Затем, первый клас. И первая разлука, когда мы с Женькой, оказались в разных школах. Ему было удобнее и ближе, ходить в третью, а мои отец с матерью, работавшие в другом конце города, ни в какую, несоглашались отдавать меня туда. Им видете ли, будет спокойнее, если я, стану учиться в седьмой, которая была ближе к дому, и в которой, когда-то давно, учился отец. Однако, слава моего папаши, который кстати, закончил эту самую школу, с золотой медалью, и работал нынче, главным инженером на заводе, неспасла меня. Учился я так себе, средне. А причиной всему, была как я думаю, Юлька.
вообще то как я нераз в последствии слышал, первая любовь, вещь быстро проходящая, и оставляющая у больного, лишь мокрый след в душе. Однако, в моем случае, все было совсем иначе.
С Юлькой, а точнее с Юлией сергеевной Кимчук, мы познакомились в самый первый день, в самом первом классе.
Мои воспоминания об этом, больше походили на некий красивый, слегка смазанный сон. Мы вваливаемся всей шумной толпой, счастливых первоклашек, в наш первый, самый лучший, и конечно, самый красивый клас. В окна бьет яркий, солнечный свет. Все вокруг заставленно, и заваленно букетами цветов. А посреди этого великолепия, стоит она.
Нет, что ни говори, а Юлька всегда была первой красавицей в городе. И к классу восьмому, за ней ухлестывали пожалуй, все самые крутые ребята в нашем районе, и нетолько. Но что мог знать я тогда, в тот первый миг нашей встречи. Если вы думаете, что выражение, как громом пораженный, лиш бональное утрирование, то скорее всего, в описании той ситуации, просто ничего утрировать ненужно. Я как бежал, с толпой своих будущих однокласников, так и, словно налетев на невидимую стену, застыл, невсилах здвинуться с места. Мне показалось, что в тот миг, между нами сверкнула натуральная, синяя молния, угодившая мне прямо в сердце. Глупо? Не так ли? Но эти воспоминания, скорее всего, оформились в нечто цельное, гораздо позже, а в начале, как мне кажется, я сохранил от них, лишь общее ощущение некоей сказки. Так вот, когда мы стоя друг перед другом, оба темноволосые и голубоглазые, тонкие и светлокожие, напряженно всматривающиеся в лица друг друга, наша первая учительница, Анна Михайловна, произнесла, видя этот натюрморт, настоящее пророчество:
— А! Вот и первая парочка, в нашем классе! Что ж! Так уж и быть! Будете сидеть за одной партой!
Нет, не думала наша милая Анка, которую мы звали за глаза Пулеметчицей, что обрекла тем самым, бедного Сашу, на вечные мучения, и адские пытки.
Конечно, сидеть за одной партой, со своей любовью, десять лет, это может и здорово, однако, сидя с Юлей, касаясь то и дело, невзначай, локтем ее кофточки, или боже упаси, коленкой ее школьного платьица, встретившись с ней случайно взглядом, при этом, задыхаясь и краснея, к учебному процессу, несчастный александр, был просто физически и умственно неспособен. От чего, в первый же год, показал далеко не самый лучший результат. Как я порой нестарался вникать в урок, как низаглядывал Пулеметчице в рот, Из головы не шла моя Юлька, и ее милые, всегда широко распахнутые, голубые с густыми длинными ресницами глаза, милые ямочки на щеках, маленький, слегка вздернутый носик, красивые, словно с картинки губки, ее чистый, нежный голос, и как она произносила мое имя: Алекс! А это имя кстати, прилипло ко мне, именно благодаря Юльке. Она как-то в одном из школьных коридоров, окликнула меня ни как все, Саня, или просто саша, а каким-то заграничным Алекс, после чего, до конца учебы в школе, да и затем, везде за мной следовало это имя. Так что, даже мои, довольно консервативные родители, к классу седьмому, уже почти не называли меня Сашкой,а именно Алекс, ставшим к тому времени, достаточно распространенным в новой России.
Но шли дни и современем, в школе, что-то у меня стало получаться лучше, и в какой-то момент, я почувствовал, для определенных уроков, мне достаточно лиш заглянуть дома в учебник, или пролистать еще раз класную работу, после чего, я уже мог, довольно бегло ориентироваться в теме. Так с стечением времени, я стал первым в классе, по алгебре и геометрии, сказались видно папины гены, а так же, физика и как ни странно, литература, которую у нас не очень жаловали, мне стали вдруг понятнее и доступнее. Однако, по другим предметам, у меня, как правило, была лиш твердая тройка, из-за чего, я нераз лишался благосклонности своих учителей, видевших мою такую стандартную болезнь: Может, но нехочет! И что отлично извесно, сей парадокс, озвучивался, как дежурный диагнос, всем родителям этих несчастных . Так что мои папа с мамой, частенько заглядывая в дневник, и видя там очередной трояк, или тово хуже, пару, затевали со мной душеспасительные разговоры, порой даже с битьем, и серьезным понижением в финансовом статусе. Когда из-за какой-то несчастной двойки, неможеш сходить в кино, в котором, как раз, крутят нашумевший уже, Терминатор. И приходится, за безценок ,здавать свою, какую-то очередную, с таким потом и кровью завоеванную марку. Которую еще вчера, выменял на юбилейный рубль, у рыжего Лешки, моего однокласника, и хитрого, как все лисы вместе взятые.
Кстати, этот малый, которого все называли, Леха Каналья, впоследстыии стал большим авторитетом, и к девятнадцати годам, когда некоторые из нас и велосипеда-то своего неимели, уже разьезжал по городу, на шикарном, белом Шевроле.
Но в прочем, небуду забегать вперед. Так вот, пока я так невинно страдая, заканчивал пятый клас, в нашем, вполне себе обычном дворе, произошло сразу несколько событий. Вопервых, в соседний с нашим подъезд, въехала новая семья.
как-то ранним, воскресным утром, я проснулся от грохота за стеной. В наших, панельных пятиэтажках, слышимость прекрасная. Если сильно захотеть, даже шопот в соседней квартире можно услышать, не то что сей тарарам. Я был внедоумении и раздражении. Недали-таки поспать в единственно свободный от ранних побудок день, дда и контрольная на носу, а у меня, как говориться и конь невалялся, так что, заседелся над учебником я вчера, чуть не до полуночи. В общем, выглянув на балкон, который был отгорожен от соседского, только плитой перегородкой, и решив разузнать-таки, кто это там развел такой грохот, я заглянув через перила, встретился глазами, с заинтересованно разглядывающей свой новы двор, светловолосой, чуть смугловатой девчонкой, года на два, младше меня.
— Привет! Непридумал я ничего лучше, как поздороваться. — Это у вас там такой землетряс? а как раз в тот момент, в квартире, что-то ужасающе загрохотало, и посыпалось, от чего казалось весь дом вздрогнул, на своем Старом фундаменте. На что, моя новая соседка, даже не поведя бровью, ответила, немного простуженно:
— У нас! Но это ненадолго! Сейчас дядя Вася доломает папин секретер, и от смерти его сможет спасти только эмиграция на Чукотку!
— А почему на чукотку? Спросил я автоматически.
— Потому что папа туда неплавает! И найти его там несможет!
— А а — а! Протянул я еще не до конца проснувшись, и не вполне соображая, как себя вести, с этой, невесть откуда свалившейся девчонкой. — Я Алекс! решив продолжить знакомство, представился я.
— Значит защитник! А я Кэт! Немного подумав, ответила она. — Вообщето меня зовут Катя, Но если у вас тут принято по заграничному!
Я улыбнувшись в ответ, давно уже привыкший к подобной реакции на мое, нестоль привычное имя, сказал:
— Нет! У нас тут все как обычно!
— От чего же тогда по Гречески представляешся?
— Да вот прилипло как-то! Сам незнаю! С первого класса! И поймав на себе заинтересованный взгляд, больших серых глаз, слегка смутившись спросил: — А вы сюда как, на время, или навсегда?
— Незнаю! Может навсегда, а может нет! Как папа решит!
— А кто твой папа? Спросил я, глупо угодив в расставленные сети. На что довольно улыбнувшись, видно этот трюк проходил у нее с успехом, не однажды, и был отлично проработан, девочка Катя, с совершенно, просто безупречно отрепетированной небрежностью проронила:
— Капитан! И бросив короткий взгляд, в поиске, видно в восторге, раскрытых глаз, пояснила: — Капитан, Дальнего плавания!
Что ж, и на этот раз все сработало стандартно:
— Капитан! Ух ты! Здорово! А на чем плавает?
— торговый флот! так же небрежно, словно реч шла о какой-то несущественной мелочи, ответила она. — Сухогруз, Академик Северов!
Я конечно же плохо разбиравшийся, в различных, морских милях и узлах, родившийся, за тысячу километров от ближайшего моря, все же, как и многие мальчишки моего времени, нераз грезил, видя себя в капитанской, белой фуражке, с трубкой в руке, стоящим на открытом всем ветрам, капитанском мостике, огромного, белоснежного лайнера. От чего, в моих рисунках, которых, к пятому классу, накопилось десятка полтора альбомов, нераз встречалась морская тематика, где старинные парусники, соседствовали с современными авианосцами и линкорами. А маленький Сашка, гордо возвышается на верхней палубе, самого большого, и красивого из них. Пока я размышлял, о прелестях дальних странствий, из глубины квартиры, где вновь что-то с грохотом обвалилось, раздался резкий, неприятный голос: — Катя! Катя! Ты где? Опять сбежала, непоседа! Кто мне помогать-то будет? Слышишь?
После чего, мою новую знакомую, как ветром здуло. Непопрощавшись, она быстро юркнула, в приоткрытую, балконную дверь, из-за которой, послышались приближающиеся голоса. Потому я наверное и подумал тогда: Родителей боится. А значит, тихоня и послушница. Но насколько сильно я заблуждался в этом своем, первом впечатлении, мне пришлось убедиться гораздо позже.
Вторым же, весьма примечательным событием, той весны, был, разбудивший меня, одним, таким же ранним, воскресным утром, тарахтящий на весь двор, Лешкин мопед. Событие это, было действительно, из ряда вон. Поскольку, еще неизбалованные, невероятным наплывом заграничной техники, мы, подростки конца восьмидесятых, наслух определяющие марку проезжающей легковушки, когда среди замученных, отвратительными дорогами, кое-как склепанных, прискорбно тарахтящих, раздолбаными глушителями, детищ советского автопрома, как невероятная редкость, как луч яркого света, в вечном царстве тьмы, попадалась неизвестно как оказавшаяся здесь, в центре России иномарка, мы, невсегда успевающие разглядеть мелькнувшую в потоке, фирменную эмблему, еще по пол часа, до хрипоты спорили, что это было, Мерс, Фольцваген, или Ламбарджини. А когда встречали на стоянке, перед райкомом, очередной, Волговский, одинаково зализанный, белый, или черный лимузин, нечуть не смущаясь, окружали его, как некую диковину, по долгу разглядывая шикарный салон, и с восхищением, читая на спидометре, волшебную цифру 200 км.
Так вот, для нас, ребят того времени, рассекающий по двору, на новенькой, зеленой Чизетте, Рыжый Лешка, казался чуть ли не избранником богов. Ему, ставшему в один миг, благодаря этому, подаренному на день рождение мопеду, лучшим другом, для самых старших, и уже кое-чего понимающих в жизни пацанов, неожиданно, открылся доступ, в некий тайный, и тщательно оберегаемый мирок. центром коего, был слегка облагороженный закуток в подвале, соседней пятиэтажки. Притащенный не известно кем и когда, в эту темную конуру, старинный, продавленный диван, здесь, где постепенно скапливалась всякая мебельная мелочь, в виде колченогих табуретов и разшатанных, старых стульев, был однажды дополнен, списанным из некоего клуба, огромным, билиардным столом, ставшим в последствии, главной достопримечательностью этого мирка. Здесь собиралась вся, более-мене оторванная молодежь. Чьи фото, нередко хранились в архивах детской комнаты милиции, и чьи родители, чаще бывали в деректорском кабинете нашей школы, чем на работе. Кто в свои, порой неполные пятнадцать, считал особым шиком, пройтись по улице с дымящейся сигаретой в зубах, и наспор, мог без закуски выпить полный стакан медицинского спирта. Так что невинные шалости, вроде игры в карты на желание, сбор карманных денег у соседских первоклашек, или бутылочки портвейна, распитой на троих, никем здесь неприсекались. И совсем уж недавно, в этот, шумный, особенно в вечернее время закуток, стали наведываться любители халявного биллиарда, и громких, матерных песенок под гитару.
Так что, побывавший впервые, на одной из таких поседелок Лешка, за вредный характер, прозванный Каналья, казался теперь, чуть ли не на голову выше всех нас, непосвященных малолеток. От чего , мой однокласник, стал еще занощивее, а свой Чизет, с удовольствием жертвовал, во имя очередной, срочно необходимой бутылочки, или пачки сигарет, экстренно понадобившейся, кому-то из перестарков. тогда, гордо восседая за спиной, очередного Чалого, или Седого, он катил в ближайший ларек, работающий до полуночи, а то и круглосуточно, которые, как признак зарождающегося капитализма, в нашем городе, появились чуть не на каждом углу.
Днем же, этот любимец богов, или точнее богемы, промышлял тем, что за круг по двору, брал рубль, а если денег у несчастного соискателя ненаходилось, не брезговал всякой, обычной для ребят мелочью. Кто перочинный ножик свой любимый отдаст, кто жевательную резинку, а кто и редкую марку, которые, попрежнему были у нас в почете. Как раз я и был, тем кощуником, что за сомнительное удовольствие, на виду у всех девчонок, прокатиться на заграничном мопеде по двору, отдал, одну из самых редких у нас марок, потому что обнаглевший вконец Рыжый, ни в какую несоглашался брать остальное. Так что я, впервые, волнуясь как на контрольной, сев за руль этого чудо-агрегата, несмог сразу тронутся, а постыдно заглох посреди двора, из-за чего, долго выслушивал осебе разные мерзости. Но когда, разошедшийся совсем Лешка, почуствовавший себя царьком всей местной мелкотни, заикнулся-было что-то о моей матери,я не выдержал, и уронив злополучный мопед, прямо на асфальт, зарядил этому оболтусу такую плюху, что даже видавшие виды, в дворовых битвах, стенка на стенку, или один на один, наблюдавшие за всем, с дальних лавочек старшаки,, громко заулюлюкали. А отлетевшего от моего красовка, которым я зарядил , по киношному, в левое ухо, каналью, долго приводили в себя, подоспевшие дружки.
Незнаю, что-тогда больше двигало мной, эмоции оскорбленного и униженного прелюдно подростка, или обида, повзрослевшего за пару минут, на многие годы философа, только с того самого дня, моя дворовая жизнь, естественно, не без влияния, пострадавшего Лехи, превратилась в сплошную череду, разборок и безобразных драк. Не раз и не два, я возвращаясь домой, со школы, или просто выйдя во двор, попадал, в жестокую атмосферу, холодной, безразсудной ненависти, что витала там, уже давно,однако, лиш сейчас, определившей для себя, конкретный объект, приложения кинетической энергии, накопившейся в телах любителей дешевого портвейна, скучающих, без подобных развлечений. Сколько раз, я приходил домой с синяками, порванными рубашками и брюками. Сколько раз, видевший все это отец, пытал меня на тему, чьих это рук дело. Да только в свои тринадцать лет, я был уже довольно самостоятельным малым, и попытки взрослых вмешаться, всячески присекал. Мама не раз обычно, за ужином, когда мы собирались все за столом, что бы нетолько поесть, но и пообщаться, пробовала вновь и вновь, вызнать у меня, что это творится в нашем дворе, но я лиш отмалчивался, или тупо врал, о чем-то типа преславутого ТУ 154, пролетавшего мимо, и наставившего мне очередной фингал.
