Вообще, к нам на станцию, словно чёрная полоса пришла. Всего через несколько недель после описанного случая вдруг сгорела одна конюшня. Вторую сумели отстоять от огня. Было много криков, беготни и ожогов. Вместе с конюшней сгорело много упряжи, шорного имущества, десятка два новых и не очень тележных колёс на замену и другие ценные вещи. Лошадей, не смотря на уже начавшийся пожар, удалось вывести всех. И если конюх выскочил быстро, то Ковырин замешкался и наглотался дыма, что потом пролежал больше месяца и ещё долго после мучился одышкой и приступами кашля. Кроме вынужденного ухода за ним, на меня свалилась вся бумажная работа по станции, которая так и осталась моей даже после выздоровления Ковырина. Ему очень понравилось, как аккуратно и красиво я пишу, что разобралась со всеми счетами и свела в единую систему всю местную бухгалтерию и даже поймала на приписках конюха, который потихоньку подворовывал при закупке продуктов и фуража. После того, как я предъявила конюху доказательства, мы с ним договорились, что теперь он чуточку умерит свой аппетит и с приписками постарается уложиться в более разумные и скромные рамки. Тем более, что по всем документам ему всё равно не выйдет подставить смотрителя, а любой дознаватель такие грубые приписки вычислит за минуту и ему станет очень грустно. Это генерал-губернатору позволено воровать большими тыщами, а вот его прихлопнут как муху в назидание и для демонстрации служебного рвения. На удивление, я перед этим разговором очень опасалась, что он меня просто по темечку тюкнет, а конюх наоборот ко мне проникся уважением и искренним почтением. Теперь даже прикарманивая свою долю, об этом мне сообщал и просил проверить, правильно ли он бумаги оформил. Вы скажете, что я, таким образом, стала соучастницей и вора покрываю. Ну, стала. А вора... Те смешные копейки, которые он на своих "хитростях" для семьи выкручивает я деньгами не считаю. Да и не жирует с них его многочисленное семейство, которое если одним словом описать их жизнь "выживают" изо дня в день. Он с женой и все старшие дети работают с утра до ночи не покладая рук, а оформлен официально на должность только он сам, ни кому из остальных ни копейки официального содержания не платят. Да и у нас в семье мы работаем все, а на окладе смотрителя только Ковырин. У смотрителя есть ежегодная сумма в пару рублей для найма дополнительных работников в случае крайней нужды, но эти пятнадцать копеек в месяц если на всех работающих разделить, то и копейки на нос не получится. Здесь вообще многое для меня чудно и не понятно. Чуть не все чиновники разных уровней здесь не получают никаких окладов, а должность у них "в кормлении", то есть они и жить должны с того, что им принесут, то есть это и не взятки даже, а такая форма зарплаты или оплаты их должностных услуг. Хорошо, что нам не приходится с проезжающих кормиться...
Выхаживала Ковырина мамочка и местная знахарка-травница Пелагея, я с ней познакомилась и была этому очень рада. Раньше эта сторона жизни как-то мимо меня проходила, и даже когда она приходила с повитухой роды у Арины принимать, я её не запомнила, а ведь здесь привычных аптек мне нет и лекарства надо заказывать у аптекаря или такой вот травницы. Во время болезни Ковырин стал немного мягче и даже ко мне стал относиться немного теплее, если в его характере такое вообще возможно. А мамочка стала меня учить общаться с людьми. Я уже говорила, что у неё удивительный талант — гасить почти любой конфликт, как оказалось, она это как-то чувствует и может этим управлять. Если сказать точнее, то это не учёба в привычной форме занятий и объяснений, она просто стала везде меня с собой водить и объяснять иногда, почему и как она что-либо сделала. Я далеко не всегда могу понять, почему во время очень похожих криков и ругани недовольных проезжающих или пассажиров иногда она в ответ говорит очень громко, почти кричит и даже пару раз громко громыхнула посудой, чтобы обратить на себя внимание. В других случаях наоборот говорит очень тихо и кажется, что её никто ни за что не услышит, но тем удивительнее, что ругань затихает, все начинают прислушиваться к её тихим словам, и скандал сам собой исчезает. Но я хожу за ней хвостиком и если даже не всё понимаю, но какой-то опыт приобретается и может он мне когда-нибудь пригодится...
Но на пожаре полоса несчастий на станции не закончилась. Ещё до пожара умер от заворота кишок* Василий — младший сынишка Николая — помощника конюха. У нас пали три лошади от сапа. Все очень нервничали, не вспыхнет ли эпидемия и не перекинется ли падёж на остальную скотину станции и на деревню, но обошлось. Павших лошадей оттащили к оврагу и закопали в известковой яме, а конюшню всю отчистили и отлили кипятком и почти неделю окуривали каким-то очень вонючим дымом.
А поздней осенью на станцию напали беглые варнаки сбежавшие из конвойного каторжного этапа. Вот не перестаю удивляться нашей русской специфике. У нас в народной памяти столетиями живёт память о Кудеяре, Ваньке-Каине, Пугачёве, Стеньке Разине, Лёньке Пантелееве и множестве других душегубцев. Крови, на руках которых столько, что любой "Почётный донор" обзавидуется. Даже Соловей-Разбойник — равноправный с былинными богатырями русский сказочный персонаж — по сути ведь бандит, разбойник и грабитель с "большой муромской дорожки". А про Астраханского генерал-губернатора, при котором было построено и открыто шесть бесплатных больниц, два приюта для сирот и с десяток реальных школ и училищ, а в городе не осталось нищих и бродяжек на улицах, едва ли кто сумеет вспомнить, как бы не морщил ум. И если прототипы степных врагов в сказках однозначно негативные, то Соловей-Разбойник, как и Баба-Яга, в народном восприятии даже симпатичны временами, этакие жертвы обстоятельств, на которых богатыри могут свою удаль оттачивать и показывать... Может права старуха Шапокляк, которая твердила, что "хорошими делами прославиться нельзя"?!...
Когда я возвращалась с дальнего конца огорода, где мне нужно было бурт репы проверить, хорошо ли его мальчишки закопали, не нужно ли переделать, пока морозы не ударили, мне навстречу выскочил с шальными глазами Димка — сын Николая. Как я сообразила его ухватить и затащить за угол сарая, а не просто удивиться его дурости, мысленно покрутить пальцем у виска и пойти дальше, не роняя своего женского достоинства, я не смогу объяснить. Назовите это предчувствием или Божьим промыслом, но я не только втащила его за угол сарая, чтобы нас не было видно со двора и из домов, а вообще быстренько перебрались с ним в старый амбар на краю огорода, у которого давно провалилась крыша и даже вездесущая малышня в него не лазила. Вот от Димки, когда его перестало трясти, и он смог говорить, а не клацать зубами, узнала, что на станцию ворвались беглые бандиты. О них мы узнали ещё вчера, кто-то из ямщиков рассказал, что из-под конвоя сбежали каторжане, которых гнали по этапу из Варшавской тюрьмы в Сибирь, что там сплошь убийцы и разбойники, которым по сравнению с бессрочной Сахалинской каторгой или рудниками Акатуя и горного Зерентуя терять нечего. Весь вечер в трапезной только и было разговоров об этом, а вот теперь оказалось, что они выбрали для нападения нашу станцию. Со слов Никодима** он видел человек пять-шесть, но их, скорее всего, гораздо больше, просто почти все ворвались в дом, а на дворе осталась только малая часть, благодаря чему он и сумел выскользнуть.
Я же лихорадочно соображала, что в такой ситуации можно сделать. Среди налётчиков человек двадцать-тридцать, то есть в разы больше, чем тех, кто на станции может попробовать им противостоять. Да и терять налётчикам нечего, а это значительно упрощает им задачу и не вяжет по рукам, то есть фактически увеличивает их силы. Бежать в деревню? А что это даст? В деревне мужиков конечно намного больше и если они соберутся скопом с дубьём, косами да вилами, то запросто задавят бандитов массой. Вот только фиг крестьяне полезут своими головами рисковать. То есть, едва узнают, сразу попрячутся по домам да подпольям и будут отсиживаться, пока ситуация сама как-нибудь не разрешится. Единственное осмысленное действие — это посылать кого-нибудь в город к полицмейстеру, который может поднять вверенные ему силы, и вообще, ему по должности положено порядок на вверенной территории поддерживать. Чего уж там придумает полиция неизвестно, но за это время от станции, вернее её обитателей, может одно воспоминание остаться. Мне с Димкой вдвоём штурмовать дом точно не по силам...
Почти с тоской поглядела по сторонам. Станция располагается так, что, будучи на взгорке во все стороны открытое пространство, которое идеально просматривается не меньше километра. От проходящего рядом тракта к станции ведёт накатанный отводок, а в сторону деревни ещё одна дорога, как отворот от подъездного пути, отходящая в паре десятков метров от ворот станции. Зады станции сейчас пустые, все посадки убраны, а трава на лугах покошена, даже отаву старательно выкосили. И хоть бы одна ложбинка или приямина, чтобы можно было в ней спрятаться и незаметно убежать. А то, что бандиты внимательно по сторонам смотрят, показало то, как из скотника постаралась незаметно выскочить Арина, которая видимо туда вначале спрятаться успела. Но не пробежала она и полусотни метров, как наперерез ей выскочили двое и, не особенно разбирая, сшибли её с ног и волоком за косу потащили в дом. После такой демонстрации выбираться из старого амбара желание у нас совсем пропало. Уже начало смеркаться, в животе возмущённо забурчало напоминанием о том, что уже пришло время ужина. Димка затих, но мне показалось, что он не смирился и готов сделать что-нибудь не слишком продуманное. Убеждать его и пространно доводить до него свои рассуждения — глупо, но решила при возможности удержать его как смогу, хотя, в прямом противостоянии он явно сильнее меня, хоть мы почти ровесники, но он крупнее и физически развит. А я даже для своего возраста мелкая и тонкокостная, к тому же не рвусь делать тяжёлую физическую работу, чтобы не раскачивать свои мальчиковые мышцы. Даже имея мальчиковое тело при худобе я смогу жить женщиной, а вот если сформируется полноценная мускулистая мужская фигура никакое платье её уже не скроет. Так, что от грубых мужских физических нагрузок я бегаю как чёрт от ладана...
А погода уже совсем не летняя и сидеть в амбаре совсем не жарко. По уму нам бы прижаться друг к дружке, чтобы тепло сберечь, но попробуйте это объяснить мальчишке, у которого голова плотно забита его "мужскими" догмами, в которых мне отведено место чуть ниже собаки наравне с крысами и мышами. Я бы тоже может хотела рвануть к дому, чтобы узнать, что с мамочкой, больше ни о ком я особенно не переживала, жалко Арину и девок, которые там наверняка бандитам под раздачу попали, но не настолько, чтобы я как Александр Матросов попёрла голым пузом на пулемёт.
Сидим в полуразрушенном амбаре, сопение Димки слышно даже на расстоянии, молчим, а что тут скажешь... С утра вроде бы собирался моросливый осенний дождик, и он вроде даже шёл, а может идёт сейчас, потому, что в воздухе висит влага и очень неуютно от этой промозглой сырости. Пока мы так сидели, послышался топот копыт. Вообще, наш тракт с каждым годом всё более малолюден. В первую очередь потому, что в том же направлении севернее проложили и заработала в полную мощь железная дорога. А кроме этого вдоль чугунки проложили новый тракт, который взял на себя основную нагрузку, тех кто едет посредством почтовой службы. Поэтому внезапный топот нас, конечно, удивил и мы высунулись в щель поглядеть, кого это дорога послала. В сгущающихся сумерках удалось разглядеть завернувшего к нам почтового курьера, вот не повезло дядьке...
Тут я немного отвлекусь. Курьеры бывают царские, почтовые и военные. Первые часто из гвардейских полков и следуют по дворцовой оказии. Бывает даже не солдаты, а офицеры из младших вроде поручиков и подпоручиков с ординарцем или даже парой солдат в охране. У них часто свои кони и ведут они себя очень прилично, для них такое поручение — развлечение и возможность отвлечься от привычного уклада скучной гарнизонной службы. Кроме этого ещё и возможность немного подзаработать, ведь кроме подорожной, по которой их должны всем снабжать по первому требованию, им выделяют живые деньги на всю дорогу: на еду, постой и фураж, которые они при должной ловкости могут не потратить и они останутся им. Так, что настроение у них хорошее, коней своих берегут, и возятся с ними сами, с ночлегом и едой не привередливы. Сменные кони им не нужны, а если торопятся, то часто гонят со своими заводными конями и сменяют коней не на станциях, а в гарнизонах по пути, где оставляют своих и дальше следуют на взятых, чтобы забрать своих на обратном пути. Почти так же ведут себя и военные курьеры из солдат или унтеров следующие по казённой надобности с пакетом или небольшим грузом по делам военного ведомства, но с оформленной в почтовой службе подорожной. Тут бывает, что им требуются сменные кони, да и денег у них гораздо меньше на дорогу выделено. В остальном всё так же, как и с первыми. На станции таких курьеров любят, а девки часто совсем не прочь за копеечку им постель погреть. А вот курьеров нашего почтового ведомства никто не любит. Для них курьерская доставка — это не случайное развлечение, а постоянная работа, которая им давно надоела. Формально они по статусу не выше ямщиков, ну, может чуть-чуть, но с другой стороны мы им обязаны в первоочередном порядке предоставить сменных коней, еду, кров и ночлег. Вот они и начинают куражиться и всячески показывать характер. Скандалить с ними никакого смысла, максимум, что можно на них жалобу написать, так и они напишут, вот и будут в недрах почтовых инстанций эти жалобы бродить, и никто их разбирать, скорее всего, не станет. Главное не чинить курьерам никаких препятствий в пути или совершать любые действия, которые могут повлечь за собой сложности курьерам в выполнении их обязанностей. И может молодые курьеры бы были гораздо более вменяемы и человечны, но уже так сложилось, что между курьерами и станциями идёт давняя необъявленная тихая война, в которой обе стороны любыми путями стараются по мелкому пакостить друг другу, но, чтобы при этом не попасться и не оставить следов. Даже мы — дети в этом задействованы и вовлечены. Так, подмешать курьеру слабительный взвар в чай — это вполне невинная и допустимая шутка, которая всей станции после отъезда курьера поднимет настроение, когда все будут представлять, как страдалец в пути будет через определённые промежутки съезжать с дороги и минировать придорожные кустики...
Вот здесь и приехал почтовый курьер. Как бы мы к ним не относились, но способствовать тому, чтобы невинный человек попал в лапы бандитам — не хотелось, хотя, и рисковать собой ради того, чтобы его предупредить не стали ни я, ни Димка. А бандиты видимо очень хорошо смотрят за окрестностями, потому, что на курьера налетели чётко и быстро, выскочив с двух сторон, и он даже крикнуть не успел. Убили курьера или оглушили, нам видно не было и оставалось только ждать. Ночью в темноте можно было уйти в деревню, только к кому там пойти я не знала, не было у нас в деревне родственников или особых друзей. А вот у Николая жена из местных, так, что когда Димка молчком в наступившей темноте свинтил куда-то, я не особенно удивилась... Когда совсем стемнело, я дошла до бочек, которые ещё не успели перед зимой убрать, из них мы поливали в особенно сухие дни огород. Сколько мне ещё придётся в амбаре сидеть, я не знала, а без воды, за которой днём не выскочить, оставаться не хотелось, да и напиться воды, чтобы спазмы желудка уменьшить тоже показалось неплохой идеей. По поводу голода, не стало бы проблемой раскопать, хоть тот же бурт с репой, которую вполне можно грызть сырой, но пока голод проще было перетерпеть. Хоть колодец, который был на заднем дворе, у нас считался не питьевым, из него поливали и воду для мытья и скотины брали, но тут уже не до выбора. К колодцу на главном дворе не пройти, там бандиты увидеть могут, как-то мне совсем не хотелось, чтобы меня за косу таскали. Что ещё со мной могут сделать, я даже думать не хотела. Для питья нашла старую кадушку, которой летом поливали, за водой даже не пришлось в колодец лезть, хватило в бочках, хоть и наклоненных, но вода в них не протухла, запаха не было, а вода наверно больше дождевая. А начерпала воды в кадушку глиняной плошкой с отбитым краем, которая здесь валялась...
