Стучит, гремит, откроется

Расцвела сирень, по ночам в кустах под окном заливались соловьи да звенели сверчки. Стольник спросил Меланью, не хочет ли она, случаем, побывать на устраиваемом вскоре пиру? Крестница не имела ничего против. Она неплохо усвоила придворные манеры и не стеснялась показаться средь господ, ибо чувствовала себя вполне им равною. Кроме того, наличествовала некая доля любопытства — таково ли на самом деле общество, каким охарактеризовала его Ежка?

На пиру собралось человек с сорок вельмож, прославленных офицеров да их дам — в большинстве своем молодящихся престарелых женщин. Панны сии были схожи друг с другом, что сестры, — одинаково томно обмахивались они веерами да закатывали глаза при какой-нибудь интригующей фразе. Несколько дочерей немногим отличались от матушек, фальшь сквозила в их взглядах, словах, жестах.

Можно по праву сказать: не гусляр и не сказочник, а Меланья привлекала к себе наиболее внимания. Молодая женщина на фоне усыхающих панн казалась истинной розой и красотой затмевала, к тому же, немногих сидящих за столом панночек. Ежка, которая в поддержку Меланье пошла с нею, только посмеивалась и едва успевала меткими высказываниями охлаждать пыл кавалеров, кои так и норовили поухаживать за смущенной вдовицей. Только кончалась беседа с одним, другой тут же завязывал новую; сам Потех прислушивался и время от времени шутливо осаждал слишком разошедшихся кавалеров:

— Поумерьте пыл, молодцы, не с войны же вы! Панна Меланья еще испугается вашей живости и боле не придет.

Князь пребывал на середине жизненного пути и сиял радостью, как солнце в зените. Не блистал он красотою, но веселость нрава с лихвой это окупала. По заграничной моде Потех носил черный парик с длинными завитыми буклями и тонкие темные усики. Меланья никогда бы не подумала, впервые увидевши его не в замке во главе пиршественного стола, что он — князь. Не было представлявшихся ей гордости да властности в чертах его.

Необычное внимание и застольный шум, за которым не расслышать было чудной игры гусляра, быстро утомили Меланью. Раздраженная, она прибегла к универсальной отговорке дам, то бишь сослалась на головную боль, и вместе с Ежкой удалилась.

По пути наставница заметила:

— Ой, чую, скоро пан Стольник попотчует сватов тыквами.

— Ага, надо будет сказать ему, пусть гонит к бесам собачьим, — огрызнулась Меланья.

— Ну-ну, Рысковца еще помяни, самое оно для воспитанницы писаря.

— Для воспитанницы, для воспитанницы... Прежде всего я человек, и когда хочется ругаться — буду; а когда не будет охоты посещать пир — не пойду... А уж ее не будет!.. Ха, надо же, как все оживились!.. Словно живую игрушку получили!.. Тьфу на них!

— Меланья! — строго прикрикнула Ежка. — Следи за речью, а то ненароком как ляпнешь нечто подобное на людях...

— Отныне при посторонних вовсе разговаривать не буду. И на пиры ходить — тоже, — по-детски ответствовала Меланья. Ребячество фразы отнюдь не сочеталось с обликом произнесшей ее — молодую женщину перекосило от раздражения, в прищуренных глазах пылал огонь. Она походила на шипящую кошку, чьи когти весьма опасны даже для ласковой хозяйской руки.

— Думаешь, коль не будешь посещать пиры да балы, то сможешь, как раньше, избегать внимания? Что ж, надейся, чем Р... — Ежка вовремя спохватилась и спешно закончила: — Виляс не шутит.

Но все ж кое-что хорошее со злополучного пира запомнилось: покамест не усилился застольный гам, она наслаждалась игрой гусляра. Звучание его инструмента показалось столь сказочным, что вдовица, недолго думая, попросила крестного раздобыть гусли.

И, надо признать, Меланья уже после двух недель играла весьма недурственно. В ее музыке воплотились печаль утрат да очарование расцветшей природы. Во время игры Меланья теряла контроль над руками, и неподвластные воле пальцы, казалось, жили своей жизнью, удивляя получавшимися мелодиями. Несмотря на то, что вдовица играла чаще всего по наитию, выходило на удивление хорошо. Струны пели мягко, как переливы ключевой воды на камнях, кристально чистые звуки причудливо сплетались друг с другом в удивительную, сладостную музыку. Особенно чудно звучали гусли в лесу иль у реки — в полном единстве с природой.

Ежка, ни с каким инструментом не знакомая, но трезво оценивающая, скупо хвалила и указывала на слабые места мелодий, а порою, забывшись, принималась хлопать в ладоши от восторга. Но наставница быстро спохватывалась, что разбалует вдовицу и та под потоком льстивых славословий забудет стремление к совершенству.

— Захвалю я тебя, ой захвалю! Не доведут к добру мои восторги!.. — всегда полушутя, полусерьезно говорила в таких случаях Ежка. — Смотри не зазнайся!

Раз в пару дней панны посещали дом седобородого старца-гусляра, каковой делился с Меланьей секретами своего дела. Писарева воспитанница перенимала его опыт и между тем разучивала особо полюбившиеся песни да баллады. Наиболее любимой была начинающаяся такими словами песнь, буквально в душу запавшая:

Сбивают в кровь ноги

Изгибы дороги,

Туман поит нас молоком.

Куда идем мы,

Не видя пути,

Все дождь заливает кругом...

Пение входило в число тех талантов, которыми обязаны были обладать придворные панны. Дальновидные матушки с детства нанимали учителей для дочек, пусть те были и не шибко голосисты отроду. Меланья ничуть не уступала им, ибо, как деревенская, с измальства распевала лядагские народные, то бишь обучалась в одной из лучших певческих школ — уличной. Не зря же говорят, что деревенские девки самые что ни на есть голосистые...

По словам Ежки, Меланья имела неплохо поставленный голос. Подобный шелесту листвы, он зачаровывал и пленял легкой хрипцой.

Наставница никак не могла уговорить гуслярку спеть нечто веселое, народное, при исполнении которого раскрылась бы вся сила, мощь и красота голоса, — Меланья упрямо отказывалась, утверждая, что природа-мать не придавала ей вдохновения, способного одолеть сказывающуюся на музыке печаль.

*Красень — апрель (лядагск.)

V

Настырные кавалеры напрочь отбили всякую охоту показываться в обществе. Меланье милей было посидеть в лесу с гуслями, нежели терпеть неугодное внимание. Причиной нелюдимости можно назвать еще и то, что вдовица, немного оправившись от гибели близких, стала сторониться малознакомых людей. Это особенно ярко проявилось после злополучного пиршества.

Кто знает, каковыми могут быть последствия безобидного знакомства — привязанность, дружба иль смерть и повторение минувшего?.. Нет, уж лучше избегать общения, так меньше риск прикипеть душой к кому-либо.

Не один молодой паныч вздыхал по загадочной вдове да заглядывался на нее, не один в замке и за его пределами не давал ей проходу. Едва ли не каждый вечер Стольник вежливо просил замолкнуть очередного певца, исполняющего серенаду под окнами крестницы и мешающего тем самым спать.

— Хуже всего, — сокрушенно качал головой крестный, — что отнюдь не каждый из них ладно поет.

Впрочем, число исполнителей ночных серенад быстро сократилось: писарь сумел-таки убедить большинство, что его воспитанница не терпит громких звуков перед сном — от них у нее развивается мигрень, потом мешающая заснуть.

Невесть как, благодаря слежке иль случайности, паны и панычи прознавали, где находится Меланья, и неизменно нарушали равновесие души ее. Молодая женщина изо всех сил старалась быть спокойной и проявлять снисхождение к "блаженным", но при часто подкрепляющих мысль о преследовании случаях нервы начинали сдавать, а голос — подрагивать от раздражения. Сие, увы, не охлаждало пыла настырных, а наоборот лишь больше раззадоривало вездесущих панычей. Они вынуждали Меланью прятаться — так охотники учат скрываться дикого зверя. От предложений замужества молодую женщину хранил траур — пока она облачалась в черное, никто не вправе был засылать сватов и даже заикаться о женитьбе, ибо это считалось вовсе дурным тоном.

Ото всех кавалеров особой настойчивостью отличался пан Гощиц — немолодой вояка-бобыль, прирожденный холостяк, с коим, впрочем, произошла разительная перемена, стоило ему увидать Меланью. На первых порах пан Гощиц появлялся практически везде, где бывала писарева опекаемая. Дошло до того, что она уже прямо говорила о нелюбви к настырным и настойчивым людям. К сожалению, пан не покидал увиваться — то ли представления о настырности у них были разные, то ли вояка не обладал достаточной смышленостью. Второе казалось более вероятным.

— С добрым утрецом, панны! — неизменно радостно приветствовал Гощиц, как-то раз застигнув Меланью и Ежку в саду, где те свершали прогулку поутру.

"Караулит он нас, что ли? Каждый день мы в разных местах — и все равно одно и то же!" Едва сдержавшись, чтоб не обратить очи горе, Меланья мученически улыбнулась.

— Доброе утро.

— Я вельми рад лицезреть вас, дражайшая панна!.. Не правда ль, чудесное утрецо выдалось!

— Да-да, — рассеянно кивнула вдовица, краем глаза следя за резвящимся в траве Ластом.

В течении следующих колодежек Гощиц молча вышагивал рядом; на челе его отображалась мысленная работа — по-видимому, пытался придумать, как бы продолжить разговор. Обе дамы молчали, временами переглядываясь. Показывая, сколь спутник обременителен им, ни одна не пыталась поддержать беседу, что наверняка сделано было б в другой компании.

В конце концов, пан некстати засмеялся, вернее, загоготал, как гусак, ипредложил, хлопнув себя по бедрам:

— Я тут вспомнил один приключившийся с паном Дюдарем случай... не хотите ли услыш...

— Не хотим! — хором воскликнули панны.

Не обративши внимания на отказ, он принялся рассказывать, то и дело прерывая повествование своим неизменным гоготом. Меланья не сдержалась, закатила-таки глаза, как бы прося у небес спокойствия и терпения.

— Пусть пан извинит — нам надобно срочно вернуться в замок. Я вспомнила, что забыла одну вещь.

— Я провожу!

— Ох, ну что вы! — отмахнулась Ежка. Меланья подхватила:

— Не нужно, наверное, у вас есть свои дела!

— Ничего важнее вас, так что...

— Не нужно, — с нажимом повторила вдовица.

Подозвав щенка, который привык к ней настолько, что уже и без поводка не отходил далеко, Меланья заторопилась к воротам. Гощиц некоторое время постоял, а когда панны обрадовались, что таки не вынуждены терпеть его до самого замка, нагнал их со словами:

— Как хотите, но я все же провожу вас... Позвольте, пани Меланья, спросить — когда вы снимаете траур?

— Не скоро, — сквозь зубы прошипела вдова.

— Кабы вы мхом не покрылись до той печины, — опять загоготал Гощиц.

Нить терпения лопнула, не выдержав навешенного на нее груза.

— Слушайте, Гощиц! Оставьте нас, Бога ради!!! Окажите милость, я вас прошу!

Как о стену горохом.

"Непробиваема глупость человеческая", — горестно подумала Меланья, когда Гощиц начал новое повествование.

В замке им встретился князь в сопровождении трех пажиков, в яркие курточки облаченных, и ближних своих, в большинстве степенных немолодых мужей. Стольник ободряюще подмигнул крестнице, а Потех, оказывая великую честь, снял черную шляпу с пером.

— Панна Меланья! Право слово, не видевши тебя ни разу за минувшие недели, не мудрено подумать, что опекун держит тебя под замком. Однако слова везучих на встречи с тобою панов доказывают неправдивость такого предположения.

— Прошу простить, ясновельможный, — потупившись, смиренно склонила голову вдовица.

Стольник, выручая, добавил:

— Моя вина — это я нагрузил ее всевозможно: и танцы, и музыка, и верховая езда...

— Думаю, не в том дело. Не иначе живость молодцев отбила охоту к пирам? — не в бровь, а в глаз попал князь. Заметил выступивший на щеках вдовы румянец, засмеялся.

— Понимаю, понимаю, я сразу отметил, что пани не шибко благоволит к оказывающим ей повышенное внимание.

— Виляс наградил вас недюжинной проницательностью, ваша милость.

— Не стану отрицать... — вздохнул князь и сменил тон на серьезный. — Не обессудь, панна, но завтра пир по поводу моих рождин, и я был бы рад, ежели б ты соизволила порадовать нас своим присутствием.

— Сердечно благодарю за оказанную честь. Я постараюсь, — кивнула смущенная Меланья. — Позвольте удалиться?

— Пожалуйста, я же не держу. Пан Гощиц, извольте пройти с нами.

Меланья с Ежкой развернулись к выходу, а князь с приближенными и Гощицем свернули в боковой коридор.

— Я так понимаю, придется пойти... — грустно протянула Меланья.

— Конечно. От приглашения самого князя ты не вправе отказаться; игнорировать его тоже не стоит.

— О-хо-хо...

— Ничего, посидишь немного и уйдешь. Я знаю, даже полпечины средь этих напыщенных индюков, от которых, вдобавок, еще и вином разит, кажутся вечностью... но ничего не поделать.

Ночью вдове в очередной раз снился муж. "Не ходи, не ходи на пир", — только и твердил он.

С тревогой проснулась Меланья, но, увы, послушаться Васеля не позволяло приглашение самого князя.

Целых две печины Лукерия наряжала вдовицу, укладывала ее косы "баранками" под жемчужную сеть и мечтала вслух, как она вела бы себя, попав на такой пир. С каждой колодежкой тревога Меланьи усиливалась.

* * *

Наступил вечер. Гости сходились в обширную "небесную" залу с высокими, разукрашенными наподобие слегка облачного неба каменными сводами и малахитовым полом. За длинным-предлинным пиршественным столом собрался весь цвет Лядага — военные, вельможи, несколько самых богатых купцов, представители духовенства, словом, все, имевшие влияние иль занимавшие высокие должности, в том числе войты дальних городов. Не обошлось, конечно, без придворных дам и их дочерей, по случаю княжеских рождин убравшихся в лучшие свои наряды.

Собравшиеся просто сверкали роскошью одежд: драгоценными брошами и перьями на шляпах, украшениями с россыпью каменьев, платьями из парчи, атласа и шелка, кармазиновыми кунтушами, плащами из аксамита. Рукояти сабель, никогда, впрочем, не орошаемых кровью, — и те усыпали самоцветы. Меланья в траурно-черном плаще и платье сильно выделялась средь цветного букета дам. Не одна пани косилась на нее, шепча что-то мужу иль дочери.

— Не портила б другим веселья!.. — ворчала какая-то сударыня, скрыв обрюзгшее лицо веером. — Как смерть убралась, ей-Богу!

— Не отказался б я почить от стилета такой смерти... — шепотом отвечал муж ее.

— Что-что?

— Согласен с тобою, дорогая.

Но наиболее страшным оказался взгляд человека, от встречи с которым ранее, по всей видимости, хранил муж. Объяснить иначе, почему она ни разу не столкнулась с ним со времени первой встречи, было невозможно. Меланье вспомнилось, как порой она, слушая внутренний глас, делала по дороге в покои большой крюк. Теперь стало ясно, с кем удача разводила дороги.

Поверх голов на Меланью с усмешкой глядел Эдард. Встретившись с ним взором, вдовица окаменела, но тут же взяла себя в руки. "Тут людно, он ничего не сделает. В ведьмовстве обвинить писарскую воспитанницу не посмеет, да и кто поверит ему? Князь, насколько я могу судить, благоволит мне. Я защищена".