Кильон все еще чувствовал головокружение и неустойчивость, но даже это начинало ослабевать. Он отпустил свою лошадь, позволив ей побрести прочь, затем снова настроил свои часы на синхронизацию, насколько он мог судить. Отныне он будет внимательно следить за ними.
— Ты что-то говорил?
— Может быть, это все-таки был шквал.
— Шквалы случаются. Я чувствую себя хорошо. А как насчет тебя?
— Что бы это ни было, похоже, проходит.
— Над нами, должно быть, несколько мгновений блуждала граница, прежде чем вернуться обратно.
Кильон снова вслушался в ночь, но по-прежнему ничего не было слышно. — Хотя я не думаю, что мне удастся еще долго поспать. Я чувствую себя совершенно проснувшимся.
— Придется долго ждать, пока прибудет твоя машина.
— Со мной все будет в порядке. Возможно, это тебе следовало бы немного отдохнуть. Я могу присмотреть за лошадьми.
— Ты настаиваешь, — сказала она после нескольких мгновений раздумий. — Но не вздумай мне задремать.
— Я не собираюсь дремать, уверяю тебя.
Удовлетворенная тем, что лошади устроились так, как и собирались, Мирока легла под одеяло. Кильон наблюдал за ее темной фигурой, прислушиваясь к ровному дыханию, пока не убедился, что она спит. Мироке тоже предстоял трудный день. Ей придется вести обеих лошадей обратно одной, оседлав одну и направляя другую, через перевал и обратно к основанию Копья.
Он нашел на земле кочку, из которой получилось сносное сиденье, и опустился на нее, колесики его разума завертелись с головокружительной быстротой. Лошади фыркали, но в остальном были послушны. У них, животных, была завидно короткая память. Он осмотрел свои часы: светящиеся точки на циферблатах и стрелках образовывали ряд круглых созвездий. Теперь все стрелки снова двигались в одном ритме. Часы были тщательно спроектированы (и позже выбраны покупателем) таким образом, чтобы они реагировали на смену часовых поясов по-разному, а не замедлялись или ускорялись одновременно. Но все равно требовалось внимательно читать надписи и следить за тем, чтобы часы были заведены и функционировали должным образом. В Неоновых Высях большинство граждан стали небрежно относиться к считыванию показаний часов, уверенные в том, что вездесущая Пограничная комиссия предупредит их о смене зоны, как только это произойдет. Большинство из них носили часы только в качестве модного аксессуара, едва помня, как интерпретировать знаки. То же самое в той или иной степени относилось и к другим зонам. Но здесь часы были всем, что у кого-то было. Пограничной комиссии не существовало, и Кильон мог полностью полагаться на свое собственное суждение относительно того, когда назначать антизональное лекарство, какого типа и в какой дозировке.
Но когда снова наступила смена, часы едва успели отреагировать. То, что раньше было головокружением, теперь превратилось в порочное, похожее на тиски давление, нарастающее за его глазными яблоками. Внезапность боли, ее интенсивность заставили его задохнуться. Он встал, скорее повинуясь рефлексу бегства, чем какому-либо сознательному желанию, схватившись за голову по бокам. Боль усиливалась, пока не возникло ощущение, что в его череп вбивают острый клин, раскалывающий мозг между полушариями. К горлу подступила рвота. Он шатался без направления, пейзаж, казалось, безумно кренился к небу. Он обернулся, борясь с позывами к рвоте, и увидел лошадей, неподвижно лежащих на земле, как груды мешков, как будто их подстрелили. Они были либо мертвы, либо без сознания; он не мог сказать наверняка и чувствовал, что в любом случае это не имело бы большого значения, если бы он не удержал себя от того, чтобы соскользнуть вниз. В его действиях уже чувствовалось что-то сказочное, ощущение, что его разум изолирует себя от реального мира, разрушая защитные барьеры.
Он нашел Мироку. С ней было что-то очень не так. Она дрожала под одеялом, ее тело билось в конвульсиях. Ее зональная толерантность была не такой сильной, как у него самого. Он был дезориентирован и испытывал боль, но если Мирока быстро не получит нужное лекарство, она долго не протянет. И все же ввести неправильный вид антизонала было бы хуже, чем не лечить ее вообще. Он опустился на колени и прикоснулся к ней, надеясь, что прикосновение его руки успокоит ее или, по крайней мере, приведет в сознание, но она продолжала дрожать. Он нашел ее рот, и его рука стала мокрой от крови и слюны.
Это был не шквал. Шквал был всего лишь волной, разбивающейся о береговую линию. Это было наводнение: другая зона полностью затопила ту, внутри которой они находились. И до сих пор это не проходило; она не возвращалась к своей предыдущей конфигурации.
Он согнулся, и его вырвало. У него все еще болела и кружилась голова, было ощущение отрешенности, но тошнота немного ослабла. Он заставил себя посмотреть вниз, на свои часы. С момента начала эпизода могла пройти всего минута или около того — времени было недостаточно для того, чтобы стрелки разошлись в какой-либо полезной степени. Но секундные стрелки все еще тикали. Ни одни часы не остановились. Если бы одни или несколько из них сделали это, то это могло бы указывать на то, что сдвиг произошел в зону более низкого уровня, где даже простой часовой механизм был слишком сложным и привередливым, чтобы функционировать. Поскольку все часы по-прежнему тикали, он мог сделать только противоположный вывод. Сдвиг произошел в другом направлении, в зону более высокого уровня, где часовой механизм работал слишком хорошо, слишком свободно. Допуски ослабли; шестерни и кулачки теперь вращались быстрее, чем предполагалось.
Он потянулся за своей медицинской сумкой и дрожащими пальцами открыл ее. Его зрение начинало ухудшаться, координация движений рук и глаз нарушалась. Словно пьяный, пытающийся развязать шнурки на ботинках, он ощупью открыл отделение, в котором лежали антизональные препараты, флаконы с резиновыми пробками и готовые шприцы для подкожных инъекций. Они то появлялись, то исчезали из поля зрения. Он снова проверил свои часы: все по-прежнему шли. Минутные стрелки начинают расходиться, секундные стрелки тикают с заметно отличающейся скоростью. Он взял один из шприцев и погрузил его во флакон. Набрал немного густой смолистой жидкости.
Каждый инстинкт подсказывал ему, что в первую очередь нужно позаботиться о себе. Он был врачом, Мирока — пациенткой. Тем не менее он подошел к Мироке, наклонился к ней, чтобы успокоить ее движения, откинул одеяло, чтобы обнажить руку, нащупал голую кожу под рукавом, нашел вену, ввел толстую иглу, нажал на поршень. Все это время он видел шприц в своей руке, похожий на сверкающую стеклянную игрушку, удерживаемую на абсурдном расстоянии, а тело Мироки простиралось на полпути к горизонту.
Лекарство подействовало быстро. Ее судороги стали менее сильными, менее частыми. Он поднялся с колен и, пошатываясь, дальше на ноги, надеясь, что поступил правильно. Слишком рано говорить об этом: даже неправильно подобранный антизонал может изначально оказать успокаивающее действие, заставив врача думать, что он принял правильное решение. Он снова посмотрел на часы, с облегчением убедившись, что они по-прежнему рассказывают ему ту же историю.
Он сделал себе инъекцию другим шприцем, а затем вернул оба на место в медицинской сумке. Если их нельзя будет стерилизовать, он, по крайней мере, позаботится о том, чтобы Мироке вводить только одним шприцем, а ему — другим.
Он почти сразу почувствовал улучшение. Его зрение начало проясняться, головная боль утихла. Какое-то время у него все еще оставалась бы сонливость, вялость в мыслях и действиях, но если бы он сделал правильный выбор, антизонал постепенно избавил бы его от сразу очевидных симптомов зональной болезни. До тех пор, пока либо условия окружающей среды снова не изменятся — к лучшему или к худшему, — либо действие препарата не начнет выветриваться, что и произойдет.
Лошади все еще лежали на земле, неподвижные, как тени. Возможно, они все-таки были мертвы — он не видел никаких признаков того, что они все еще дышали. Но для Мироки прогноз был лучше. Она перестала биться в конвульсиях и теперь лежала на боку, как будто наблюдая, когда он вводил свою собственную дозу.
Когда он подошел, она провела рукой по лицу. Небо на востоке начало светлеть, и теперь он мог разглядеть ее открытые глаза и запекшуюся кровь вокруг рта.
— Я в полном беспорядке, — сказала Мирока, почти неразборчиво произнося слова.
— Ты прикусила свой язык.
— Что случилось?
— Шквал вернулся. — Он опустился рядом с ней на колени. — На этот раз хуже. Это подействовало на тебя так быстро, что ты даже не успела проснуться, как у тебя начался паралич. Думаю, что лошади, возможно, не справились с этим. Я рискнул и решил, что сдвиг произошел в восходящем направлении. К счастью, похоже, я был прав. Я ввел нам обоим то, что, как я надеялся, было правильной формой антизонала.
— Чувствую себя дерьмово.
— Ты можешь в это не поверить, но это, вероятно, хороший знак. Можешь сесть?
Мирока сделала, как он предложил, издав лишь один-единственный стон дискомфорта. — У меня что-то болит в груди.
— Возможно, ты причинила себе какой-то вред, когда билась в конвульсиях — возможно, сломала ребро или порвала мышцу. Я недостаточно быстро добрался до тебя.
— Полагаю, у тебя были свои проблемы. — Она прижала пальцы к уголкам глаз, убирая скопившиеся выделения. — Ты молодец, Резака. Принял правильное решение.
— Надеюсь на это. При дневном свете я как следует осмотрю тебя, посмотрим, смогу ли понять, что с тобой. А пока будет лучше, если мы останемся здесь и будем следить за нашим прогрессом. Если я переборщил, мне нужно будет ввести корректирующую дозу. — Он постучал по ряду часов на своем все еще открытом запястье. — Скоро мы это узнаем.
Мирока поднялась на ноги. — Это не сработает.
— Мы не планировали никуда идти, пока не приедут твои друзья, чтобы забрать меня. Я не вижу, чтобы что-то изменилось, за исключением сдвига зоны. Ты беспокоишься, что они не смогут добраться сюда сейчас?
— У них есть лекарства. Может быть, не такие хорошие, как ваши городские штучки, но это не помешает им пробиться.
— Что же тогда?
— Ты говоришь, мы переместились вверх?
— Скорее всего, да. Если бы мы этого не сделали, нам с тобой, вероятно, сейчас было бы еще хуже.
— Как далеко вверх?
— Не знаю — я не смог бы провести такого рода измерения за то время, что у меня было. Вот почему я, возможно, промахнулся. Или не промахнулся, если уж на то пошло. Но тяжесть симптомов ... это наводит меня на мысль, что это не маленький сдвиг.
— Значит, это не то же самое, что просто поехать из Неоновых Высей в Серкит-Сити?
— Подозреваю, что все гораздо серьезнее.
— Достаточно сурово, чтобы ворги смогли выжить здесь, чего не могли раньше?
— Не могу сказать. У меня не было большого опыта общения с воргами. — Он сделал паузу, замечание повисло в воздухе, как неоновый вызов. — Нам следует двигаться дальше?
— Нужно взглянуть на лошадей.
Кильон успокаивающе положил руку на плечо своей пациентки. — Тебе нужно оставаться там, где ты есть, пока мы не убедимся, что я правильно подобрал дозу.
Мирока оттолкнула его в сторону и встала более уверенно, чем он мог себе представить. Он наблюдал, как она шатается в направлении павших животных, время от времени кренясь или спотыкаясь, но каким-то образом умудряясь не упасть. Либо у нее появилась внезапная, маловероятная с медицинской точки зрения переносимость перехода в другую зону, либо она была крепкой, как седельная кожа. Кильон не мог извлечь ни малейшей доли превосходства из того факта, что чувствовал ясную голову и полный контроль над своими способностями. Терпимость — это генетический дар, а не то, что вы приобретаете благодаря усердию и целеустремленности.
Она остановилась у павших лошадей, опустилась на колени и прикоснулась к шее животного Кильона, под твердой округлой выпуклостью его щеки. Она молча подождала, а затем перешла к другому.
— Оба мертвы.
— Мне очень жаль. Хотя не могу сказать, что я удивлен.
Мирока встала. — И никакое из твоих лекарств ничего бы не изменило?
— Антизональные препараты, специфичные для человека, не действуют даже на обезьян, Мирока. Как ты думаешь, сможешь вернуться пешком?
— Кто сказал что-нибудь о возвращении?
— Такова была договоренность. Ты передаешь меня этим людям, которые должны были прийти. Ты возвращаешься в Копье.
— Теперь все по-другому. — Она оставила лошадей и начала подниматься по склону к возвышенности, все время разговаривая с Кильоном. — Я не могу оставаться здесь, не сейчас. Нет, если ворги уже в пути.
— А как насчет твоих людей? Они же будут ожидать, что найдут нас здесь.
— Они решат, что нам пришлось все переиграть. Если они идут с той стороны, — она указала неопределенным жестом в направлении главной тропы, — тогда они будут чертовски торопиться убраться подальше от старой границы. Есть другие маршруты, которыми они могут воспользоваться, избегая этого места.
— Тогда мы никогда с ними не встретимся.
— Я этого не говорила. Просто сейчас мы должны быть гибкими. Есть еще одно место встречи, в десяти-двенадцати лигах дальше. Уже делала там кое-какие дела. Вот куда они направятся, если зона снова не сдвинется.
— А если их там не окажется?
— Тогда нам нужно найти новых друзей, кого-нибудь еще, кто мог бы подвезти тебя до Пристани фортуны. — Мирока сделала паузу — у него возникло ощущение, что она собирается сказать что-то еще. — Привет, Резака. Может быть, тебе стоит это увидеть.
— Увидеть что?
— Просто поднимись сюда.
Он поднялся по склону туда, где стояла Мирока, точно там, где он стоял ранее этой ночью, оглядываясь назад на Копье. Оно все еще было там, все еще подсвеченное на фоне пурпурно-оранжевого рассветного неба, утыканный светом кинжал, пронзающий кожу мира, мерцающий в холодной дали, слишком близкий, чтобы у него возникло ощущение, будто они преодолели какое-то значительное расстояние, слишком далекий, чтобы обещать убежище.
— По крайней мере, сдвиг, похоже, на него не повлиял, — сказал Кильон.
— Продолжай наблюдать.
Он так и сделал, а потом понял, что она имела в виду. Потому что даже за те несколько секунд, которые прошли с тех пор, как он подошел к ней, он увидел, как погасло пятно освещения, полоса огней — целый участок или округ — внезапно потемнели. Свет не вернулся; на Копье, которое ранее было освещено, появилась полоса черноты. И пока он продолжал наблюдать, под этой лентой появилась еще одна — на этот раз огни мигали, включаясь и выключаясь, как будто какой-то древний, перегруженный генератор только что отключился, а затем снова включился, прежде чем проиграть битву с темнотой. На этом все тоже не закончилось. В кажущихся разрозненными частях Копья появились квадраты и прямоугольники тьмы — не только в неоновых высотах, но и на верхних уровнях, захватывая части Серкит-Сити и даже ангельские пространства. Квадраты и прямоугольники выталкивали пальцы и нити черноты, соединяя разрозненные области, сжимая видимый свет в узкие, измученные пылинки и границы, как будто видимые огни были людьми, которых армии темных силовиков загоняли в душные загоны. Пылинки и поля сократились до нуля, и темпы отключения, казалось, ускорялись по всему Копью. Ни одна часть города не была пощажена, независимо от распространенной технологии. Казалось, не сильно пострадали только низменные кварталы, освещенные газом и каминами, но их вклад в сияние Копья был настолько ограниченным и слабым, что казалось, будто темнота уже поглотила их. По мере того, как гасли более яркие огни, гасли электрические, неоновые и плазменные батареи, слабое красноватое свечение фонарей и костров Паробурга и Конетауна впервые стало неоспоримым — мрачное сияние с оранжевым оттенком, достигавшее лишь небольшого расстояния на возвышающихся склонах Копья. Остальная часть огромного сооружения, за исключением нескольких пылинок и краев, которые еще не были полностью скрыты, была прискорбно темной.
