороны Таурупа. Мыкола посмотрел на них через оптику. Оба в староармейском камуфляже, — один — светловолосый со светло-русой бородкой, в выгоревшей на солнце и застиранной «Берёзке»; другой — чернявый, без бороды, в зелёно-коричневом «дубке»; ехали рядом и о чём-то говорили.

     — Батя... — начал было Петька, но Мыкола, не шевелясь, сквозь зубы процедил:

     — Вижу. Тихо!

     Петька замолчал и замер. Васька же при Мыколе всегда был тише воды.

     Скорость у велосипедистов была небольшая, но сразу не остановятся, да и руки заняты. А Мыкола — вот он, сидит за деревом, смотрит на них в прицел СВД.

     «Грохну обоих — как узнаю, чего они по ебеням круги нарезáли? — размышлял Мыкола. — Другие-то могут и не приехать... или приедут толпою, и я тогда не при делах...»

     Велосипедисты приближались. Вот до них уже 250 метров... вот 200... вот 150...

     «Нет. Одного надо подранить и допросить», — решил про себя Мыкола, навёл прицел на чернявого и выстрелил.

     Тремя минутами позже, недалеко от хутора Тауруп Второй, в километре к западу от хутора Исаевский

     Шава умирал.

     У него не было надежды на чудо, — в чудеса Шава не верил, — он слишком хорошо знал Смерть, чтобы на что-то надеяться. Он часто её видел, встречался с ней, узнавал её. Смерть иногда одаривала Шаву своей жуткой бледной улыбкой, подмигивала, флиртовала с ним, но лишнего до времени себе не позволяла. И вот время пришло. Костлявая легла рядом с Шавой на обильно политую его кровью мягкую парную землю, крепко обняла, прижалась холодным костлявым телом, принялась шептать что-то на ухо, — Шава не разбирал её слов. «Подожди, — мысленно просил он Смерть. — Подожди. Я уже твой, я никуда не сбегу. Дай только минутку. Только минутку. Рука немеет... пальцы... Подожди...»

     У него не было сил подумать о жене и двоих сыновьях, что останутся без него. Он знал, что они не пропадут, — община их не оставит. Марине только двадцать девять, она найдёт себе другого мужа, — Левону и Артуру нужен пример для подражания, в семье должен быть мужчина. Марина выберет достойного, Шава не сомневался, поэтому он не думал о них. Он думал о гранате, которую продолжал сжимать в холодеющей руке. Он даже о Смерти не думал, — о ней он тоже просто знал. «Подожди... — повторял он. — Подожди... ещё минуту...»

     Искатель лежал на спине, вперив затуманенный взор вверх, в небо, сквозь кроны полувековых дубов. Его окружала тишина. Стрёкот кузнечиков и жужжание насекомых — всё стихло. И вдруг, он услышал звук, каких прежде никогда не слышал. Сквозь пелену в глазах Шава заметил движение. Усилием воли он сфокусировал взгляд и увидел, что прямо над ним, на ветке дуба сидела птица. Настоящая птица. И она пела.

     Шава родился в 2040-м, он никогда не видел птиц. Все они замёрзли зимой, которая последовала за Войной 19-го. После Войны умные люди сохранили некоторые виды домашних животных, включая птиц — кур, гусей, индюков, но дикие птицы все вымерли. В постъядерном мире, в котором жил Шава, птиц не было. И вот сейчас, умирая, Шава увидел её — настоящую птицу. Шава не знал, что это была за птица — синица, или воробей, или быть может соловей, но её пение было прекрасным. Никогда он не слышал звука столь простого и красивого. Птица на миг замолчала и склонила головку, всмотревшись в Шаву чёрным глазом-бусинкой, а потом залилась трелью. Глаза искателя наполнились слезами.

     Птица пела, может минуту, а может целую вечность, и Шава слушал. А потом птица внезапно замолкла, и в этот момент он услышал со стороны дороги шаги. Осторожные, но недостаточно, — обострившимся жаждавшим птичьего пения слухом искатель легко услышал эти шаги. А потом, метрах в четырёх появился и сам шагавший. Здоровый как медведь, с крупным, обросшим лопатообразной рыжей бородой лицом, в заношенном камуфляже и с СВД в громадных шестипалых ручищах. Мутант. Выродок.

     Поймав взгляд умирающего искателя, выродок похоже решил, что его можно не опасаться, и опустил ствол. Окинув быстрым взглядом место, где лежал Шава, он не обратил внимания на то, что правая рука раненого была прижата к телу сбоку. Шава лежал ногами к дороге, а выродок с СВД подошёл к нему немного слева. Впрочем, подходи выродок хоть справа, он бы вряд ли заметил гранату, — место было тенистым и заросло подлеском.

     Птица снова запела, и выродок на мгновение уставился на неё, потом снова посмотрел на Шаву и сказал куда-то в сторону:

     — Васька! А ну поди, осмотри кабанчика!

     К выродку быстро подбежал тощий смазливый пацан-подросток с косами как у девки.

     — Щас, дядь Мыкола, — пролепетал шкет и быстро подскочил к Шаве.

     Птица замолчала, принявшись внимательно изучать происходившее внизу.

     — Улет-тай... — омертвелыми губами прошептал Шава, — скорее...

     Птица не улетала.

     — Что он там говорит? — спросил выродок шкета.

     В этот момент сзади к выродку подошёл ещё один, похожий на него, только моложе. В руках он держал «Сайгу», но Шава не видел выродка. Он смотрел вверх, на птицу.

     — Лети... — повторял он.

     Шкет с косами наклонился к раненому, всматриваясь в бледное лицо и посиневшие губы, продолжавшие что-то еле слышно бормотать. Шава не обратил на шкета внимания.

     — Лети, милая! — собравшись с силами, отчётливо, хоть и тихо, произнёс он.

     И птица, словно вняв просьбе человека, коротко прощебетала и вспорхнула с ветки. Шава улыбнулся, глядя ей вслед. Из последних сил он приподнял над собой руку с гранатой и разжал пальцы.

     Железный не пошёл вглубь леса, а взял направление на запад и метров через 400 вышел к дороге, что вела к Исаевскому хутору. Он не собирался бежать. Но тот, кто стрелял в его товарища, должен думать именно так. Ведь он в меньшинстве, он должен бежать. «Пусть думают, — твёрдо сказал себе Железный, раскладывая свой АКС и снимая с предохранителя. - Посмотрим, кто кого...»

     Достав нож, он взрезал у дороги кусок дёрна с трёх сторон, аккуратно приподнял и засунул под него завёрнутую в полиэтилен тетрадь. Потом приладил дёрн на место и, стараясь не следить, обошёл тайник, выйдя на дорогу чуть ближе к Т-образному перекрёстку, откуда стреляли. Вряд ли стрелок сейчас там. В этот момент взорвалась граната и послышались крики и вопли, — орали, по меньшей мере, двое.

     — Ну, вот и всё, Шава... — тихо произнёс Железный. — Вот и всё... — и сквозь зубы добавил: — Держитесь, падлы!

     Винтовку друга Железный закинул за спину, а подсумок с патронами к ней, калибра 7,62, приторочил слева к портупее. Трёхлинейка Мосина, бьющая «семерками» — хорошее и точное оружие снайпера. Но Железный не собирался снайперствовать. Его АКС, доставшийся ему от отца, был сейчас куда сподручнее и более подходил для задуманного. Имеющегося боекомплекта — восемь полных магазинов новеньких 5,45, свежих, двенадцать дней как из цинка — более чем достаточно. Поправив разгрузку и подтянув на груди ремень «Мосинки», чтобы не болталась, Железный зашагал к перекрёстку, быстро перейдя на лёгкий бег.

     Бо́льшая часть осколков досталась Ваське. Малолетнего педераста буквально нашпиговало железом. Некоторое количество крупных осколков засели в ногах, паху и животе Мыколы, и теперь любвеобильный «семьянин» и «крепкий хозяин» корчился в пяти метрах от обезображенного взрывом тела Шавы. Петька, оказавшийся в момент взрыва за спиной родителя, пострадал не сколько физически, сколько душевно: вид искорёженного, изломанного, изорванного, уже мёртвого полюбовника, которого ещё каких-то пару часов назад Петька вовсю драл на солнечной поляне, сильно травмировал Петьку. Петька упал на колени перед кучкой окровавленного мяса и завыл по-собачьи.

     — Эй, Петька! — превозмогая боль, прорычал Мыкола. — А ну хватит выть, сучонок! Давай, мне помоги! Хе́ра развылся?! Найдём тебе нового друга. Вот только мне сначала отлежаться чутка придётся...

     Петька не реагировал, продолжая выть над убиенным педерастом.

     — Эй, бля! Я с кем разговариваю?! — Мыкола загрёб пальцами жменю земли с мелкой травой и корешками и швырнул в сына. Тогда Петька резко обернулся, вскочил на ноги и навёл на отца ствол «Сайги»:

     — Это ты его к сталкеру этому послал! — давая петуха, зло выкрикнул он. — Ты!

     — Ах ты, сучонок! — взревел Мыкола и зашарил рукой рядом.

     СВД лежала в метре от места, где враскорячку полулежал-полусидел Мыкола.

     — Грабли к стволу не тяни, бать! — угрожающим тоном сказал Петька.

     — Да ты совсем охуел, сынок! — рявкнул Мыкола, но к СВД тянуться перестал. — Ты чего творишь?! Ты что, за пидоркá своего отца родного пристрелишь? А как вы с матерью и сёстрами без меня жить будете?

     — Нормально жить будем, — ответил осмелевший пацан. На жирном безбородом лице его заиграла улыбка, злая и дебильная. — Я твоё место займу и всё у нас будет заебись! Буду ебать Машку с Танькой, а мамка будет нам борщи варить. А ты, батя, пошёл ты на хуй!

     Петька быстро прицелился в лицо отца и выстрелил.

     Заряд дроби снёс Мыколе верхушку черепа, и тот упал навзничь, вывалив часть мозгов на землю у самых корней молодого ореха.

     — Вот так! Теперь я главный! — выкрикнул мёртвому Мыколе Петька, сорвавшись на слове «я» на фальцет. — Я главный! — повторил он ещё раз твёрдо и, опустив ствол, отвернулся к телу Васьки. И это он сделал зря.

     — Да, ты настоящий выродок, пацан, — произнёс за Петькиной спиной незнакомый басовитый голос.